Вот интервью, за которое меня не погладили по головке — и меня, и всю нашу редакцию («не тот герой, не наш человек»). А мне оно нравится, нравится намного больше чем десятки иных моих «правоверных» материалов…
8. «…НО ВЕЧНО ТВОРИТ БЛАГО»
Возможно, это дело субъективное, но мне Олег Басилашвили всегда представлялся самым демоническим из наших артистов. Кого бы он ни играл — почти всегда в глазах у его героев светится некий нехороший огонёк, этакая инфернальная искорка… Порою даже в положительных… Хочу сразу уточнить: говорю о героях, не об артисте. Сам Олег Валерианович нимало не показался мне демонической личностью. Мы сидели с ним в его гримёрке в БДТ, и на моих глазах этот — уже весьма не молодой и, судя по всему, не блещущий здоровьем человек — с каждой минутой наполнялся непонятной силой, одушевлялся всё больше и больше, преображался, молодел. Очень сожалею, что на словах не объяснить, не показать его превращений, и не увидит читатель, как, рассказывая о своей новой роли, о великом физике Нильсе Боре, артист всего лишь нагибает голову, бросает взгляд исподлобья — и передо мной встаёт Нильс Бор собственной персоной; как, переводя разговор от физиков к их теориям и говоря о Большом взрыве, Басилашвили показывает этот взрыв руками — всего лишь кончиками пальцев, — мимолётный жест в потоке разговора — и вот передо мной убедительная картина расширяющейся Вселенной. Артист — ничего не скажешь — играет лучше, убедительней, глубже, чем говорит… Однако и говорит вещи порой удивительные. Я пытаюсь расспросить Олега Валериановича о его злодеях, о Воланде, например, воплощении зла, и слышу в ответ:
— А почему вы думаете, что Воланд — это сатана?
— А кто же ещё?
— Ну да, конечно, все так думают!.. С диаконом Кураевым я долго говорил — он тоже: «Сатана, сатана…» — а ведь умный вроде бы человек!.. Да ведь если Воланд — чёрт, то тогда Иешуа Га-Ноцри — Христос! А? Как вы считаете? Вам булгаковский Иешуа кажется похожим на Христа?
— Нет, конечно…
— Конечно, нет! Какой он Христос? Безруков превосходно сыграл Га-Ноцри, а ведь Христа сыграть невозможно. Играют, конечно, но что в том толку? Разве вы пошли бы, бросив всё, за этими экранными героями? А ведь за Христом люди шли, бросив рыбацкие сети, и сундуки с деньгами, и книги с древней мудростью… Итак, Иешуа — не Христос, а значит, и Воланд к нечистой силе никакого отношения не имеет.
— А к кому же имеет?
— А ни к кому. Он — третья сторона. Нейтральный герой. Я не хочу сказать, что такая сила действительно существует. Конечно, не существует, — нет её, это всё Булгаков выдумал. Но я и играл то, что написано у Булгакова, а не то, что думает Андрей Кураев. Воланд — он то, о чём Гёте сказал: «Часть той силы, что вечно хочет зла, творит же вечно благо». А когда это нечисть творила благо? Посмотрите: первое появление Воланда в романе — встреча на Патриарших прудах, — чем оно закончилось? Берлиоз, бездушный атеист, — был сурово наказан, а талантливый, но сбитый с толку поэт Бездомный начал понемногу обращаться к Богу. Разве это сатанинское дело? Нет. И так далее, по всему тексту романа: стараниями Воланда зло наказывается, добро побеждает. Вот я и пытался сыграть некое существо без всяких там рогов и копыт: человека, — этакого, знаете, Набокова, вернувшегося в Россию, но обладающего некой силой, которой другие люди не обладают. Это же роман, то есть выдумка Булгакова, — от начала до конца. Диакон же Кураев считает, видимо, что всё это происходило на самом деле…
— Да, в вашем Воланде, на удивление, нет ничего демонического… А всё-таки согласитесь, Олег Валерианович: по крайней мере два раза в жизни вы играли настоящих чертей!..
Басилашвили удивлён, заинтригован:
— Это когда же? Что-то не помню.
— Первая роль: Джингль в спектакле «Пиквикский клуб»: омерзительный, перекошенный, трясущийся от желания устроить пакость — не человек, а воплощённая подлость…
— Ах, этот!.. Это никакой не чёрт!.. Ну что вы! Нет! (Басилашвили задумывается на секунду, вспоминает когда-то созданный образ и вдруг неуловимо преображается — и словно кто-то третий появляется в комнате…) Хе-хе-хе!.. Это просто-напросто аферист, который работал в театре актёром… Театр сгорел, денег нет ни хрена, надо как-то жить, вот он и обманывает честных людей.
Однако от этого мгновенного преображения мне делается как-то не по себе…
— А вот вторая роль: Хлестаков в товстоноговском «Ревизоре»…
Если вспоминать сейчас впечатления от этого давнего спектакля, то вот что приходит на память: в компанию приличных в общем-то людей, серьёзных чиновников вдруг втирается некое существо: безвозрастный, бесполый, почти бесплотный бес-Хлестаков, крутится между ними, морочит их, доводит их до безумия, до кондрашки, и под конец испаряется, проваливается в тартарары…
— Вы это так восприняли? — удивляется Басилашвили. — Не знаю, я со стороны не видел… Но я играл не беса, нет. Я играл марионетку, человека пустейшего, без царя в голове. Знаете, как великий русский актёр Михаил Чехов учил: играешь персонажа — ищи, где у него центр тяжести. У одного центр тяжести в голове, у другого — в груди, в сердце, у кого-то — в животе… А у Хлестакова, по моей мысли, центра тяжести вовсе нет. Или он есть — но, как у марионетки, где-то в стороне, вне его самого. Он вот так движется: голова пошла в одну сторону, нога в другую, рука в третью, потом нога вот так, голова вот этак — полный хаос движений. И такой же хаос стремлений: «У меня министры в приёмной ждут! — тут же: — Ах, интересная женщина! — моментально к ней; тут же: — Да, книги пишу, пишу!.. — тут же: — Дай-ка 25 рублей взаймы! — тут же: — О, зажигалочка, смотри-ка, огонь! Да ну её!.. — Ба, книги буду читать! — Да ну их, какая тоска!..» — и так далее. Вот это Хлестаков. Это именно то, что Гоголь имел в виду. Хлестаковым руководит нечто помимо его сознания. А вот что именно им руководит — это другое дело, с этим надо разобраться…
И снова с нами в комнате кто-то третий — на этот раз Хлестаков: он порхает по комнате, крутится, вертится, кривляется… Артист остаётся в стороне от сыгранного им героя, не перевоплощается, но показывает нам его со стороны, порождает его, если можно так выразиться… Да, видимо, Басилашвили играет именно то, что имел в виду Гоголь… Но тогда следует признать, что и Гоголь имел в виду не человека, а некое странное существо в человеческом образе…
— Перевоплощаться мне приходилось, — говорит Олег Валерианович, — пусть не часто, но приходилось. Однажды, играя в «Дяде Ване», поймал себя на странном ощущении: я смотрю на происходящее на сцене не своими глазами, а глазами героя. Словно кто-то из меня смотрит. Но это, повторяю, не часто бывает. Гораздо чаще я отстраняюсь от своего героя: вот он я, а вот мой персонаж — и между нами ничего общего нет. Так легче показать своё отношение к персонажу и зрителя заразить этим моим отношением. В этом долг артиста перед зрителем. Артист — не священник и не пифия какая-нибудь, чтобы изрекать божественные истины, но свою меру ответственности перед зрителем он понимать должен. Меру нравственной ответственности… Мы не должны своим искусством звать зрителя туда, куда не следует. Потому мне глубоко противен тот артист, который — помните? — играл в рекламе Лёню Голубкова, звал вкладывать деньги в МММ. Это преступление, когда артист зовёт народ на заведомую ложь. Как возможна такая дискредитация нашего цеха?
— Ну, он-то, наверное, не знал, что это ложь.
— А соображать надо! Хоть чуть-чуть. Надо книжки читать — Гайдара, Ленина, Сталина, кого угодно, но надо соображать, что происходит в мире. Человек — это существо высочайшей организации, который обязан думать о стране, о семье, о ближнем, пытаться делать добро или хотя бы не делать зла, а если уж делаешь зло, то по крайней мере чувствовать угрызения совести. Здесь же — всё можно! Всё можно в современной культуре! Ребята, действуйте!! Без штанов на сцену вышел — и народ это съест, как манну небесную. Мало того: есть ряд спектаклей, в которых звучит некая божественная музыка, — есть, но на них зритель не ходит! Зрители не хотят на них ходить, потому что привыкли получать совсем иное удовольствие: пусть лучше артистка выйдет голая, сядет в таз с икрой, а кто-нибудь рядом будет петь песенки да ещё пританцовывать при этом. Я скажу так: нельзя актёру, с одной стороны, всё время ползать по земле, а с другой стороны, ни в коей мере нельзя воображать себя священником, но всё-таки надо понимать, что ты не зря на сцену вышел. Ты должен сообразовывать свои действия с тем, что в нравственном отношении является плюсом, а что — минусом. Мне кажется, что актер, поэт, художник — пусть не в той мере, как, допустим, служитель Церкви, но всё-таки — созданы для того, чтобы служить проводниками нравственной идеи, переводчиками с языка небес на людской язык. Помните статью Маяковского «Как делать стихи»? «Я, — пишет он, — постоянно слышу какую-то музыку. Она меня преследует, мучает меня, и вот я начинаю подбирать под неё слова — так рождаются стихи». Он, понятно, не говорит о божественной природе этой музыки, но такая мысль читается между строк.
