Клосс даже считает «миротворчеством» те случаи, когда церковные деятели Москвы вмешивались в борьбу князей на стороне московского князя, понуждая соперников к сдаче. Он обходит молчанием и совсем уж позорные случаи, когда московские епископы поощряли клятвопреступления московских князей в их агрессии против других русских областей. Церковные деятели Руси оценивали свой миротворческий потенциал скептически. В Своде митрополита Фотия автор (по мнению Клосса, преп. Епифаний Премудрый) ввёл в рассказ о битве при Липице боярина, якобы призывавшего к примирению сторон — боярина, не епископа. Этого боярина он наградил именем «Творимир» (Клосс, 2003, С. 37).
В Византии была унаследована римская традиция, требовавшая вести лишь оборонительные (справедливые) войны (Vieillefond, 1935). Византийцы строго придерживались правил, согласно которым духовенство не могло воевать (83 ап., 7 канон 4 вселенского собора 451 г.). Они осуждали католических епископов за активное участие в военных походах (Beck, 1981). Особым авторитетом пользовалось 11 правило Василия Великого, налагавшее три года отлучения за убийство на войне. Епископат решительно выступил против предложения императора Никифора II Фоки причислять к лику мучеников убитых на войне солдат (963 год). Византийские теоретики войны запрещали убивать пленных после битвы, что выполнялось далеко не всегда. Бывали случаи отлучения священников за участие в вооружённом сопротивлении мусульманам (Белякова, 2003. с. 54).
Создание российской империи сопровождалось неслыханным для Византии освящением войны. В XVI в. в требнике из библиотеки Софии Новгородской срок отлучения по 11 правилу снижен до двух лет (Белякова, 2003, с. 52).
Митр. Иона в 1450-е гг., призывая тверского князя присоединиться к завоеванию Казани, писал: «Верую Христу моему Владыце, что кому случится от православных на том великом деле, на той брани и умерети, и тии за святы Божиа церкви и за все православное христианство пострадавше, якоже прежнии великомученици Христови будут и венец мучения восприимут от Христа» (АИ, 1, 269. Послание еп. Тверскому Илии).
Еп. Ростовский Вассиан в знаменитом «Послании на Угру» призывал выступить против ордынского повелителя Руси, о котором более двух веков в русских православных храмах молились как о законном царе, обещая, что солдаты, как и при Дмитрии Донском, "сподвизающиися ему, иже до смерти, от Бога согрешением оставление приаша и венци мученискыми почтени быша, равно якоже и первии мученицы, иже веры ради пострадаша от мучителей, исповедание ради Христова умроша". Даже ранение на войне оказывается "православной индульгенцией": "А иже тогда от съпротивных уязвляеми и по победе живи обретошася, сии кровию своею отмыша перваа съгрешениа и яко победители крепци врагом явишася, и великим хвалам и чести достойни быша не токмо от человек, но и от Бога".
* * *
В одном из письмовников XVI века сохранилась похвала Василию III, по предположению А.С.Дёмина, относящая к 1517–1521 годам. Правда, Дёмин исходит из того, что похвала отражает реальность — в реальности летом 1517 года татары были отбиты на Оке, но в 1521 году дошли до Москвы. Однако, хорошо известно, что воспевание побед не всегда совпадает с победами. Любопытно, впрочем, что Василия III уподобляют Владимиру Святому, делая его «основателем» нового этапа в истории страны.
Автор не смущается тем, что Владимир крестил жителей Руси («той убо крести рускую землю святым крещением и оттоле процвете православие»), а Василий III — в изображении похвалы — всего лишь расставил свои военные знамёна по границам Руси: «Есть бо по всем морем и островем грозная твоя и крестная херугви, ихже боятца латынстии языци — литва, ляхи, немци».
Море у России тогда было разве что Белое, но для «политтехнолога» на заре российской империи "море и острова" — яркий символ именно потому, что фантастический.
Весьма поэтически описано, как в тёмных «нырищах» — руинах — скрываются напуганные татары: «тии бо исчезают по темным нырищам дикаго и глубокаго поля». А затем, несколько неожиданно для российских украинофобов современности, сама Россия именуется Украиной: «Не кочюют силные орды на рускую украйну, на твою вотчину государеву, царь мудрый, божий слуга, князь великий Василей Иванович всея Русии».
Людовик XIV сказал «государство — это я». А вот Василию III это сказали подданные: «Ты еси мудрая держава». И даже прибавили: «Искони бе, самодержавный государь ты еси».
Обожествление власти всегда убивает историю, потому что не терпит мысли о том, что власть не изначально была властью. Настоящая власть безначальна, она — начало всего, большой взрыв всего лишь её чих.
* * *
Митр. Макарий писал Ивану Грозному во время завоевания татар 13 июля 1552 года, воспроизводил концепцию Вассиана:
"Аще случится кому от православных христиан на той брани до крови пострадати за святыа церкви и за святую веру христианьскую и за множества народа людей православных и потом живым быти, и те по истинне пролитием своеа крови очистит прежние свое грехы, имиже по святом крещении согрешали и оскверенены были. О всем о том от Господа Бога прощении будут.
И не токмо прощение грехов от Бога получат за пролитие своея крови, но и сугубы мзды от Бога восприимут в нынешнем веце, приложение лет и здравие животу, но и в будущем веце сугубы мзды восприимут за пролитие свое якрови.
А иже случится кому ныне от православных христиан на том вашем царском ополчении не токмо кровь свою пролиати, но и до смерти пострадати за святыа церкви и за православную веру христианьскую и за множества народа людей православных, их же Христос искупи от мучителства честною своею кровию, и Его Христово слово исполните: ничто же тоя любви болше еже положили душу свою за брата своего".
Макарий, однако, дополнил Рыло, введя понятие "второго крещения" для погибших в бою с "сыроядцами":
"Той по реченному Господню словеси второе мученическое крещение восприимет и пролитием своея крови очистятца и омыет от душа скверну своих согрешений и добре очистят свою душу от грех. И восприимут от Господа Бога в тленных место нетленная и небесная, и в труда место вхождение вышняго града Иерусалима наследие. А за оружие и за благострадание телесное вечных благо восприятие. А за мечное усечение и копейное прободение с мученикы и с ангелы радость восприимут" (ПСРЛ. СПб., 1904. Т. 13. Ч. 1. С. 96).
Вполне это учение официальным не было. Его логическим продолжением стало бы одобрение любого, кто и помимо государственной власти отправился бы на бой с неверными. Богословие российского милитаризма, однако, признавало "вторым крещением" лишь смерть по приказу земного командования.
Е.В.Белякова отмечала и новизну, и иррационализм этой теологии: "Война, хотя и была наступательной по существу, но объявлялась войной "за веру православную"… мы можем говорить не о воспроизведении "византийской модели", а о создании новой идеологии "священной войны", чуждой Византии" (Белякова, 2003, с. 59–60).
Православный милитаризм, как и всякий милитаризм, не знает удержу. Меч, поднятый против «сыроядца», обрушивается потом и на «своих». Причём, в начале XV cтолетия летописец обличал только светские междоусобицы
"Жалостно видети и позор, и плачя достоин: подоимет бо руку хрестьанин на христианина… и правоверный единовернаго посекаеть, и раб Божии раба Божиа не пощадит".
Те же самые евангельские слова, которые российский церковный милитаризм использовал в своих целях, хронист (по мнению Клосса, Епифаний Премудрый) обращал против милитаризма:
"Да где есть любовь совершеная, ю же Христос в Евангелии предаст нам, глаголя: "Заповедь нову даю вам, да любите друг друга", и паки: "Болше сея любви никто же имать, да кто положит душу свою за ближняго". Мы же токмо не полагаем душя своеа за ближняго, но из ближняго извлачим ю, хотящи изяти ю оружием заколениа" (ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. С. 189).
Спустя сто лет, Максим Грек обличал российских епископов за то, что они выступают во главе собственных маленьких армий ("архиерейских детей боярских"), причём армии эти нужны не для борьбы с иноверными, а для усмирения архиерейских рабов:
"Божественному же закону повелевающу кормити вдовы, и сироты, и убоги. А та аки нароком противяся тому, вооружати паче изволила есть на мужеубительныя брани полки ратныя. Ими же провожаема, и служима, и окружаема во время мира радуется зело, брани же наставши, изъоруживши их зело бодренно и изъостривше молитвами, и благословенои, и словесы подвижными убивати, пленяти абое их отпусти" (Максим Грек. Сочинения. Казань, 859. Т. 2. С. 39).
1560: «ДОМОСТРОЙ» КАК УЧЕБНИК ВОЕННОГО ДЕЛА
Милитаризм стало постоянным фоном российской жизни, настолько постоянным, что он почти не замечается даже русскими пацифистами. Российские либералы много критиковали «Домострой» за указание бить детей и жену, но никто не обращал внимания на сам дух «Домостроя» — а это обеспечение "мира в семье" (как назвала это одна исследовательница — Найденова, 2003), но «мир» при этом понимается по-генеральски, как порядок в казарме. Домашних предписывается беречь — как берегут солдат разумные генералы. «Мир» там, где «покорение» и «повиновение» духовенству — как в армии порядок зависит от принятия пропагандитских концепций.
