Ознакомительная версия.
101. За земными помощниками надобно большею частью посылать и ожидать иногда долгое время, когда они придут, а за этими духовными помощниками не нужно посылать и долго выжидать: вера молящегося в мгновение может поста вить их у самого сердца твоего, равно как и принять по вере полную помощь, разумею, духовную. То что говорю, говорю с опыта. Я разумею частое избавление от скорбей сердечных предстательством и заступлением святых, особенно предстательством Владычицы нашей Богородицы. Может быть, скажут на это некоторые, что тут действует простая вера или твердая, решительная уверенность в своем избавлении от скорби, а не заступление святых перед Богом. Нет. Из чего это видно? Из того, что если я не призову в сердечной молитве известных мне (не различая никого) святых, если не увижу их очами сердца, то и помощи никакой не получу, сколько бы ни питал уверенности спастись без их помощи. Я сознаю, чувствую ясно, что помощь я получаю от имени тех святых, коих призываю ради живой веры в них. Это дело бывает так, как и в обыкновенном порядке вещей земных. Я сначала увижу своих помощников сердечною верою. Потом, видя, прошу их тоже сердцем, невидимо, но внятно самому себе; затем, получив невидимую помощь совершенно неприметным образом, но ощутительно для души; я вместе с тем получаю сильное убеждение, что эта помощь именно от них, как больной, исцеленный врачом, бывает убежден, что он получил исцеление именно от врача, а не от другого и не сам собою, а именно от врача. Все это делается так просто, что нужны только глаза – видеть («О молитве», из главы IX. «О молитве святым»).
Святой праведный Иоанн Кронштадтский (1829–1908), протоиерей, настоятель Андреевского собора в Кронштадте. Проповедник, духовный просветитель.
Отец Иоанн мечтал проповедовать в Сибири и Америке. Но убедившись, что в Петербурге «знают Христа не больше, чем дикари какой-нибудь Патагонии», остался служить в сердце России. По свидетельству историка, о. Иоанн «стал посещать лачуги, землянки и бедные квартиры. Он утешал брошенных матерей, нянчил их детей, пока мать стирала; помогал деньгами; вразумлял и увещевал пьяниц; раздавал все свое жалованье бедным, а когда не оставалось денег, отдавал свою рясу, сапоги и сам босой возвращался в церковный дом». Канонизирован в лике праведных Русской Православной Церковью в 1964 году.
Молитвенное творчество – молитва «своими словами»
Канонические молитвы облегчают молитвенный труд. Господня молитва, Иисусова молитва для многих становятся «своей собственной» (а если еще не стали своей, то надо к этому стремиться). Канонические молитвы дают нам образец молитвы. Без признанных образцов, без периода ученичества не становятся ни ценителем, ни мастером.
Антоний Сурожский говорил, что иногда верующие сетуют на «чужеродность» для себя церковной молитвы. Полагают, что в ней написано не то, с чем хочется обратиться ко Всевышнему. В этом сетовании нет ничего удивительного и оскорбительного: если душа чувствует по-другому, и собственных слов достает – надо молиться своей молитвой. Но церковные молитвы, как образцы, читаются верующими не напрасно: они формируют требование к молитве у молящегося. Как хорошее чтение оснащает читателя оборотами речи, как искусство признанных мастеров формирует вкус у слушателя или зрителя, так и каноническая молитва, помимо всего прочего, формирует достойный для молитвенного обращения язык.
Слова церковной молитвы могут быть не понятны – на понимание следует направить усилие, взять толкование молитвы и ее перевод на современный русский язык, чтобы чтение не было механическим озвучиванием слогов. Если же молитвенный труд с использованием готового текста в какой-то момент покажется слишком простым или недостаточным, верующий человек свободен в молитвенном творчестве.
Хорошо, если наши собственные молитвы говорятся просто и легко. Но неизбежно наступит и другой период, когда на сердце неспокойно, когда надо молиться, а источник молитвы внутри иссяк. Это бывает в тревоге, в крайней усталости, в отчаянье. Или может настичь разочарование в себе и в вере. Тогда на помощь придет каноническая молитва, которая, по слову Антония Сурожского, станет двойным актом веры: в Бога, и в себя как христианина.
Самой сокровенной молитвой является безмолвная молитва. Мы уже упоминали, как прихожанин объяснил «Арскому Кюре» свое молчание: «Я гляжу на Него, Он глядит на меня, и нам хорошо вместе». Но дорасти до такой молитвы не просто, между праздной мечтательностью и истинным безмолвием нет ничего общего. Поэтому молитву для начинающих надо облекать в слова, свои или чужие – но простые, искренние, исходящие из глубины сердца.
Отец Александр Шмеман, богослов и писатель, сказал, что «Вся пища мира есть любовь Божия, ставшая съедобной». Под пищей следует понимать не только хлеб насущный, но и хлеб надсущный. Плоды молитв – это пища, ниспосланная нам от любви, но мы мало знаем о ее живительной силе.
Представьте себе ситуацию, когда болеющий человек молится о своем здоровье и чудесным образом исцеляется (чудом принято считать исцеление от неизлечимой болезни, когда врач не может помочь больному противостоять смертельной опасности). Выздоравливающий испытывает радость, творит благодарственные молитвы, решает, что отныне вся жизнь его пойдет по-другому. И действительно в течение некоторого времени после выздоровления суетные заботы, обыденность, мелкие неприятности кажутся несущественными по сравнению с возможностью дышать, любить, мечтать о будущем. Но постепенно жизненные тяготы одолевают, человек замечает за собой раздражительность, иногда большую, чем ему была присуща до болезни. Близкие люди сдерживаются от упреков, поскольку думают: он столько перенес, организм истощен – болезнь, страх, сильнодействующие лекарства – все это расшатывает нервную систему, надо потерпеть. При таком попустительстве близких человек и сам верит в губительное последствие болезни (и лечения) и не задумывается, что сразу после выздоровления, когда истощение должно было сказываться особенно сильно, нервы «не сдавали».
Что же произошло, что утрачено за непродолжительное время после излечения? Внешне – ничего, но шкала ценностей претерпела изменения. Это может случиться, если изменяется точка отсчета – наивысшая ценность. А что же задавало наивысшую ценность в обреченности и тяжелой болезни? Можно предположить, что здоровье или состояние здоровья. Но здоровье не утрачено, наоборот: силы с каждым днем прибавляются, их уже не жалко расходовать на проявление дурного характера, и потом, даже в плохом расположении духа человек понимает, что здоровье – бесценно. Однако каким образом в здоровом теле поселяется нездоровый дух?
Спаситель стремится развернуть нас «душой к себе», используя тело. Если мы не приходим к Нему в здоровье, дает узнать Себя в болезни. Мы свободны в своем выборе, можем не обращаться к Спасителю за помощью и выкарабкиваться (или погибать) в одиночку, а можем даже забыть Его, когда помощь ниспослана. Именно этого забвения добивается от нас лукавая сила. Уже почти заполучив смертельно больного грешника, она беснуется, оттого что он очищен, прощен и подготовлен для новой (молитвенной) жизни. И лукавому не терпится поскорей вернуть свою добычу.
После исцеления человек может быть также доступен для лукавого, как и до болезни. А Господь спасает для жизни вечной, а не земной, и, значит, здоровье – не конечная цель молитвы. Плод молитвы, вероятней всего, не исцеление, а тончайшая оболочка непорочности, незримый шажок, приближающий нас к Спасителю, не совершенный до болезни. Исцеление дается, как возможность укрепить эту оболочку, сделать следующий шаг для приобщения к жизни Спасителя во имя собственного спасения. Если такой шаг не сделан, в душе не происходит утверждение наивысшей ценности. Тогда внутреннюю шкалу ценностей нечем поверять – она неизбежно искривляется.
«В момент, когда мы канули на самое дно и дальше некуда, когда вся наша нищета зияет перед нами, то мы уже на краю Царства Божия, мы уже почти знаем, что Бог есть любовь и что Своей любовью Он нас держит. И в эту минуту открываются одновременно две возможности: мы можем начать молиться из всеконечного горя, лишенности, нищенства, – и можем ликовать, что так одарены любовью Божией. Но это возможно только при условии, что мы познали то и другое опытно, потому что пока мы воображаем, что богаты, нам не за что благодарить Бога, и у нас нет пути узнать, что мы любимы Им. Наши благодарения Богу – слишком часто благодарность «вообще», и покаяние, которое мы приносим Богу, часто слишком обобщено.
Я пережил это однажды при очень неромантических и недуховных обстоятельствах. Однажды подростком я ехал кого-то навестить и тщательно рассчитал время в надежде приехать к обеду: я думал, что если приеду вовремя, то меня не заставят ждать в соседней комнате, чем-нибудь да покормят! Но, как всегда бывает в таких случаях, поезд опоздал, и я приехал после обеда, голодный как волк. Я был с товарищем, и поскольку мы были действительно слишком уж голодны, мы попросили чего-нибудь перекусить. Нам предложили пол-огурца. Мы посмотрели на этот огурец и друг на друга и подумали: это все, что нам Бог посылает?!.. И тогда мой товарищ сказал: «Давай помолимся». У меня мелькнуло: это за огурец-то?! У моего друга было больше веры, он был более благочестив, чем я, и мы прочитали вместе Девятый час, еще несколько молитв, затем молитву перед едой; и все это время я не мог оторваться мыслью от этой половины огурца, четверть которого достанется мне. Потом мы разломили этот огурец и ели его. И я за всю жизнь никогда не был так благодарен Богу ни за какое количество пищи. Я ел его, как едят священную пищу. Я ел внимательно, чтобы не упустить ни одного мгновения этого наслаждения от свежего огурца, и когда мы кончили, я без колебаний сказал: «А теперь давай поблагодарим Бога», и мы снова молились в благодарности».
Ознакомительная версия.
