Ознакомительная версия.
Когда я вышла от святых Петра и Февронии, весь Православный народ уже читал Символ Веры. Душа ликовала от того, что так много народу возносят эту молитву к Богу! Что все мы тут собрались, в этот замечательный праздник Семьи, любви и верности и мы все, как одна семья, возносим молитвы ко Господу и величаем наших русских святых! Вскоре из стен Троицкого монастыря двинулся большой Крестный ход через весь город в Спасо-Преображенский мужской монастырь с иконой святых. Придя в мужской монастырь, очень болели ноги, чувствовалась сильная усталость, но, несмотря на это, на Душе было очень радостно!
К сожалению, в славном городе Муром я пробыла всего один день, и настала пора возвращаться домой. Я счастлива, что Господь подарил мне, недостойной грешнице, такой день в моей жизни.
Скоро будет год, как существует наша семья. У меня замечательный муж и я очень счастлива, что моя семья находится под покровительством замечательных русских святых.
Величаю вас, святые Петр и Феврония! Слава вам – образцы христианского супружества!
Слава Богу за пример Благочестивой семьи Петра и Февронии всем нам!
р. Б. ФотинияГазета «Жизнь Православия», 2009 г.
Болезнь сразила Петра, и с каждым днем становилось ему все хуже и хуже. «И пытался он у многих врачей во владениях своих найти исцеление, но ни один не вылечил его. Прослышал Петр, что в Рязанской земле много врачей, и велел везти себя туда – из-за тяжкой болезни сам он сидеть на коне не мог. И когда привезли его в Рязанскую землю, то послал он всех приближенных своих искать врачей».
Разные ученые, исследовавшие текст жития, замечали, что всюду в тексте употребляется слово «исцеление» – не лечение, не врачевание. И это тоже неслучайно. Ведь слово исцеление не значит просто телесное выздоровление; «быть исцеленным, – пишет Антоний Сурожский, – это значит быть как бы вновь сотворенным, снова стать цельным, без изъяна, в полной гармонии между Богом и собой, гармонии между совестью, внутренней правдой – и жизнью». Каждый из нас в болезни мечтает об исцелении, но хотим ли мы, спрашивает митрополит Антоний, цельности всей нашей природы и ума, исцеленного от всякого помрачения, и сердца, очищенного от всякой нечистоты, и воли, направленной только на гармонию с волей Божией, и плоти, свободной от всех нечистых влечений, – хотим ли мы этого? Хотим ли так быть исцеленными, чтобы ничего в нас не осталось, что не было бы Божиим, и что не было бы достойно нашего человеческого величия и чести, достоинства? Честный ответ на эти вопросы – это одновременно и ответ на то, почему Бог порой исцеления не посылает. Как не послал Он исцеления и Петру, когда тот пытался лечиться у многих врачей.
«Мы должны, – советует митрополит Антоний, – ставить самим себе внимательные вопросы, и когда мы приходим к Богу, прося нас исцелить, мы должны раньше приготовить себя к исцелению. Потому что быть исцеленным не означает только стать целым, чтобы вернуться к такой жизни, какой мы жили прежде; это значит стать целым для того, чтобы начать новую жизнь, как если бы мы осознали, что мы умерли в исцеляющем действии Божием; что все, что было в нас ветхим человеком, тем телом тления, о котором говорит Павел апостол, – этот ветхий человек должен уйти, чтобы новый человек жил. Мы должны быть готовы стать этим новым человеком через смерть прошлого для того, чтобы начать жить заново: как Лазарь, который был вызван из гроба не просто обратно в прежнюю его жизнь, но чтобы, пережив что-то, что не поддается описанию никакими человеческими словами, войти в жизнь вновь, на новых основаниях. Способны ли мы принять исцеление? Готовы ли мы, согласны ли мы принять на себя ответственность новой цельности для того, чтобы войти снова, и снова в мир, в котором мы живем, с вестью о новизне, быть светом, быть солью, быть радостью, быть надеждой, быть любовью, быть отданностью и Богу и людям?»
Но обратимся к житию, тем более что именно сейчас, почти в середине повествования, пред нами предстает Феврония. Один из княжеских отроков, рассказывает Ермолай-Еразм, забрел в село, называемое Ласково. Пришел он к воротам одного дома и никого не увидел. И зашел в дом, но никто не вышел ему навстречу. Тогда вошел он в горницу и увидел удивительное зрелище: за ткацким станом сидела в одиночестве девушка и ткала холст, а перед нею скакал заяц. И сказала девушка: «Плохо, когда дом без ушей, а горница без очей!» Юноша же, не поняв этих слов, спросил девушку: «Где хозяин этого дома?» На это она ответила: «Отец и мать мои пошли взаймы плакать, брат же мой пошел сквозь ноги смерти в глаза глядеть». Юноша же не понимал слов девушки, дивился, видя и слыша подобные чудеса, и спросил у девушки: «Вошел я к тебе и увидел, что ты ткешь, а перед тобой заяц скачет, и услыхал я из уст твоих какие-то странные речи и не могу уразуметь, что ты говоришь. Сперва ты сказала: плохо, когда дом без ушей, а горница без очей. Про отца же и мать сказала, что они пошли взаймы плакать, про брата же сказала – “сквозь ноги смерти в глаза смотрит”. И ни единого слова твоего я не понял!»
Она же сказала ему: «И этого-то понять не можешь! Пришел ты в дом этот, и в горницу мою вошел, и застал меня в неприбранном виде. Если бы был в нашем доме пес, то учуял бы, что ты к дому подходишь, и стал бы лаять на тебя: это – уши дома. А если бы был в горнице моей ребенок, то, увидя, что идешь в горницу, сказал бы мне об этом: это – очи дома. А то, что я сказала тебе про отца и мать и про брата, что отец мой и мать пошли взаймы плакать – это пошли они на похороны и там оплакивают покойника. А когда за ними смерть придет, то другие их будут оплакивать: это – плач взаймы. Про брата же тебе так сказала потому, что отец мой и брат – древолазы, в лесу по деревьям мед собирают. И сегодня брат мой пошел бортничать, и когда он полезет вверх на дерево, то будет смотреть сквозь ноги на землю, чтобы не сорваться с высоты. Если кто сорвется, тот ведь с жизнью расстанется. Поэтому я и сказала, что он пошел сквозь ноги смерти в глаза глядеть».
Если с Петром автор жития знакомит нас очень быстро, в нескольких словах, то представлению Февронии посвящен подробный рассказ. Какой появляется она перед нами? Она – селянка, простолюдинка, дочь очень бедных людей, у которых даже собаки нет. Тем не менее, она не пугается княжеского слуги, не выказывает подобострастия. Она рассуждает, и при этом так мудрено, что княжеский отрок не понимает ее. Зачем нужно было Ермолаю-Еразму пересказывать этот диалог? Не для того ли, чтобы с самых первых слов о Февронии показать: она, как и Петр, уже обладает даром святости. Но если святость Петра проявляется в братской любви, то святость Февронии заключена в даре прозорливости. Она видит глубинную сущность вещей, и говорит именно о них.
На эти непонятные речи юноша ей ответил: «Вижу, девушка, что ты мудра. Назови мне имя свое». Она ответила: «Зовут меня Феврония». И тот юноша сказал ей: «Я слуга муромского князя Петра. Князь же мой тяжело болен, в язвах. Покрылся он струпьями от крови злого летучего змея, которого он убил своею рукою. В своем княжестве искал он исцеления у многих врачей, но никто не смог вылечить его. Поэтому повелел он сюда себя привезти, так как слыхал, что здесь много врачей. Но мы не знаем ни имен их, ни где они живут, поэтому и расспрашиваем о них». На это она ответила: «Если бы кто-нибудь потребовал твоего князя себе, тот мог бы вылечить его». Юноша же сказал: «Что это ты говоришь – кто может требовать моего князя себе! Если кто вылечит его, того князь богато наградит. Но назови мне имя врача того, кто он и где дом его». Она же ответила: «Приведи князя твоего сюда. Если будет он чистосердечным и смиренным в словах своих, то будет здоров!»
И снова княжеский отрок не понимает ее. Как можно требовать князя себе? Он же человек, а не вещь, его нельзя заполучить в собственность. Но Феврония и не говорит о собственности, она имеет в виду то, что князь исцелится лишь в том случае, если станет цельным – а это невозможно, пока он один. Мудрая дева знает: змеиная кровь лишь потому смогла причинить князю вред, что в нем самом была какая-то ущербность, неполнота. И эта неполнота – отсутствие рядом с ним человека, способного ее восполнить. Мы уже говорили о том, что Феврония обладает даром прозорливости, и, возможно, ей было открыто, что ей суждено стать женой Петра, потому что только она может его исцелить. Но этой возможности мало: князь сам должен хотеть исцелиться. А хотел ли этого Петр? Хотел ли он стать цельным, избавиться от своей ущербности? Вероятно, да, но изначально он желал, как и всякий больной человек, вернуть себе прежнюю силу и свободу действий. Он не воспринимал болезнь как духовный опыт, как указание на свою неполноту. Именно поэтому другие врачи не могли даже облегчить его страдания. «Мы часто хотели бы, – пишет Антоний Сурожский, – исключить болезнь из нашего опыта жизни не только потому, что болезнь утруждает жизнь, не только потому, что болезнь идет бок о бок с болью, но также или даже главным образом потому, что она напоминает нам о нашей хрупкости: она как бы говорит нам: “Не забывайся! Ты смертен, ты смертна; твое тело сейчас как бы обращается к тебе и говорит: у тебя нет власти вернуть меня к здоровью; ты ничего не можешь сделать: я могу как бы вымереть, угаснуть; я могу обветшать и зачахнуть – и это будет конец земной жизни…”» Не это ли главная причина, почему мы изо всех сил боремся за выздоровление, хотим вымолить себе здравие? Раньше чем идти к врачу, советует Антоний Суржский, и в течение всего времени, которое вы употребите, чтобы быть исцеленным естественным образом, ищите покаяния, ищите духовного очищения, потому что болезнь связана, с одной стороны, со всеобщей судьбой человека, с его ослаблением, с тем, что мы смертны и подвержены страданию и болезни; но также связана с тем состоянием души, которое в нас качествует.
Ознакомительная версия.
