Если бы, при своей доброте, Марк Аврелий не обладал в равной степени практическим здравым смыслом, то его склонность к разряду лиц, не всегда соответствовавших достоинству их профессии, конечно, вовлекла бы его в ошибки. Как были смешные стороны у религии, так были они, у философии. Эти толпившиеся на площадях люди, вооруженные дубинами, выставлявшие на показ свои длинные бороды, котомки и изношенные плащи, эти сапожники, ремесленники, бросавшие лавочку для праздной жизни нищенствующего циника, возбуждали в порядочных людях такое же отвращение, какое впоследствии воспитанная буржуазия чувствовала к бродячим капуцинам. Но вообще, несмотря на несколько преувеличенное уважение, которое он питал a priori к костюму философов, Марк Аврелий обладал в оценке людей очень верным тактом. Весь кружок людей, приближенных к власти, представлял из себя нечто весьма почтенное. Император считал их не столько наставниками или друзьями, сколько братьями, разделявшими с ним управление государством. Осуществилась мечта Сенеки, и философы стали властью в государстве, известным конституционным учреждением, тайным советом, имевшим огромное влияние на ход общественных дел.
Это любопытное явление, однажды только виденное в истории, зависело, конечно, от характера императора, но обусловливалось также строем империи и представлением римлян о государстве, представлением чисто рационалистическим, без всякой примеси теократической идеи. Закон был выражением разума; значит, рано или поздно разумнейшие люди должны были достигнуть власти. В вопросах совести философам предоставлена была роль почти легальная. Греческая философия уже целые века воспитывала высшее римское общество. Почти все наставники были греки. Преподавание все шло на греческом языке. Блистательнейшая победа Греции была одержана ее педагогами и профессорами. Философия более и более принимала характер религии; у нее были свои проповедники, миссионеры, духовники, казуисты. Сильные мира содержали при своей особе домашнего философа, который был в то же время их ближайшим другом, наставником, стражем их души. Отсюда возникла профессия, не лишенная известных шипов, для которой прежде всего требовалась почтенная внешность, красивая борода и искусство носить плащ ("с достоинством"). Рубеллий Плавт имел при себе "двух профессоров мудрости", Керана и Музония, грека и этруска, для того, чтобы они помогли ему встретить смерть мужественно. Перед смертью принято было приглашать мудреца, как у нас приглашают священника, чтобы придать последнему вздоху характер нравственный и религиозный. Кан Юлий идет на казнь в сопровождении "своего философа". Тразей умирает, напутствуемый циником Димитрием.
Долг философа заключался прежде всего в том, чтобы просвещать, поддерживать и направлять людей. В больших печалях приглашали философа, чтобы он утешил, и нередко случалось, что философ, как и священник, призванный в последнюю минуту, жаловался, что пригласили лишь в печальные, слишком поздние часы. "Лекарства покупают только при серьезной болезни, и философией пренебрегают, пока не наступить чрезмерное горе. Человек богатый, здоровый, у которого жена и дети здоровы, знать не хочет философии; но если он разорится, или захворает, или смерть поразить его жену, сына или брата, о! тогда он пригласить философа, позовет его, чтобы тот его утешил, научил его, как перенести столько несчастий".
Философы, так же как впоследствии иезуиты, всего боле старались расположить к добру совесть правителей. "В государе честность и мудрость тысяч других"; улучшив его, философ делает больше, чем если бы обратил к мудрости сотни отдельных людей. Ареус был при Августе наставником, духовником, которому император открывал все свои мысли и самые тайные побуждения. Когда Ливия потеряла своего сына Друза, Ареус явился ее утешителем. Временами такую же роль при Нероне играл Сенека. Философ, с которым, при жизни Эпиктета, некоторые грубые личности в Италии еще обращались вежливо, становится спутником (comes) государя, его приближеннейшим другом, которого он принимает во всякое время. Совершенно как духовник, с определенными обязанностями и окладом. Иоанн Златоуст пишет для Траяна его речь об обязанностях государя. Адриана мы видим окруженным софистами.
Для публики, также как и для правителей, заведено было правильное преподавание философии. В значительных городах были официальные, эклектические курсы, лекции, собеседования. Все прежние названия школ еще существовали: были платонианцы, пифагорейцы, циники, эпикурейцы, перипатетики, которые все получали одинаковое вознаграждение, с единственным условием доказать, что их преподавание действительно согласуется с учением Платона, Пифагора, Диогена, Эпикура, Аристотеля. Злые языки уверяли, будто некоторые профессора одновременно читали разные курсы и получали плату за исполнение различных ролей. В Афинах появился один софист, утверждавший, что он изучил все философские системы. "Если Аристотель пригласит меня в лицей, я последую за ним; за Платоном вступаю в академии; потребует Зенон - и я гость портика, по слову Пифагора - умолкну. Предположи, сказал ему Демонакс, что тебя зовет Пифагор".
Мы слишком забываем, что во II веке существовала настоящая языческая проповедь, параллельная проповеди христианства, и согласная с ней но многом. В цирках, театрах, собраниях, софисты нередко выступали как посланцы неба, во имя вечных истин. Иоанн Златоуст уже дал образец этих проповедей, в которых политеизм очень смягчен философией и которые напоминают поучения отцов церкви Циник Теаген привлекал в Риме толпу на курс, который он читал в гимназии Траяна. В проповедях Максима Тирского мы видим теорию по существу монотеистическую, где определенные образы сохраняются лишь как символы, необходимые для человеческой слабости, без которых могут, обходиться одни только мудрые. По учению этого мыслителя, иногда красноречивого, все культы лишь немощное, стремление к единственному идеалу. Их различия не существенны и не могут смущать истинно верующего.
Таким образом, осуществилось настоящее историческое чудо, которое можно назвать владычеством философов. Теперь уместно обратиться к вопросу, чему этот порядок вещей благоприятствовал, и что он принизил.-Он чрезвычайно способствовал общественному и нравственному прогрессу; человечность, смягчение нравов подвинулись удивительно; представление о государстве, управляемом мудростью, доброжелательством и разумом, положено незыблемое начало. Напротив, военная сила, искусство и литература подверглись известному упадку. Философы и литераторы были далеко не одним и тем же. Философы относились презрительно к бессодержательности литераторов и их страсти к рукоплесканиям. Литераторы смялись над варварским слогом, манерами, бородами и плащами философов. Марк Аврелий, после некоторого колебания, решительно высказался в пользу философов. Он пренебрег латынью, перестал поощрять хороший латинский слог и перешел на греческий язык, бывший языком его любимых писателей.
Полный упадок латинской литературы с этих пор был решен. Запад быстро идет под гору, а Восток день ото дня блистает ярче. Константин уже чувствуется. Пластические искусства, столь любимые Адрианом, должны были казаться Марку Аврелию почти ненужными. То, что сохранилось от его триумфальной арки, довольно слабо; все, даже варвары, там добродетельны, и у лошадей во взгляде нежность и филантропия. Колонна Антонина интересна, но без, изящества в исполнении, гораздо ниже храма Антонина и Фаустины, построенного в предшествовавшее царствование. Конная статуя в Капитолии нравится как правдивое изображение добрейшего императора; но художник не имеет права до такой степени отказываться от всякой молодцеватости. Чувствуется, что совершенное крушение начертательных искусств, долженствующее совершиться в ближайшие пятьдесят лет, имеет глубокие причины. Христианство и философия одинаково об этом старались. Мир становился слишком безучастен к форме и красоте. Он искал лишь того, что улучшает участь слабых и укрощает сильных.
Господствующая философия была нравственна в высшей степени, но мало научна; она не поощряла исследования. В подобной философии не было ничего абсолютно несовместимого с культами столь мало догматическими, как тогдашние. Философы часто облекались в греческие должности в тех городах, где жили. Таким образом, стоицизм, столь много сделавший для улучшения душ, оказался немощным в борьбе с суеверием; он возвысил сердца, но не умы. Число истинных ученых было ничтожно. Сам Галиен не может быть назван умом положительным; он допускает врачебные сновидения и другие суеверия своего времени. Наперекор законам, самые вредные колдуны имели успех. Восток с сонмом чудовищных представлений выступал из берегов. В провинции все исступления ума находили приверженцев.
