Подобные мысли неизменно приходят мне в голову, когда я начинаю вспоминать о своем знакомстве с шейхом Мусой, который правил в змеином царстве подобно настоящему императору. Я довольно часто встречал заклинателей змей в разных уголках Востока (даже в наши дни это явление достаточно распространенное), но некоторые члены их братства посвятили меня в свое время во многие хитрые приемы и разоблачающие секреты своего искусства, и с тех пор я утратил былое уважение почти ко всем из них, за исключением немногих. Зная о том, что они производят свои трюки с абсолютно безвредными, лишенными ядовитых зубов рептилиями, я никак не мог разделять восторгов глазеющей на них — как европейской, так и туземной — публики.
Но шейх Муса был исключением из этого правила. Он был настоящим магом — в самом древнем значении этого изрядно затасканного слова — и гордился этим; а еще тем, что одним лишь именем Пророка и использованием старой доброй магии он мог загипнотизировать любую змею. Поэтому он никогда не упускал возможности подтвердить обоснованность своей гордости.
Какой европеец способен бродить по пустыне среди камней в поисках змеи, чтобы затем схватить ее голой рукой, как какую-нибудь палку? Какой европеец позволит только что пойманной кобре укусить себя, чтобы потом с улыбкой наблюдать за тем, как кровь струится из прокушенной руки? И, наконец, какой европеец может, едва войдя в дом, безошибочно определить, где в нем скрывается змея (конечно, если она там есть), и сразу же обнаружить все ее потаенные убежища, будь то нора, недоступный угол или какой-нибудь предмет мебели?
Я же лично видел, как шейх проделывал все эти вещи и не только эти, демонстрируя свою неуловимую власть над еще более неуловимыми созданиями. При всем нашем головокружительном научном прогрессе мы либо не можем, либо не решаемся повторить все эти феноменальные деяния, которые проделываются на Востоке с поразительной безнаказанностью.
В Индии я видел, как однажды в деревню вошел один заклинатель с двумя мешками за плечами. Он продемонстрировал жителям, что в одном мешке у него сидят крысы, а в другом — змеи, ядовитые зубы которых были на месте. Тогда он запустил руку во второй мешок, вытащил оттуда пару змей и позволил им укусить себя несколько раз за руку и в горло. Потом он вынул крысу и бросил ее на землю. На секунду крыса замешкалась, завертев головой, и тут же на нее накинулись обе змеи и укусили в голову. Уже через минуту несчастная крыса испустила дух, столь сильным был яд.
Египетского же шейха, как я уже говорил, звали Муса, что является арабизированной формой имени Моисей. По странному совпадению он носил имя того самого великого патриарха, который удивил фараона и его приближенных тем, что схватил змею за хвост и превратил ее в жезл (если воспринимать текст Книги Исхода буквально).
Муса жил в маленьком городке Луксор, где я смог разыскать его с такой же легкостью, с какой он сам разыскивает в пустыне своих кобр и гадюк; ведь он — не просто самый знаменитый заклинатель во всей округе, но и, пожалуй, во всем мире, потому что Луксор — излюбленное место посещения туристов, и они, возвращаясь домой, разносят славу об этом феноменальном египтянине по всей земле.
Он вовсе не был похож на обычного заклинателя змей, собирающего вокруг себя прямо посреди пыльной улицы небольшую группу людей и демонстрирующего им, как беззубая кобра раскачивается в такт его тростниковой дудочке. Поэтому большинство туристов, посещавших Луксор, даже не слышали о его существовании, и лишь немногие постоянные посетители, сезон за сезоном приезжавшие сюда и уже хорошо знакомые с этим городом и его обитателями, рано или поздно сталкивались с ним.
Используя аналогию с до сих пор официально регистрируемой некоторыми европейскими муниципалитетами должностью крысолова, можно сказать, что Муса — неофициальный змеелов, избавляющий горожан от этих рептилий. Стоит только хозяевам какого-нибудь луксорского дома заметить у себя в комнате или в саду, хотя бы мельком, ядовитую змею, как они тут же бегут к шейху Мусе; последний безошибочно определяет, где прячется рептилия, будь то трещина в стене или между балками крыши, или же норка в саду, а затем приказывает ей выползти наружу. И змея, как правило, подчиняется; но если она упрямится, Муса сам резко просовывает руку в ее предполагаемое убежище и вытаскивает за горло. Затем он кладет ее в свою круглую корзинку и уносит. Если крестьянин часто замечает змей на своем участке, где пасутся домашние животные, он тоже посылает за Мусой, и тот избавляет его от этой напасти. Также и владельцы нескольких луксорских гостиниц, прежде чем в очередной раз распахнуть в ноябре или декабре месяце их запертые двери перед новым наплывом туристов, зовут Мусу, подвергающего и сами здания, и прилегающую к ним территорию самому скрупулезному инспектированию, подчас превращающемуся в драматическое противоборство со змеями, которые, как известно, любят селиться в заброшенных домах. Когда Муса заканчивает свой обход, можно дать руку на отсечение, что ни одной змеи в гостинице не осталось, так эффективна его работа.
Когда мы — шейх Муса и я — впервые встретились лицом к лицу, я предложил ему стакан чая и фрукты и заметил, что возле дома уже собралась толпа человек в сорок, если не больше. Они увидели, как он неспеша идет по улице с палкой и круглой корзинкой — непременными атрибутами своей профессии — и справедливо предположили, что ему предстоит где-то серьезная работа. На город уже опустилась страшная жара, и толпы праздных зевак и бездельников, которым нечем было заняться (или же просто не хотелось), почувствовали возможность внести хоть какое-то оживление в свое монотонное полулетаргическое существование и последовали за шейхом по пыльным переулкам прямо к дому, где я поселился. Они стояли у двери и терпеливо ждали возвращения своего невольного «массовика-затейника».
Пока Муса сидел в скрипучем тростниковом кресле, я изучал его внешность. Он был невысок ростом. Его голову покрывал плоский тюрбан, скрученный из множества слоев белого полотна. На груди его проглядывал белый треугольник рубахи, а верхнюю одежду составляло длинное тяжелое одеяние из грубо вытканной козьей шерсти, какое обычно носят поверх широкой белой рубахи арабы-бедуины.
На вид ему было лет сорок восемь, не больше, хотя и лоб, и щеки уже были изрезаны морщинами. Подбородок его густо покрывала недельная щетина, но более всего привлекали внимание его длинные неухоженные усы и луковицеобразный нос. А вот его глаза — водянистые и наполовину скрытые тяжелыми веками — по правде говоря, не произвели на меня особого впечатления. Только линию рта можно было назвать правильно очерченной и приятной на вид. Все выдавало в нем человека простого, непритязательного и довольно ограниченного, каких бы вершин мастерства он ни достиг в своей профессии.
На обеих руках его красовалось по паре крупных серебряных колец. Выгравированные на трех из них надписи свидетельствовали о том, что Муса носил их в качестве оберега, веря в их мистическую охранительную силу. Четвертое же кольцо служило печатью: на нем было вырезано имя его владельца и заверение в его преданности Аллаху. Я знал, что Мухаммед неодобрительно относился к золоту, и потому его ревностные последователи предпочитают носить серебряные кольца (хотя вполне могли бы позволить себе и золотые).
Закончив чаепитие, мы приступили к работе. Муса предложил мне самому указать место, где ему следует поймать змею, дабы не возникло подозрения, будто он сам предварительно ее подбросил. Он добавил также, что ему совершенно все равно, где я определю место будущей змеиной охоты.
Я выбрал большой сад, примыкающий к одиноко стоящему старому дому, необитаемому на протяжении двенадцати, если не более, лет из-за спора между родственниками, претендующими на наследование этой некогда желанной собственностью. С тех пор как умер прежний владелец этого дома, многочисленные претенденты на него беспрерывно ходят по судам и тратят деньги на адвокатов, стараясь заполучить то, на что они, возможно, и не имеют никакого права; а дом тем временем пустует. Всю мебель уже растащили воры, крышу и пол разобрали, а потрескавшиеся стены давно грозят развалиться; так что спор между наследниками, скорее всего, прекратится сам по себе после того, как спорить станет уже не о чем. В любом случае, я знал, что дом уже давно превратился в уютную, хотя и лишенную мебели, гостиницу для змей, скорпионов, крыс и прочих тварей
— гораздо менее сварливых, чем человек. Сад доходил до самого Нила, но был так запущен, что мало чем отличался от пустыря, и его плачевное состояние служило лучшей рекомендацией для всех луксорских змей. Муса, как мне показалось, остался очень доволен моим выбором и, прихватив меня с собой, сразу же принялся за дело. Оборванная толпа в полсотни душ, все это время следовавшая за нами, была настолько возбуждена предвкушением захватывающего зрелища, что, несмотря на расслабляющую жару, дважды или трижды прокричала по-арабски нечто, приблизительно соответствующее нашему — «Да здравствует шейх Муса!»
