В рассказе об умовении ног, в этой словесной иконе жертвенной любви, Иисус открывает до конца весь «телос», или «конец», смысл или главный замысел Своего труда: Он пришел послужить людям, вытащить их из ямы. И Он это делает, становясь в положение низшее, чем у раба. Он говорит: Я дал вам пример служения, – и зовёт людей делать то, что сделал Он. Следование этому примеру и будет христианством, нашей жизнью во Христе.
И не случайно дальше в 13-й главе Евангелия от Иоанна темой прощальной беседы становится любовь.
«Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин., 13:34-35)
Иисус возлюбил нас и призывает нас любить друг друга. Это абсолютно ново, не похоже на всё, что было прежде. Не случайно апостол Павел восклицает вслед за Исайей: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор., 2:9).
На Тайной Вечере Иисус отдает Себя, свою Плоть и Кровь, людям. Вспоминаются слова, с которыми Он обращается к Петру в Евангелии от Матфея: «… блажен ты, Симон… потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах» (Мф., 16:17). «Плоть и кровь» – довольно распространенная идиома, означающая «человек как он есть». Значит, в таинстве Евхаристии Иисус отдает нам Себя как Человека, отдает нам Свое человечество, делится им с нами. Это человеческое измерение событий Великого четверга выражено и в рассказе об умовении ног.
У нас принято, особенно в последнее время, упрекать христиан Востока (армян, коптов и эфиопов) в монофизитстве, указывая, что они не разглядели во Христе Его человеческой природы. Действительно, мы на Руси никогда не были монофизитами. Но с точки зрения психологической мы все-таки во многом ими являемся. И этот психологический привкус монофизитства, который присутствует в нашей религиозности, нам нужно преодолевать, побеждать. Именно человеческий лик Иисуса мы еще плохо разглядели, хотя в рассказе об умовении ног Он раскрывает нам Себя именно как Человек, и преподаёт Себя, и вручает. Он, Который есть Господь и Учитель, оказывается среди нас служащим.
Если по-настоящему не пережить, не чувствовать человечество Иисуса, то невозможно понять, что такое Пасха Христова, и пережить пасхальную радость так, как переживают её те, кто открыл в Иисусе именно Человека. Не пережив этого, мы не сможем почувствовать, как действует в нас Бог, как Он открывает нам Себя во всей Своей полноте, как сказано у апостола Павла. А происходит это именно через человечество Иисуса. И только тогда нам станет понятно, что такое полнота Божия, когда будет ясно, что такое полнота человеческая. Иными словами, не разглядев в Иисусе Человека, мы не сможем разглядеть и полноту Божества, присутствующую в Нем телесно. Место Бога в глубинах нашего «я» будет тогда по-прежнему занимать лишь какая-то схема или идея Бога.
В нашей религиозности очень много умственного, теоретического, но не хватает жизни, чего-то реального, что полностью захватывает и преображает жизнь современного человека. Почему наша вера не преображает нас так, как она некогда преобразила апостолов? По очень простой причине, что мы не чувствуем Бога так, как чувствовали они. А Бога мы не чувствуем, потому что не чувствуем Человека.
Бога необходимо именно почувствовать, причем почувствовать, отказавшись от живущей в нашем сознании идеи Бога или того навеянного историей образа, который так или иначе, но непременно был воспринят каждым из нас. Для человека средневековья Бог был царем, взирающим на мир со своего высокого престола и бесстрастно дарующим одним жизнь, а других обрекающим на смерть, как пишет об этом, например, Торквато Тассо в первой песни «Освобожденного Иерусалима»:
С престола вечного Творец
Окинул взором все Свои владенья.
Нетленным взором озарил венец
Тьму преисподней, хладных звёзд движенье,
Обвёл Всевышний окон небосвод
И всяк живущий на земле народ.
(перевод Л. Махова)
Для нас, живущих после ГУЛАГа и Холокоста, понятно, что в действительности мир устроен гораздо сложнее, и вряд ли найдется человек, который рискнет заявить, что Бог обрек на насильственную смерть в газовых камерах или бараках ГУЛАГа миллионы ни в чем не повинных людей. Слова о том, что «сила Моя в немощи совершается», которые некогда услышал во время молитвы апостол Павел (2 Кор., 12:9), становятся для нас драгоценным свидетельством того, что и во времена евангельской проповеди уже было понятно, что всемогущество Божие нельзя представлять себе, как нечто похожее на власть всемогущего царя или полководца. Сила Божия, как свидетельствует об этом апостол Павел, порою являет себя в немощи и бессилии.
Понять это почти невозможно, но почувствовать иногда удаётся. Когда на твоих глазах от онкологического заболевания умирает четырнадцатилетняя девочка, жизнь которой, казалось бы, только должна начинаться, переживая за нее почти нечеловеческую боль и ощущая порою приступы невероятного отчаяния, вдруг начинаешь понимать, что Бог плачет, невидимо пребывая рядом с нею. Как некогда заплакал Он в Иисусе, когда Тот приблизился к гробнице Лазаря. У гроба только что умершего ребенка Бог являет нам себя в той самой слабости, о которой свидетельствует апостол Павел. Но объяснить, что это такое, на языке богословия, наверное, всё-таки невозможно. Понять это можно только сердцем, когда оно раскрыто навстречу Тому, Кто умыл ноги ученикам, а затем добровольно пошел навстречу смерти.
Евангелие от Луки сохранило слова, с которыми в самый момент Рождества Христова к пастухам обратился ангел. Скорее всего, именно с этих слов во времена апостолов начиналось рождественское богослужение.
«Се бо благовествую вам радость велию, яже будет всем людем: яко родился вам днесь Спас, иже есть Христос Господь во граде Давидове».
Радость, возвещённая ангелами пастухам, именно в том и заключается, что Бог, оказывается, живет не только в свете неприступном или «там в шатре лазурном и за пределами бесчисленных миров», как говорит в одном из своих стихотворений Владимир Сергеевич Соловьев, но «здесь и теперь» или «в потоке мутном жизненных тревог»… Бог пребывает среди нас и разделяет с нами всё, что выпадает нам на долю.
«И се вам знамение, – продолжает Евангелие, – обрящете Младенец, повит, лежащ в яслех».
Бог собирает человечество вокруг Младенца, таким образом вручая нам, людям разных поколений и темпераментов, разных рас и наций, заботу о Себе Самом. Так Бог являет себя человечеству в абсолютно новом измерении. Не как Тот, Кто царствует над миром и взирает на нас свысока. О таком Боге знали многие: евреи из Ветхого Завета, а греческие философы благодаря своим философским поискам.
«Бог философов и ученых» (как скажет потом Блэз Паскаль) был в общем осознан и обозначен в их философских текстах как Платоном и Аристотелем, так и многими другими мыслителями древности. Бог как Отец – в Ветхом Завете открылся народу Израиля, но был ощущаем и другими народами – еще в XXIII в. до н. э. египетский фараон Эхнатон написал гимн Атону, где говорит о Боге, как о царствующем над миром едином Отце всего сущего. Пройдут века, и в переводе на иврит этот гимн почти полностью войдет в Библию, составив основу для 103-го псалма.
Но Бог, который являет себя человечеству в немощи и полной беззащитности, Бог, являющий себя миру так, что мы должны Его охранять, оберегать и спасать… Именно спасать – как делает это праведный Иосиф, который, услышав от ангела об опасности, встает ночью, не дожидаясь утра, и, взяв Младенца с Матерью Его, бежит в Египет (Мф., 2:13-14)… «Бегство в Египет»…
Rest on the Flight into Egypt – 1665 Bartolome Esteban Murillo
Вспоминается картина Мурильо из Эрмитажа и многие другие полотна старых мастеров – все это своего рода программа для каждого из нас! «Кто одного из таких детей примет во имя Моё, – говорит сам Иисус в Евангелии от Марка, – Меня принимает, и кто Меня принимает, не Меня принимает, но Пославшего Меня» (Мк., 9:37).
Христиане Запада первое воскресенье после Рождества Христова называют днем Святого Семейства (Domenica della Santa Famiglia). В этот день на литургии читается то место из Евангелия от Матфея, где рассказывается о бегстве в Египет, и верующие приглашаются к тому, чтобы созерцать как словесную икону слова Писания о том, как «Иосиф… встал, взял Младенца и Матерь Его ночью, и пошел в Египет». Нашим глазам являются три фигуры: Иисус, Мария и Иосиф. А мы? Мы все собираемся вокруг них, как самая настоящая семья… Святое Семейство – Sancta Familia – это не только Младенец с Матерью Его и оберегающий их Иосиф, но все мы, все христиане, вся Его Церковь…
В нашей, восточнохристианской традиции в первое воскресенье после Рождества читается то же самое место из Евангелия, и к такому же созерцания Святого Семейства призывает нас Церковь с той лишь разницей, что в греческом языке времен Нового Завета просто не существовало слова, по значению эквивалентного латинскому familia, или «семья». По этой причине представление о Церкви как о Семье нашего Господа у нас, христиан Востока, было выражено не в одном слове, а имплицитно, без слов, без точной формулировки, но при этом достаточно четко и вполне определенно. Христианство – это семья. Когда мы забываем об этом, мы уходим от самого главного, от реальности чувства Божьего Присутствия среди нас, Присутствия, которое особенно остро переживается, когда мы собираемся перед Его яслями…
