Я пришел к заключению, что перелом, наступающий в человеческой жизни, я переживал в более поздний период, чем другие люди. Но я также видел, что это имеет совершенно определенные последствия для душевной жизни. Я обнаружил, что люди, которые раньше времени переходят от душевной деятельности в духовном мире к переживанию физического, не достигают чистого понимания ни духовного, ни физического мира. Они все время инстинктивно смешивают то, что говорят вещи их органам чувств, с тем, что переживает душа через дух и что она затем должна принести с собой, чтобы "представить" себе вещи.
Благодаря точности и настойчивости в наблюдении чувственного мне открылся совершенно новый мир. Объективное, совершенно свободное от всего субъективного в душе отношение к чувственному миру раскрывало нечто такое, о чем духовное созерцание ничего не могло сказать.
Но это отражалось и на мире духа. Благодаря тому, что чувственный мир раскрывал свою сущность именно в чувственном восприятии, для познавания открывался противоположный полюс: воздать должное духовному во всем его своеобразии, не смешанному ни с чем чувственным.
Особое значение имел этот факт для душевной жизни, поскольку он проявлялся также и в области человеческой жизни. Благодаря моей наблюдательности я совершенно объективно воспринимал то, что переживает человек. Я старался избегать критического отношения к поступкам людей или проявления по отношению к ним симпатии или антипатии: я хотел "просто дать воздействовать на себя человеку таким, каков он есть".
И вскоре я обнаружил, что подобное наблюдение действительно приводит к духовному миру. Наблюдая физический мир, человек полностью выходит из самого себя; но именно благодаря этому он с возросшей способностью духовного наблюдения вновь вступает в духовный мир.
Так представали тогда перед моей душой духовный и чувственный миры в их полной противоположности. Однако я не ощущал эту противоположность как нечто, что следует при помощи какого-либо философского хода мыcли свести, например, к "монизму". Более того, я ощущал, что всецело находиться душой в этой противоположности равнозначно тому, что называется "понимать жизнь". Там, где противоположности переживаются как уравновешенные, царит безжизненность, смерть. Где жизнь, там действует неуравновешенная противоположность; жизнь сама представляет собой постоянное преодоление и одновременно постоянное новое созидание противоположностей.
Благодаря всему этому в моих чувствах возникало сильное стремление не к теоретическому мыслительному постижению, а к переживанию загадочности мира.
Чтобы медитативно обрести правильное отношение к миру, я вновь и вновь ставил перед своей душой следующую картину: вот мир, полный загадок. К нему желает подступиться познание. Но чаще всего оно стремится предъявить содержание мысли как решение загадки. Загадки же, как говорил я себе, не разрешаются с помощью мыслей. Эти последние приводят душу на путь решений, но сами они не содержат решений. Загадка возникает в действительном мире, она существует в нем как явление; в действительном же появляется ее решение. Выступает нечто, существо или процесс, и это есть решение другого явления.
Я также говорил себе: весь мир, кроме человека, есть загадка, доподлинная мировая загадка, и сам человек является ее разрешением.
Исходя из этого я думал так: человек в состоянии в каждый момент нечто сказать об этой мировой загадке. Но в его словах решение содержится в той мере, в какой он познал самого себя как человека.
Познавание, таким образом, также становится процессом в действительном мире. В нем возникают вопросы; ответы раскрываются как действительность; познание в человеке — это его участие в том, что могут сказать о себе существа и процессы в духовном и физическом мире.
Все это уже было обозначено или ясно описано в моих работах, напечатанных до описываемого здесь периода.
Но именно в описываемый момент это стало интенсивным душевным переживанием, наполнявшим те часы, когда познание стремилось медитативно прозреть первоосновы мира. Но главным являлось то, что душевное переживание исходило в своей тогдашней силе из объективной отдачи себя чистому, неомраченному чувственному наблюдению. В этом наблюдении мне был дан новый мир; из всего того, что, познавая, жило до сих пор в моей душе, мне приходилось отыскивать противоположное душевное переживание, чтобы сохранить равновесие с новым.
Как только я начинал рассматривать сущность чувственного мира при помощи чувств, а не мыслить ее, возникала загадка как некая действительность. Решение же ее лежит в самом человеке.
Все мое душевное существо воодушевленно стремилось к тому, что позднее я назвал "познанием, сообразным действительности". Мне было ясно, что, обладая таким "сообразным действительности познанием", человек не может оставаться где-то на отшибе мировой истории, чтобы без его участия осуществлялось формирование бытия и становление мира. Познание стало для меня тем, что принадлежит не только человеку, но и бытию и становлению мира. Как корни и ствол дерева не есть что-то завершенное, если их жизнь не проявляется в цветке, так становление и бытие мира не есть нечто действительно состоявшееся, если они не продолжают жить в содержании познания. Придя к такому воззрению, я при всяком удобном случае не переставал повторять: человек не является существом, создающим для себя содержание познания: своей душой он образует арену, на которой мир, отчасти впервые, переживает свое бытие и становление. Если бы не было познания, мир оставался бы незавершенным.
Познавая и вживаясь в действительность мира, я находил все более возможным создание опоры для сущности человеческого познания, в противоположность воззрению, полагающему, что человек, познавая, создает отображение мира или нечто подобное этому. Согласно моей идее познавания, человек является сотворцом мира, а не подражателем в создании того, чего без всякого ущерба для завершенности мира могло бы и не быть в нем.
Благодаря этому мое познавание приобрело большую ясность и по отношению к "мистике". Сопереживание человеком мирового процесса выступало из неопределенного мистического ощущения и озарялось светом, в котором раскрывались идеи. Чувственный мир, рассматриваемый исключительно в его своеобразии, сначала лишен идей, как корень и ствол дерева, лишенные цветков. Однако подобно тому, как появление цветка не есть угасание, исчезновение бытия растения, но является лишь трансформацией этого бытия, так и относящийся к чувственному мир идей в человеке является трансформацией чувственного бытия, а не мистически-темным влиянием чего-то неопределенного на душевный мир человека. Подобно тому, как ясно явлены предметы и процессы физического мира в свете солнца, так же духовно ясно должно быть явлено то, что как познание живет в душе человека.
Все это было для меня тогда совершенно определенным душевным переживанием. Однако выразить подобные переживания было чрезвычайно трудно.
В последний период моей веймарской жизни появилась моя книга "Мировоззрение Гете", а также предисловия к последнему тому кюршнеровской "Немецкой национальной литературы". Я хотел бы указать здесь на предисловие к подготовленному мной изданию гетевских "Изречений в прозе", чтобы сравнить его с формулировкой содержания книги "Мировоззрение Гете". При поверхностном взгляде на вещи можно найти противоречия в этих возникших почти в одно и то же время работах. Но если посмотреть на то, что живет под поверхностью и что на поверхности можно выразить при помощи лишь таких формулировок, как прозрение глубин жизни, души и духа, то тогда откроются не противоречия, а борьба. Борьба, которую я переживал, стараясь выразить и внести в мировоззренческие понятия то, что я описал здесь как отношение человека к миру, как познание, основанное на переживании мира как загадки, разгадка которой возможна в пределах истинной действительности.
Когда три с половиной года спустя я писал мою книгу "Миро- и жизневоззрения в XIX столетии", я во многом продвинулся дальше и описываемое здесь переживание познания было плодотворно применено мной при описании отдельных исторических мировоззрений.
Кто отклоняет эти работы по той причине, что в них показана борьба познающей душевной жизни, а в свете изложенного это означает развитие жизни мира в ее борьбе на арене человеческой души, тому, на мой взгляд, никогда не удастся погрузиться познающей душой в истинную действительность. Именно такое воззрение укрепилось во мне в ту эпоху, тогда как в мире моих понятий оно пульсировало уже давно.
Перелом в моей душевной жизни связан со значительным по содержанию внутренним опытом. Я познал в душевном переживании сущность медитации и ее значение для созерцания духовного мира. Я и прежде вел медитативную жизнь, но побуждение к ней исходило из понимания ее ценности для духовного мировоззрения на уровне идей. Теперь же во мне появилось нечто, требующее медитации как чего-то необходимого для бытия моей душевной жизни. Она нуждалась в медитации, как нуждается организм в дыхании легкими на известной ступени своего развития.
