— Ну, почему ты меня все время осаживаешь, как наездник лошадь?
— А ты не бросайся в галоп…
— Ладно, не буду… Мне как, лучше рысцой?
— Иноходью… Нет — шагом!
— Сережа, ты любил кого-нибудь?
— А как же? У меня было где-то тридцать любовей. Каждая избранница клялась на крови, что она навечно.
— И почему же вы расставались?
— По простой причине: женщина отказывалась подчиняться мужчине. И даже наоборот, чуть ли не со второго свидания начинался процесс моего подчинения. Этого я, как мужчина, допустить не мог, в результате — «вечная любовь» растворялась и улетучивалась, как дым. А вообще-то я влюбчивый.
— Не заметно. А я впервые.
— Зря. Это так приятно. Особенно, когда нераздельно и безответно.
— А по-моему, это страшное мучение. Я этого боюсь.
— Тебе вообще в этой жизни ничего бояться не стоит.
— Правда? Почему?
— Потому что… Потому что у тебя есть всё: папа…мы…
— А ты?
— …И я.
— Да?
— Ну, да…
— Хорошо. Это очень хорошо. Ах, как хорошо!
— Гм-гм! — прозвучало ударом хлыста по голенищу.
— Вернуться к шагу?
— Да, если можно.
— Слушай, а чего ты так боишься?
— Это не страх. Это — опыт. Что резво начинается, то быстро кончается.
— Значит, ты не хочешь, чтобы кончилось?
— Нет. Мне вообще нравится, когда только начинается и не кончается никогда.
— И мне тоже.
— Тогда все нормально. Мы пришли к полному кон… консоль…консенсусу!
— И что дальше?
— Мне стихи писать, тебе — слушать и оценивать. Ну, там, ежели пельмешки или еще чего из салатов — тоже не лишнее.
— Ах ты… купец-молодец!
— Да вот.
— «Суров ты был. Ты в молодые годы учил рассудку страсти подчинять. Учил ты жить…»
— Стоп! Там дальше галиматья. Не стоит ее повторять.
— Счастье и свобода по-твоему галиматья?
— В их понимании — да!
— А есть другое? Не их?..
— Есть.
— Ты меня познакомишь?
— Обязательно. А сейчас опять — шагом… Медленно, спокойно, тихо…легко. Вот как эта процессия, — указал он на дорогу.
Они шли вдоль газона с длинной цветочной клумбой. По ярко освещенной розовым светом дороге медленно ехала поливочная машина. Перед ней невысокий, но очень серьезный работник в желтой спецовке тянул шланг. Прямо на ходу, у очередной клумбы, из шланга начинала брызгать вода, вздымая вокруг мелкие брызги с густым цветочным ароматом. Со стороны выглядело так, будто погонщик ведет за хобот огромного механического слона. Почему так поздно? Видимо, им не хватило дня и вечера. А может, их наказали за какую провинность и заставили работать сверхурочно… Как бы там ни было, желтый мужичок со шлангом и поливочная машина делали свое дело серьезно, с чувством собственной значимости и глубоким осознанием производственной необходимости.
— Сережа, — попросила девушка, — прочти что-нибудь для меня, а? Ну, как ты читал для Валентина.
— Ладно, — иронично улыбнулся тот. — Сама напросилась… Помнишь, на вечере ты сидела за столом с каким-то меланхоличным мужиком?
— Да это был Стасик, друг детства! Ну, что мне на ночь глядя одной что ли в собрания ходить? Да и кто меня отпустит?.. Зато, как услышала тебя, для меня весь мир перестал существовать…
— Однако, между твоим воркованием с другом детства и моим выступлением я успел написать вот что… Называется «Пророчество любви»:
Задарю тебя розами до ветра в кармане,
Заговорю историями до отупенья,
Закружу по аллеям цветущего парка,
Зацелую в подъезде до боли в венах.
Я не дам опомниться тебе до ЗАГСа,
Ты очнешься от вихря уже в роддоме,
И закружит пеленками новый танец
В полубессонном материнском полоне.
Потом я от тебя запью, загуляю,
Влюбляясь в раскованных и красивых,
А ты проплачешь мне: «Я тебя прощаю.
Только ты не бросай нас…любимый».
Ты будешь в тот миг такой беззащитной,
вероломно обманутой — куда уж дальше!
Я почувствую себя подлым бандитом
И полюблю тебя как никогда раньше.
Неверность мою вернешь ты сторицей,
Застарелую обиду сжигая изменой.
И уже моё прощение прольет водицу
На шипящий огонь нашей геенны.
И тогда ты от нежности вся истаешь,
Упадешь в мои объятья мягкой глиной…
…Но сейчас ты этого ничего не знаешь —
ты сидишь напротив с другим мужчиной.
— Ничего себе, перспектива! — схватилась девушка за голову. — Надеюсь, это лишь образ?
— Кто знает, кто знает?.. — загадочно улыбнулся поэт. Может быть, ему вспомнились слова Цветаевой, сказанные Ахматовой: «Разве вы не знали, что в стихах все сбывается?»…
В это время в ночном небе творилось нечто необыкновенное. Казалось, что свет восхода солнца, льющийся с восточной стороны, изгоняет западные сумерки. По небу мощными ураганными завихрениями носились огромные потоки света. Звезды остались только самые крупные. Далеко на горизонте прозрачным шлейфом прошел дождь. Закрученные спиралью перистые облака переливались богатейшей гаммой розовых и сиреневатых оттенков. Невидимые птицы сотрясали душистый воздух вибрациями свистящих переливов. Сергей поднял руку к небу и полушепотом прочел:
Сгоревший летний день погас,
Остыл, окалиною сумерек покрыт.
Лишь облаков малиновый пегас
Крылом усталым над рекой парит.
Эфиром сладким усыпят цветы,
Слеза молитвы боль обид залечит,
Всё исцеляет нежность темноты,
Пушистым пледом укрывая плечи.
Лишь звездный ветерок вздохнет,
Вдали прошепчет дождик колыбельный —
— как золотом червонным полыхнёт
Восхода алый парус корабельный.
И пелену вчерашнего дождя —
— и завтрашней зари лучи,
Мостом сверкающим соединяя,
Горит в полнеба — радуга в ночи!..
— Сколько воспоминаний поднимается в душе! — Прошептал поэт. — Какой сладкой болью сжимает сердце. Гм… Прости…
— Что ты!.. Так здорово. Сережа, если можно, расскажи о своей первой любви, — попросила Наташа.
— Ладно, попробую, — сказал он, запустив пятерню в кудри. — Прости, если немного тебя разочарую, в этой истории есть нечто такое… — Сергей замялся, подыскивая слова, — слишком земное… в общем, она с ювелирным оттенком.
— С ювелирным? — спросила девушка, напрягшись. Она будто погрузилась в себя, что-то напряженно вспоминая. — Я внимательно слушаю, говори, пожалуйста.
— Случилось это, когда я учился в школе. У нас был литературный кружок, который вел настоящий писатель, родитель нашего сверстника. Помнится, мы как-то проходили «Золотую розу» Паустовского. Если помнишь, там есть рассказ о старом мусорщике. Убираясь в ювелирных мастерских, он собрал в мешок мусор, включавший золотую пыль. Он провеял ее и собрал золото. Заказал ювелиру золотую розу, чтобы подарить возлюбленной — дочери своего погибшего командира. Он верил, что эта роза принесет ей настоящую любовь.
— Я помню эту историю, — едва слышно произнесла Наташа.
— Меня тогда в числе других ребят выдвинули на конкурс художественной самодеятельности. И там, за кулисами я впервые увидел ее! Девочка была так одинока, так трогательна… Худенькая, хрупкая, как стрекоза. Может быть поэтому мне запомнились ее огромные глаза янтарного цвета. И мне вдруг очень захотелось подарить ей золотую розу, ту самую, которая приносит настоящую любовь. В тот вечер я шел за ней, боясь приблизиться. Как трусливый воришка выследил, где она живет, и даже узнал номер квартиры. Затем обошел несколько ювелирных магазинов и, наконец, увидел то, что искал: золотое кольцо с миниатюрной розой, а бутон из полированного янтаря — под цвет ее глаз. Теперь оставалось только добыть денег, и я стал работать. Сначала в школе мы сплачивали полы, и нам немного заплатили. Потом с армянами укладывал асфальтовую дорогу. Но денег все не хватало. Потом разгружал на товарной станции вагоны. В общем, накопил я нужную сумму и купил в ювелирном магазине кольцо с розой. Положил в конверт и бросил в ее почтовый ящик. Всё! Надеюсь, девочка получила подарок…
Третий раз зазвонил сотовый телефон. Наташа снова извинялась, успокаивала и просила «еще пять минуточек». Но на этот раз невидимый собеседник был непреклонен. Девушка вздохнула и грустно улыбнулась:
— Теперь пора.
Сергей остановил желтое такси и чмокнул девушку в щеку. Потом она его чмокнула, неумело ткнувшись носом. «Совсем как взрослые», — вздохнул Сергей, посадил девушку в салон и захлопнул дверцу. Наташа попросила водителя секунду подождать. Она открыла сумочку, что-то разыскала там и надела на палец. Затем протянула к Сергею руку.
