Когда изучаешь жизнь таких людей, как Суворов или Ушаков, невольно начинаешь верить в то, что герои древних мифов — все эти гераклы, тезеи, язоны, — существовали в действительности. Вот же Суворов — непобедимый полководец: если бы жизнь его не была зафиксирована в тысячах документов, кто бы поверил в то, что этот чудо-человек — не досужий вымысел, не персонаж исторической сказки? То же можно сказать и о другом олицетворённом чуде — адмирале Ушакове…
22. КОРАБЛЬ МОЙ «РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО»
Попробуйте ответить на такой вопрос: адмирала Ушакова почитают в лике святых — за его благочестивую личную жизнь или за военные подвиги? Всякий, кто хоть сколько-нибудь чувствует Православие, скажет: «Святость не делится на части, — вот здесь личное, а здесь общественное. Благодать даётся всему человеку, а не одному из направлений его деятельности. Святой праведный Феодор и на войне, и дома стремился наиболее полно осуществить волю Божию. Не на мундире его адмиральском почила благодать Божия и не на домашнем халате, и даже не на монастырском облачении смиренного насельника Санаксарской обители: само сердце праведного Феодора было исполнено благодатью».
Кажется, никто не сомневается, что Ушаков был воин милостью Божией: он творил бой, словно музыку сочинял, — вдохновенно и непредсказуемо. Он отнюдь не был «честным воякой», «служакой», для которого дисциплина и устав превыше победы в бою. Все биографы в один голос утверждают, что ушаковская тактика находилась в вопиющем противоречии с тогдашними уставами морского боя, (что, в конце концов, и довело великого адмирала до царской опалы: от военного не победы требуются, а точное соответствие артикулу). В первый свой выигранный бой (у Федониси) Ушаков практически захватил командование эскадрой: официальный её командир, адмирал Войнович, струсил, не решился начинать сражение, — турок было, ни много ни мало, вшестеро раз больше, чем русских… Ушаков на свой страх и риск ринулся на врага, невероятными, неслыханными манёврами обратил в бегство турецкую армаду, долго преследовал и наконец совсем прогнал её сильно потрёпанную и поредевшую, потеряв при этом убитыми пять человек. Победа при Федониси — это образ всех ушаковских побед: всюду он нападал на превосходящего числом неприятеля (всегда нападал, никогда не оборонялся), и, нанося врагу сокрушительный ущерб, сам терпел весьма незначительные потери. Берёг матросов, — но не тем, что прятал их от огня, а тем, что вёл бой наиболее решительным образом: при такой тактике потери бывают главным образом у противника, — на это и Суворов указывал.
Вот ещё одна блестящая ушаковская победа: у мыса Калиакрия. Турецкая эскадра и в этот раз намного превосходила русскую, да кроме того, действовала под защитой береговых батарей. Положение было таково, что русским было просто не подступиться к неприятелю: оставалось ждать, когда турки сами начнут сражение, и далее — только отвечать на турецкие действия, обороняться, отбиваться, огрызаться. Ушакову это не понравилось. Он опять начал сражение сам, и для этого повёл свой флагманский корабль «Рождество Христово», — а следом и всю эскадру — прямо под огонь береговых турецких пушек. Это было столь неожиданно, что вражеские артиллеристы растерялись и не смогли как следует обстрелять русских. Кроме того, ушаковский манёвр отрезал турецкую эскадру от берега, — а большая часть матросов находилась в тот день на берегу: шёл какой-то мусульманский праздник. И праздник этот обернулся для турок сокрушительными поражением: «Рождество Христово» взяло вверх. Как писал сам Ушаков: «Многие суда неприятельские загнаты на берег, затоплены, а некоторые сожжены, бегущего неприятеля люди во множестве побиты и потоплены…» В этом сражении великий адмирал сочинил новый тактический приём — атаку со стороны берега, — приём, который до которого Нельсон додумался только семь лет спустя. Победа Ушакова при Калиакрии решительно повлияла на ход всей войны: Турция поспешила заключить мир на выгодных для России условиях…
И вот что любопытно: эта вдохновенная война, эта творческая война, эта война, явно отмеченная благодатью Божией, — имела своей целью захват чужих территорий. Ибо любой специалист по международному праву как дважды два докажет вам, что все законные права на черноморское побережье принадлежали Турции, контролировавшей эти земли уже не один век. На стороне Турции была и военная сила, и сила закона. Но Бог, как известно, не в силе, а в правде.
Так что же это за правда такая, что позволяет захватывать чужую территорию?
В наше время, когда христианство упорно считают разновидностью пацифизма, даже святой Александр Невский вызывает кое у кого недоумение: он же вёл войны, ему же случалось убивать своими руками, он жестоко преследовал изменников в русском стане, — как такого называть святым? Несколько смягчаются эти люди, вспоминая, что князь Александр всё-таки оборонялся от наступающих врагов: оборону ещё как-то можно оправдать в их глазах… Но наступление, захват?
…История суворовских и ушаковских побед чрезвычайно поучительна, — сейчас её можно рассматривать как некую притчу. Смысл этой притчи таков: земля не принадлежит никому, кроме Бога, и Бог отнимает её и наделяет ею по Своему Промыслу. Воля Его была в том, чтобы Чёрное море стало русским; Суворов и Ушаков самоотверженно исполняли Его волю, и потому стяжали благодать, почти равную дару чудотворения. Ни тот ни другой не преследовали в войне никаких личных целей, в высоких чинах видели только возможность полнее использовать Богом данные таланты, и верили, что дело России — это Божье дело.
Может быть, именно этой веры нам сейчас и не хватает. Мы с детства усвоили, что всякий народ имеет свои права и на то, и на сё, и на свободу вероисповедания, и на землю, и на многое другое… С этой точки зрения Россия ничем не отличается от Танзании: все равны перед Гаагским международным трибуналом. Но как всегда, за разговором о правах забываются обязанности. Права у разных народов, может быть, и равны, — но об обязанностях этого не скажешь. Обязанности России велики, очень велики, — и определены они не международным правом, а высшей правдой. Забывая о них, Россия теряет себя.
А святой праведный Феодор о русских обязанностях не забывал, потому и достиг святости. Его современник и духовный собрат святой Серафим Саровский молился, — он в это время воевал, — а вместе они выполняли волю Божию, ибо «Дух дышит, где хочет»…
* * *
Нисколько не сомневаюсь в том, что художники (беря это слово в самом широком смысле) влияют на историю народа не меньше, чем цари и полководцы. Причём, художник может даже не создать своей собственной школы, не завести тысячи последователей, не написать теоретических трудов, — ему достаточно просто сказать своё слово, и душа народная уже станет богаче, сильнее, возвышеннее. Одним из таких творцов народного духа следует без сомнения назвать Алексея Гавриловича Венецианова.
Художник Алексей Гаврилович Венецианов (1780–1847) по характеру своему был бунтарём. В юные годы он взбунтовался против отца своего, скромного купца, торгующего ягодами для варенья, ягодными кустами и тюльпанными луковицами: бизнес не громкий, но кусок хлеба с маслом обеспечивающий. Алексей предпочёл этому скромному жизненному пути неверную и финансово рискованную дорогу живописца.
Хорошо, пусть живописец. Но вместо того чтобы поступить в Академию художеств (а средства на это у отца имелись), Алексей учится мастерству у некоего Пахомыча. Что за Пахомыч? Откуда? Где сам учился? Неведомо. Кажется, Венецианов опять взбунтовался: не хочу, мол, как все, через Академию, хочу по-своему. Во всяком случае, сей Пахомыч своё дело сделал исправно: воспитал великого русского художника.
Став живописцем и переехав в Петербург, Алексей Гаврилович немедленно связался с будущими декабристами (а как же иначе!) — с Кюхельбекером, главным образом, и начал издавать «Журнал карикатур в лицах» — то есть журнал, в котором ничего, кроме карикатур, не было, и презлых карикатур, и на весьма высокопоставленных особ. Журнал дошёл до самого царя, и Александр Благословенный лично (!) выбранил юношу, сказав что-то вроде: «Служишь в своём почтовом департаменте, вот и служи, а в большую политику не лезь!» Это можно было расценивать как первый крупный успех.
Всё же нужен был какой-то диплом, какое-то официальное признание. Пришлось скрепя сердце ползти в Академию художеств и писать портрет тамошнего инспектора в окружении учеников. За это отступление от принципов ему присвоили звание академика, и на этом всякое сотрудничество с Академией прекратилось.
Примерно в те же годы Венецианов принял участие в известной акции петербургских интеллигентов: освобождении от крепостного рабства юного Тараса Шевченко. В этой операции Венецианову было поручено задобрить хозяина будущего Кобзаря, помещика Энгельгардта. Как задобрить? Конечно, написать его портрет, и, конечно, бесплатно. Крепостнику портрет понравился, и он согласился выпустить раба на волю, но — ещё две тысячи сверху. Как известно, Шевченко был успешно освобождён. Известно и то, чем он отплатил великороссам за это доброе дело: в своих самодельных стишках он всю жизнь поливал грязью Россию, русский народ, русского царя и русскую веру.
