Тогда же сестра, приехавшая в с коммерческой поездкой дала мне возможность узнать, что такое индуктивное зрение. К ее приезду, благодаря эмоциональному подъему, вызванному приближением весны, я накопил достаточное количество энергии для успокоения и уверенности в себе. Но после нескольких разговоров с ней я почувствовал, что опять катастрофически худею и весь утоньшаюсь. Причину этого я, понятно, видел в ней, но исправить положение словами я не смог, после чего я замкнулся.
Однажды мне понадобился ключ от квартиры. Его поиски по его обычным местонахождениям мне ничего не дали. Моя сосредоточенность обратила на себя внимание сестры, понявшей, что я ищу и одновременно, как мне показалось, захотевшей проверить мои сенситивные способности. В этот момент произошло как бы наложение одной реальности на другую. Наложенная реальность отличалась от обычной зеленоватым цветом всего, в ней находившегося. Благодаря присутствовавшему в ней чувству, я почувствовал, что ключ находится в кармане пальто сестры. Оставалось только подойти и взять его.
Это была какая-то высшая дурость на пустом месте, какая-то свершающаяся высшая несправедливость, о которой свершающие и не подозревали. Мне улыбались, сочувствовали, были готовы помочь, чем могли, готовы были сделать, можно сказать все, ради того, чтобы я был собой. Все участники свершающегося были своими людьми. Но мне от них ничего не было нужно кроме одного - чтобы обо мне правильно думали - что я -это я. Что я нормальный. А этой элементарщины они как раз делать и не могли из-за своего понимания положения дел или амбиций. И из-за этой элементарщины я становился дураком опять вплоть до нового возвращения в психиатрическую больницу. Где в жизни можно найти ситуацию абсурдней? И это понимал один лишь я. Обратиться к матушке за поддержкой - что, она разве сможет заставить Павитрина думать правильно? И едва я это начинал делать, как у меня возникали мысли, что она опять подумает, что у меня опять началось. К сестре? Она меня выслушивала, но я видел, что она оставалась закрытой во время разговора и имеет свое мнение. Какое? Я этого не знал. Она мне вслух не говорила, так как только выслушивала и расспрашивала меня. Оставалось только думать, что она тоже думает, что у меня опять начались галлюцинации. Ведь это же воздействие происходит на расстоянии, и я это чувствовал. А они - может, они в это и не верят, а слушают меня лишь для того, чтобы посмотреть степень моего сумасшествия. Имея загруженную голову и чувства, оценить насколько они верят в возможность такого влияния я просто не мог. Я просто их не слышал. Я замолкал. Правильно - так как мне было надо, меня понимал один лишь Павитрин, когда раскрывался и активно сопереживал моим болям, если я о них рассказывал. Но последний раз он это делал 10 лет назад. Сейчас и он не хотел меня слушать. Мне не оставлялось права на ошибку, меня отталкивали, когда я пришел извиняться. Мне оставалось лечь в больницу из-за этого опять? Но ведь я же не дурак. От чего меня сейчас там будут лечить этими препаратами? Если бы я это сделал, я чувствовал, что это будет надолго.
Я сидел на кухне и смотрел на огромную голову Павитрина, надетую на мою. Его голова состояла из разноцветных полос. Я не знал, что ему от меня еще надо. Я спросил, после чего стал прощупывать себя вниманием в поисках места, на которое должен прийти ответ. Он пришел на мой нос. "Ничего". Параллельно моему носу в воздухе висел огромный нос Павитрина всем своим существом, заходящий в мою голову. Но его кончик выходил из нее и соприкасался с кончиком моего носа.
-Зачем ты пришел?
-Просто так.
-К тебе можно?
-Приходи.
Я не знал насколько реально то что я вижу, также как и то кто мне отвечает. Слова приходили на нос так, будто их кто-то диктовал. Меня поразила четкость ответов. Но, понимая то, что это могу себе отвечать я сам, хотя сейчас я в этом не был уверен, я тем не менее не знал как на все это реагировать.
7 декабря, когда мы с Вадиком пришли на день рождения к Алеше Черныху, Вадик, рассказывая об отношениях Игоря Сатпремова и Сережи Точилина подал их как явную несправедливость со стороны Игоря, на чем (над Игоревой практичностью) они с Лешей посмеялись. Этот смех меня полосонул насколько это было возможно. Тем более, после того как Игорь во время одной вечеринки демонстративно поставил бутылку рядом с моей рюмкой после того как налил себе и нашему знакомому, я увидел у него подобное отношение и к Сереже Точилину. Представлялась возможность убить сразу нескольких зайцев. И я написал записку родителям Игоря о несправедливости и неэтичности Игоря в отношениях с друзьями, прося их на него подействовать. На следующий день раздался звонок Игоря. Вместе с претензиями Игорь попросил меня действовать цивилизованно.
Вечером я сидел на кухне. Вокруг меня было неспокойно. Как будто в воздухе носились энергетические вихри. Неожиданно на уровне колена и рядом с ним в воздухе возникло окошко. Я вгляделся в него. На него наплывали кусты, деревья, растущие на газоне, знакомый угол дома, подъезд. Без сомнения, это был дом Сережи Точилина. Для меня также было без сомнения и то, что я вижу его глазами Игоря, спешащего к Сереже договориться с ним о единой легенде их отношений для меня (что и было рассказано после мне ими обоими). Эта, пережитая мной способность человеческой психики, стала основной посылкой для развивающегося второго психоза.
В психоз вошел я постепенно, всю зиму живя в пограничном состоянии. Моя уверенность в правильности духовного направления моей жизни не подтверждалась общим психофизическим состоянием. Я шел как по лезвию бритвы. Если после больницы, восстановив с Вадиком отношения, я, можно сказать, внушил себе веру, что в больницу я попал из-за галлюцинаций, связанных с последствиями стресса семилетней давности, то после нарушения отношений эта моя вера была взята мной под сомнения. Ведь в сути следование ей было ни чем иным, как самообманом ради душевного покоя. Но и оставление этой веры было не волевое. Парапсихологические книги, которые я опять перестал читать, так как все это знал, говорили о возможности дистанционного влияния. Об этом прямо написано и в "Бхагават-Гите" и в любой другой эзотерической литературе. Это значило, что вопрос о причинах моего попадания в больницу остается открытым.
В глубине правого полушария царила темнота. Иногда оттуда слышался голос Павитрина, к которому я старался не прислушиваться, так как он чаще всего комментировал мои действия, интонациями показывая их несостоятельность, подобно тому как Вадик это делал это в жизни. Сказать об этом я, понятно, никому не мог, так как знал результат такого рассказа, а что означает этот голос, я надеялся выяснить в ближайшее время.
Начав на даче завершение плотницких работ, я пережил еще одно явление. Я сидел, собираясь идти домой, когда вдруг бессознательно встал, подошел к окну дачи и стал рассматривать в его отражении толщину своих бедер, что мне абсолютно не было нужно, так как я и так знал их силу. Когда я обратил внимание на то, чем я занимаюсь, из левого полушария, создалось впечатление, как будто что-то выскользнуло через затылок. В моей памяти все филиалы прошлогоднего психоза, через которые все его участники проявлялись во мне, были сохранены. Голоса из них, как и из филиала Павитрина, я тоже слышал по мере отхода от нейролептиков, но также оставлял им право быть галлюцинацией. Сейчас же после рассматривания своих физических данных я, взяв за посылку, что в прошлом году и зимой были не галлюцинации, стал думать кто бы из всех моих прошлого и этого года слушателей мог бы меня опасаться. Угрозы в себя я слал и в жизни представлял опасность только Павитрину. Вскоре я вспомнил одно видение Павитрина в виде тени в психозе прошлого года у себя за спиной, что тогда я принимал за него самого, пришедшего со мной сводить счеты. Значит, то могло быть не галлюцинацией, а реальностью. Все рассказываемое ему мной этой зимой после пережитого в прошлом году начинало выглядеть такой глупостью, а его отношение ко мне такой наглостью, что у меня кулаки сжались от ярости. Значит, эти голоса не галлюцинации! Значит, после больницы со мной снисходительно все разговаривали, зная правду о моем попадании в больницу. И они молчали и улыбались. Тем не менее полное углубление в происходящее вело в известном направлении. Так же, как ошибка в действиях несла вину перед людьми. Чтобы не выпасть из реальности, приходилось все обдумываемое в ходе диалогов с голосами держать как реальность, могущую оказаться нереальной. И если в прошлом году в психозе голосам и себе я представал больше как застигнутый врасплох открытием способностей и дел моих давних знакомых, то сейчас весь ход психоза шел на выяснение мной, кто из них есть кто по отношению ко мне, если все происходящее было и остается правдой. Параллельно с парапсихологической войной, я пытался включить свое мышление, чтобы создать вокруг тела мыслеформу ауры, чтобы подобно В. Мессингу, прошедшему незаметным мимо охраны банка стать непроницаемым для супраментальных взглядов хозяев голосов. Царство Божие внутри нас, поэтому одновременно я пытался и уйти в себя, чтобы раствориться в покое и нирване. Но не мог, сколько ни бился. В то утро я проснулся словно от толчка. Словно кто-то меня ткнул: "Вставай, лежебока". Я открыл глаза. Было такое чувство, словно меня разматывают. Словно я, как катушка с намотанными нитками, которые сбегают с меня с хрустом, который издавался от едва заметного их преломления в местах сгиба, словно эти нити состояли из едва различимых сегментов. Сбегая с меня, они уходили куда-то вверх, и их концы терялись где-то там. Чувство, что эти нити движутся под воздействием чего-то живого, что находится где-то надо мной, было столь реальным, что у меня и мысли не возникло, что это может быть галлюцинация. Мгновенно родилось чувство вины за то, что я еще сплю. У меня также и не возникло никакого сопротивления этому удару и укору, вложенному в него.
