Если в девятнадцатом веке работы по исламоведению испытывали на себе заметное богословское влияние, то в двадцатом на ученые страницы вторглась политика, умерщвлявшая живое слово и подчас даже здравый смысл. В начале 1930-х годов была затеяна «дискуссия» на тему «существовал ли Мухаммад?», глубокомысленные выступления ее участников печатались в журнале «Воинствующий безбожник». Отвлекаясь от последующих рассуждений и глядя в корень, можно было бы поставить вопросы: почему не мог существовать в Аравии пророк Мухаммад? Почему, чтобы опровергнуть вероучение, надо отрицать появление на свет его проповедника, вероучителя». Политика и некие лица, рассчитывающие на личное продвижение в жизни под ее парусами, не хотят отзываться на неудобные вопросы, которых они не подозревали. Ответим за них: доказать несостоятельность мировой религии куда труднее, чем объявить ее основателя придуманным. Поэтому даже во второй половине столетия (1961 г.) русское пояснение к переводу книги французского исламоведа говорит о «мифическом Иисусе Христе».
Московское предисловие при этой книге («А. Массэ. Ислам») содержит ряд положений, которые могут вызвать улыбку. Вот они: «в СССР ислам, представляющий собою, как и все другие религии в этой стране, отмирающий пережиток прошлого...»; «реакционные феодальные группировки, не порвавшие связей с империалистическими кругами колониальных держав, используют ислам как средство для дезориентации и запугивания народных масс...», «по своей методологии и научным установкам проф. А. Массэ — типичный идеалист...» Такие-то изречения вынужден являть миру верноподданный ученый, привязанный к царственной колеснице; трудно его назвать ученым, пускай и заставили его кривить пугливой душой, пусть и поет он чужим голосом. Но разве такой покорствующий ум один? Вот уже целая книжка, написанная в соответствующем духе: «Академия наук СССР, научно-популярная серия. Л. И. Климович. Ислам (очерки). Москва, 1962». Два выражения из этого просветительского труда — «так называемые мировые религии (буддизм, христианство, ислам)» и «основатель» ислама» освобождают от необходимости дальнейшего разбора.
Следует коснуться неточностей в объяснении частных вопросов — такие погрешности наблюдаются в русских примечаниях к упоминавшемуся переводу французской (А. Массэ) работы об исламе. Туран в географическом смысле нельзя считать «неопределенным и расплывчатым» названием: он представляет естественную параллель обозначению Иран — «арийцы» и в этом качестве имя туран нужно понимать как «тюрки»; для этого в обоих наименованиях должен быть выделен персидский показатель множественности — ан (ир-ан, тур-ан). Далее говорится: «парфяне — народ, происхождение которого пока еще не выяснено».
Однако, имя этого народа связано с арабским фарас — «конь», и это заставляет видеть в парфянах одно из арийских племен — ведь именно арийцы настолько развили культуру коневодства, что персидское асп — «конь» явилось источником равнозначного греческого ипп-ос и наименования «Каспий». Не избежал отдельных ошибок и сам французский автор. Такие ключевые слова мусульманской действительности, как «ислам», «халиф», «амир альмуминин» объяснены им неточно, о правильном их понимании сказано выше. Нужно добавить, что арабское слово сура, обозначающее каждую из 114 проповедей Корана, первоначально имело смысл не «откровения», как считает проф. А. Массэ, а значило «ряд в каменной стене» (см. выше). Имя «Чингиз» не «загадочно»; оно связано не с монгольским чинг — «сильный», а скорее с тюркским тан(г)ри — «верховная сила, Бог» (чуваш, тингир — «небо»), где по закону тюркского фоногенеза «р» способно переходить в «з» (турецк. дениз — «море», ср. русск. «витязь» из тюрк, батыр — «богатырь»; «к(о)нязь»/«конарь»).
Теперь осталось рассмотреть обширный труд, неоднократно, благодаря переизданиям, напоминавший о себе в российском востоковедении последних десятилетий. Речь идет о переводе Корана, выполненном покойным главой петербургской арабистической школы И. Ю. Крачковским. Тщательное изучение и непредвзятая оценка этого труда позволят определить, в какой мере оправдан помещаемый ниже стихотворный перевод «Библии ислама», как выражается профессор Массэ — коранических сур.
В этом нашем переводе не следует искать пословного воспроизведения арабского текста: относительно к рифмованной прозе такое действие невозможно; один из крупнейших русских переводчиков М. Л. Лозинский уподоблял подобную задачу «квадратуре круга». Но каждая мысль Корана развернуто, тщательно и отчетливо передана в этой книге богатыми средствами русского языка.
Однако до знакомства со следующим далее переводом в стихах нужно углубиться в страницы «Корана» (перевод и комментарии), принадлежащие И. Ю. Крачковскому. Такое рассмотрение производилось неспешно, при достаточной мере вдумчивости и ответственности, и вот что можно теперь сказать по этому поводу:
1. Изданный трижды (Москва — 1963, 1986, 1990) новейший русский перевод Корана, выполненный академиком И. Ю. Крачковским, страдает многочисленными погрешностями. Сверка тексте Крачковского с арабским подлинником выявила 505 случаев неверного перевода отдельных стихов, 184 случая прямого нарушения смысла. Налицо употребление неологизмов (108 случаев), недопустимых в языке средневековой книги, провинциализмов (33 случая), противопоказанных серьезному переводу. Обращает на себя внимание небрежность, по временам доходящая до прямой неряшливости: например, арабское «джинн» переводится то как «джинны» (сура 41, стих 29), то как «гений» (сура 41, стих 24). На всем переводе лежит печать спешки, мешавшая академику при подготовке столь ответственной рукописи с особенной тщательностью проверить свои знания по словарям.
Здесь не место разбирать причины отмеченных ошибок. Следует лишь сказать, что вина в них самого И. Ю. Крачковского — наименьшая; рукописи выполненного им перевода он к печати не предлагал, она представляет всего? лишь черновые записи арабиста, сделанные для себя в ходе подготовки к занятиям со студентами. Известны слова Крачковского о том, что для подготовки перевода Корана к изданию ему нужны полтора года, свободных от всяких других дел, что в его положении главы арабистики всей страны было невозможно. Первая публикация перевода состоялась после смерти академика, эту публикацию и последующие переиздания осуществили другие лица, которые пренебрегли и научной истиной, и честью покойного ученого.
2. Перевод Крачковского представляет собой прозаическое изложение коранического текста. Но прозой нельзя переводить Коран — этим убивается природа великой Книги, сам ее дух. Когда рифмованную прозу Корана переводят обычной, то от этого падают яркость, выразительность, выпуклость коранической речи. Нужно помнить о том, что поэзией пронизано все аравийское мироощущение (даже в области астрономии), арабское стихотворное искусство создало образцы мирового значения, поэтому переливающаяся разными красками игра коранических созвучий была близка слушателям страстного мекканского проповедника, сколь бы разнороден состав этих людей ни бывал. То, что откровения священной книги выражены поэтическим образом, облегчило им путь в сердце арабского народа, неравнодушного к изящной, но также и строгой поэзии.
Стихотворной внешности Корана соответствует высокое нравственное содержание всех 114 проповедей (сур). Европейцу это содержание может подчас казаться однообразным. Однако в действительности главная книга ислама богато насыщена образами, а с другой стороны, встречающиеся повторения легко объясняются притоком все новых слушателей, для которых приходилось говорить сказанное ранее другим.
Русский перевод Корана должен представлять собой стихотворную книгу. Богатство русского языка позволяет предельно развернуть в этой книге образы и поучения Корана, представить в гибкой живой речи весь мир коранических мыслей. При этом в следующем ниже переводе главным условием была точная передача содержания священных страниц. К сожалению, крупный исследователь арабской письменности И. Ю. Крачковский всегда переводил встречавшиеся ему стихи «доброй прозой» (по его выражению) и это было ошибкой -т- живой стих превращался в мертвенную ткань, которая не могла пробудить в иноязычном читателе никаких чувств.
3. Крачковский перевел Коран буквально — без оглядки на грамматику, строй языка и дух текста, механически подставляя вместо каждого арабского слова его русское значение. В результате возникли мертворожденные страницы, не дающие истинного представления о всемирно-историческом произведении, чье слово живет уже около четырнадцати столетий.
Сейчас не стоит загромождать изложение многочисленными примерами нарушения простейших законов русского языка, а порой даже здравого смысла — такие примеры читатель без труда найдет во всех упомянутых изданиях «Корана» Крачковского (в предисловии к последнему (1990 г.) специально сказано, что перевод воспроизводится без изменений). В частности, безотрадное впечатление производят «знающ», «видящ», «слышащ» — ведь еще студентов учат: арабское причастие в таких случаях переводится русским изъявительным наклонением «знает», «видит», «слышит». Известно студентам и о смене значения, сообщаемой частицей «би-» («с»): не «пришел», а «принес». У Крачковского это не учитывается — таково требование буквализма. Нередка бьющая в глаза непродуманность перевода: например, в 15-м стихе 19-й суры стоит «воскрешен живым» (можно ли воскресить мертвым?), хотя это обычный арабский усилительный оборот, второе слово не переводится, а здесь оно («живым», по-арабски «хайян») употреблено подлинником только для рифмы.
