Беотия имела своего полубога, некоего Сострата, исполина-идиота, жившего дикарем, в котором все видели воскресшего Геркулеса. Его считали добрым гением края и отовсюду стекались для получения от него совета.
Но вот дело боле невероятное! нелепая религия Александра Абонотического, зарождение которой мы видали в подонках пафлагонийской темноты, нашла последователей в самых высоких кругах римского общества, среди приближенных Марка Аврелия. Севериан, легат Каппадокийский, дался в обман. Обманщика пожелали увидать в Риме. Бывший консул, Публий Муммий Сизенна Рутилиаи выступил его апостолом и в шестидесятилетнем возрасте счел для себя честью жениться на дочери, которую этот темный проходимец прижил будто бы от луны. В Риме Александр установил таинства, продолжавшиеся три дня: в первый день праздновали рождение Аполлона и Эскулапа; во второй день-явление Гликона; в третий-рождение Александра; все это с торжественными шествиями и танцами при свете факелов. Тут происходили возмутительно безнравственные сцены. Во время чумы 166 года, суеверная толпа приписывала предохранительную силу талисманным формулам Александра, высеченным над дверьми домов. Во время великой Паннонской войны (169-171), змея Александра опять заговорила, и по его приказу бросили в Дунай двух живых львов, с совершением торжественных жертвоприношений. Марк Аврелий лично председательствовал при церемонии в облачении первосвященника, окруженный лицами, облаченными в длинный одежды. Львов на том берегу убили палками, а римляне, были разбиты. Эти неудачи все-таки не погубили плута. При помощи Рутилиана, он сумел избегнуть попыток к его задержанию, сделанных защитниками общественного здравого смысла. Смерть застигла его в полноте славы. Около 178 года, его статуи были предметом общественного поклонения, особенно в Париуме, где его гробница украшала городскую площадь. Никомедия чеканила монету с изображением Гликона; Пергам также воздавал ему почести. Надписи, найденные в Дакии и в верхней Мизии, свидетельствуют, что поклонение Гликону имело многочисленных последователей в обширном районе и что Александр был к нему приобщен, как бог.
Это нелепое вероучение получило даже дальнейшее развитие. Змию дали самку, драцену и связали Гликона с агафодемоном Хнубисом и мистическим Яо. Никомедия сохраняет на своих монетах змею с человеческой головой до 240 года. В 252 году поклонение Гликону все еще процветает в Ионополе. Имя, которым лжеучитель заменил прежнее название города Абонотика, оказалось более прочным, чем тысячи более основательных цареименований. Оно сохранилось до наших дней в турецком по внешности имени Инеболи.
После странного своего самоубийства в Олимпии, Перегрин стал также предметом культа в Париуме, и ему были воздвигнуты статуи. Он предвещал, и его предстательством больные получали исцеление.
Таким образом, умственный прогресс нисколько не соответствовал общественному. Приверженность к государственной религии только поддерживала суеверие и препятствовала установлению разумного народного просвещения. Но император в этом не был виновен. Он делал, что мог. Его целью было улучшение людей; а на это требовались века. Христианство имело эти века перед собою; у империи их уже не было.
"Мировая причина, - говорил мудрый император, - есть поток всеувлекающий. Какими жалкими политиками являются людишки, которые берутся устраивать дела по правилам философии! Это дети, которым еще надо утирать носы платками. Чего хочешь ты, человек? Делай то, чего требует природа, иди вперед если можешь, и не заботься о том, следят ли за твоей работой. Не надейся, что когда-либо осуществится республика Платона; довольствуйся тем, что немного улучшил дела, и не считай этот успех неважным. Как, в самом деле, изменять внутреннее расположение людей? А без перемены в их мыслях, что можешь ты получить, как не рабов подъяремных, показывающих лицемерные убеждения. Итак, ступай и рассказывай про Александра, Филиппа, Димитрия Фалерского. Они были трагическими актерами, но меня никто не приговаривал к подражанию им. Задача философии дело простое и скромное: и потому не навязывай мне притязательного высокомерия.
Глава 4. Гонения на христиан
Философия, так прочно утвердившаяся в сердце Марка Аврелия, была враждебна христианству. Его учитель, Фронтон, был, по-видимому, сильно предубежден против христиан; а известно, что Марк Аврелий относился, как к святыне, к своим юношеским воспоминаниям и урокам своих наставников. В целом, сословие греческих педагогов было враждебно христианству. Гордясь правами, вверенными ему главою семьи, наставник видел как бы посягательство на свои интересы в проповеди необразованных людей, которые тайно вторгались в его дело и вооружали его учеников против него. Эти педанты пользовались в мире Антонинов благосклонностью и значением, быть может, преувеличенными. Доносы на христиан часто исходили от добросовестных учителей, которые считали своим долгом ограждать юношей, вверенных их попечению, от нескромной пропаганды, противной воззрениям их семьи. Литераторы пошиба Элия Аристида проявляют по отношению к христианам такую же строгость. Для них евреи и христиане - безбожники, отрицающие богов, враги общества, нарушители семейного мира, интриганы, старающиеся проникнуть всюду, всем завладеть, задорные, самомненные, злые крикуны. Такие люди, как Галиен, не философы или риторы, а люди ума практического, оказывались мене пристрастными и безусловно хвалили целомудрие, воздержанность, кроткие нравы безобидных сектантов, которых клевета, успела превратить в ненавистных злодеев.
Император считал своим долгом поддерживать древние римские правила во всей их полноте. Этого было более, нежели достаточно, чтобы новое царствование было неблагоприятно для церкви. Римские традиции были для Марка Аврелия догматом. Он поощрял себя к добродетели "как человека, как римлянина". Таким образом, предрассудки стоика усугубились предрассудками патриота, и случилось то, что наилучший из людей впал в тягчайшую вину по избытку серьезности, старания и консервативных стремлений. Ах! Если б ему уделена была доля ветрености Адриана или Лукиановой насмешки!
Марк Аврелий, несомненно, знал многих христиан. Они имелись в числе его служащих, в личной к нему близости; уважения к себе они ему не внушили. Тот род сверхъестественности, который составлял основание христианства, был ему противен; а относительно евреев он разделял чувства всех римлян. Представляется вполне вероятным, что он не видел ни одной редакции евангельских текстов; быть может, самое имя Иисуса осталось ему неизвестным. Как стоика, его поразило мужество мучеников, причем, однако, ему неприятен был их торжествующий вид, самопочинное выступление навстречу смерти. Это бравирование закона показалось ему вредным; в качестве главы государства, он усмотрел в нем опасность. К тому же стоицизм учил не исканию смерти, а ее претерпению. Назвал же Эпиктет героизм "галилеян" последствием закоренелого фанатизма. Элий Аристид выражается в том же смысле. Эти намеренные смерти показались августейшему моралисту аффектацией столь же неразумной, как театральное самоубийство Перегрина. В записной книжке его дум находится следующее: "Настроение души всегда готовой отделиться от тела, будь, то чтобы угаснуть, или развеяться, или продолжать быть. Говоря готовой, разумею плод собственного суждения, а не простого противодействия, как у христиан; это должно быть действие обдуманное, серьезное, способное убедить других, без примеси трагического наряда". Он был прав, но истинный либерал должен во всем отказывать фанатикам, даже в удовольствии быть мучениками.
Марк Аврелий ни в чем не изменил правил, установленных против христиан. Гонения были последствием основных законов империи по части сообществ. Марк Аврелий не только не усугубил прежних узаконений, но всемерно старался ослабить их действие, и к славе его царствования относился, между прочим, распространение прав, дарованных коллегиям. Указ, приговаривавший к ссылке за суеверные агитации, был приложим в гораздо большей мере к политическим предвещаниям или к мошенникам, эксплуатировавшим доверчивость публики, чем к установленным культам. До корня он, однако же, не дошел и не отменил совершенно законов против недозволенных коллег! и, вследствие чего в провинциях произошли крайне прискорбные применения этих законов. Ему можно сделать тот же упрек, с которыми и в наши дни можно обратиться к государям, не отменяющим почерком пера законы, ограничивающие свободу собраний, союзов, печати. С расстояния, на котором мы стоим, нам, конечно, видно, что со стороны Марка Аврелия было бы благоразумнее проявить более полную степень либерализма. Будь христианство свободно, оно бы, может быть, развило менее бедственным образом присущее ему теократическое и абсолютное начало. Но государственного человека нельзя упрекать в том, что он не вызвал коренную революцию в предвидении событий, долженствовавших последовать через несколько столетий. Траян, Адриан и Марк Аврелий не могли знать принципов всеобщей истории и политической экономии, которые были постигнуты лишь в XIX столетии и выяснены лишь нашими последними революциями.
