224
Ср. повествование в «Древнем Патерике» об одном подвижнике, которого одолевали блудные помыслы при воспоминании о некогда знакомой ему красивой женщине. По Промыслу Божиему до него дошла весть о ее смерти. Тогда он отправился к месту ее захоронения, «открыл гроб умершей, отер хитоном гниющий труп ее и возвратился с ним в свою келью; положив этот смрад возле себя и, сражаясь с помыслом, говорил: «вот предмет, к которому ты имеешь похоть, — он пред тобою, насыщайся!» Таким образом он мучил себя сим смрадом, доколе не кончилась его борьба» (Древний Патерик. С. 76).
Здесь говорится о том «духовном различении» (διάχρισις), о котором речь шла выше (см. примеч. 20 к «Посланиям»); оно предполагает процесс как анализа, так и синтеза (συνάγουσα χα< διαλογι^ομενη), тесно примыкая к дару «умного видения», то есть к гносису. Обретается эта способность лишь при соответствующем служении (εάν μή τ^ν λειτουργίαν αύτ^ς ποι^σ^ς), то есть духовном делании или стяжании добродетелей (у св. Аммона ясно намечается одна из центральных идей всей святоотеческой аскетики — идея единства делания и гносиса). Примечательно, что в последующей «генеалогии добродетелей» авва на первое место поставляет безмолвие (ήσυχ<α), которое здесь явно понимается не столько как внешнее отшельничество, сколько как внутренний покой и собирание себя, без которых немыслимо любое духовное преуспеяние.
Слово άμερίμνος (Букв.; не имеющий забот) предполагает внутреннее отрешение от всякой мирской суеты. Понятие άμερ<μν<α («отсутствие суетных попечений») играло большую роль в святоотеческой аскетике. Например, блж. Диадох замечает, что когда наш ум начинает свое движение в полном [духовном] здравии и не печется о суетных вещах (εΰρώστως χα< εν πολλή άμερίμνία χίνείσθαί), тогда он становится способным в обилии ощущать Божественное утешение (τής θείας παραχλήσεως πλουσίως α<σθάνεσθαί) и уже не попадает под власть [чувства] супротивного. Указанное понятие блж. Диадох также тесно сочетает с безмолвием: ведение есть плод исихии, совокупной с полным беспеча–лием (πολλή ήσυχία εν άμερίμνία παντελεί). См.: Drn^o^MePAofice. Oeuvres sprirtuelles / Ed. par E. des Places // Sources chretiennes. № 5 Ms. Paris, 1966. P. 88–89, 101.
Отцы Церкви указывали еще, что сила врага рода человеческого заключается и в его лукавой изобретательности. Так, св. Исидор Пелусиот говорит: «Борьба с врагом не единообразна (тогда нетрудно было бы его низложить), но много, и притом разных, у нее видов. Когда побежден он целомудрием, тогда вооружается корыстолюбием. Если и здесь ему нанесены раны, то строит козни при помощи зависти. А если увидит, что и это преодолевает иный, то вооружает друзей. Если же выдержит кто и их при–ражение, ополчает домашних. А когда и тем же не возьмет, порождает нерадение» (Творения святого Исидора Пелусиота. Ч. 2. М., 1860. С. 259).
Понятие «наследие» (χληρονομ<α) уже в Новом Завете устойчиво ассоциировалось с идеей спасения (см.: Гал. 3, 18; Еф. 1, 14; 1 Пет. 1, 4 и т. д.). Эта ассоциация присуща и всей последующей церковной письменности. Так, например, Климент Александрийский, толкуя Ис. 54, 17, говорит о «прекрасном и любезном [сердцу] наследии», которое не есть ни золото, ни серебро, ни яства и пр., но «сокровище спасения» (ό θησαυρός τ^ς σωτηρίας) (С/еженз ^/е^ан-^пнмз. Protrepticus und Paedagogus. S. 68).
Опасность наслаждений в том, что они подчиняют высшее, духовное начало человека началу низшему, то есть плотскому. На это указывал еще Филон Александрийский: «Ум и чувство сами по себе, — говорит Филон, — ни добры ни злы; зло появляется лишь с подчинением ума чувствам, а причиною этого служит удовольствие (^δονή). Лишенное прочности и постоянства, притупляющее, а иногда и совершенно уничтожающее восприимчивость наших чувств, изображающее вредное полезным, а полезное вредным, удовольствие дурно по природе своей. Принадлежа к области неразумных сил души, удовольствие заключает в себе все пороки. Единственным средством борьбы с ним, как и вообще с пороками, является воздержание и умеренность (έγχρατεία), а последнее может быть достигнуто лишь путем непрерывного нравственного труда, прекраснее которого едва ли что есть у смертных, так как труд в такой же мере необходим для здоровья души, то есть добродетели, как пища для здоровья тела. Ввиду этого и самая жизнь человека, ведущего борьбу со страстями, называется аскетической». Аскетизм, согласно Филону, «состоит в стремлении к добродетели и презрении к ложным благам; а так как душа человека необходимо связана с телом, то и упражнять надо не только душу, но и тело» (Иеанм^кмм Д. Ф. Филон Александрийский. Жизнь и обзор литературной деятельности. Киев, 1911. C. 580).
Шутовство («балагурство» — ευτραπελία) у отцов Церкви обычно рассматривалось как грех. Так, св. Василий Великий в одном из своих посланий говорит, что зло в этом мире смешано с добром, но первое явно преизобилует. Например, в мире можно услышать много «душеполезных слов», однако чаще звучат голоса балагуров (τ^ς φων^ς των γελοιαστων), изобилующие глупостью и шутовством (μωρίας πολλές χα< ευτραπελίας) (Sami Дяз^е. Lettres. T. 1 / Ed. par Y. Courtonne. Paris, 1957. P. 105–106; Сет. Вясмлмм Делмкмм. Письмо 42, 4 // Сет. Дясмлмм Делмкмм. Творения. Т. 2. С. 520).
Фраза ου χρονεΓ предполагает ощущение близости второго пришествия Господа. Это еще раз подтверждает факт, верно подмеченный И. Мейендорфом: эсхатология не является некой «отдельной главой» в христианском богословии, но характеризует его целиком. Ибо для отцов Церкви эсхатологическое состояние отнюдь не является только будущей реальностью, но есть опыт настоящего (experience presente), доступный во Христе через дары Святого Духа. См.: Меуп^ол^/. Initiation a la theologie byzantine. L'histoire et la doctrine. Paris, 1975. P. 290–291.
Св. Аммон цитирует несколько свободно.
Авва Исаия, обращаясь к этому же месту Евангелия, замечает, что «маммона есть обозначение всякого дела (деятельности, труда) мира сего (σημείον εστι πάσης εργασίας του χάσμου τούτου)». Если человек не оставит этого дела, то он не сможет служить (λατρευσαι) Богу. А служение Богу заключается в следующем: прославляя Его, нельзя иметь в уме нечто чуждое (άλλότριόν τι) Ему; молясь Ему, нельзя стремиться к какому‑либо наслаждению; воспевая Его, нельзя иметь в себе зло; поклоняясь Ему, нельзя питать ненависть к кому‑либо и т. д. Все это, принадлежащее миру сему, есть как бы «мрачная стена» (σχοτείνά τείχη), окружающая несчастную душу, которая не может служить Богу, если не откажется от мирского. См.: ΤΟΥ ΟΣΙΟΥ ΠΑΤΡΟΣ ΗΜΩΝ ΑΒΒΑ ΙΣΑΙΟΤ ΛΟΓΟΙ ΚΘ.' / Εχδ. ΜΟΝΑΧΟΣ ΑΤΓΟΤΣΤΙΝΟΣ. ΙΕΡΟΣΑΛΕΜ, 1911. Σ. 151.
Очень свободная цитата из Втор. 20, 8. Преп. Иоанн Кассиан Римлянин прилагает эти слова Священного Писания к тем, которые сначала отреклись от мира, а затем, по недостатку веры, побоялись лишиться земных благ (см.: Jean Cassien. Institutions cenobitiques. P. 310). А преп. Петр Дамаскин, рассуждая о терпении («стойкости» — ΰπομονή), говорит, что именно эта добродетель лежит в основе брани со страстями. Ведь не обладающий ею не может выступить и на «чувственную (то есть физическую) войну» (ε<ς πόλεμον αίσθητόν): однако если чувственной войны можно избежать, скрывшись дома, то нет такого места, куда можно было бы убежать от духовной брани — и в пустыне, и среди людей она настигает человека. Поэтому «без терпения невозможно обрести покоя (άνάπαυσίν)» (ΦΙΛΟΚΑΛΙΑ. ΤΟΜΟΣ Γ'. Σ. 122).
В данном случае св. Аммон предостерегает против греха человекоугодия, который, безусловно, неотделим от лжи. Ср. у аввы Дорофея, который, опираясь на «Евангелие от Иоанна», говорит, что диавол есть оже^ жжм (Ин. 8, 44), а Бог есть Истина (Ин. 14, 6). Поэтому, если мы желаем быть действительно спасенными, нам следует со всей силой и рвением сохранять себя от всякой лжи, чтобы не отделить себя от Истины и Жизни. См.: DorofAee ^e Gaza. Oeuvres spirituelles. P. 320.
Подобное представление о значении уединения в духовной жизни было широко распространено в IV в. (и в последующей православной традиции). Ср., например, учение св. Григория Нисского, который считал, что уединение является существенной чертой любомудренной (девственной) жизни. «Уединенная жизнь, по мнению св. Григория, лучше всего содействует правильному нравственному развитию христианина, а потому лица, избравшие себе более идеальный путь нравственного совершенствования, должны предпочитать уединение и, следовательно, отшельническую жизнь жизни в миру» (Гмуожмрое Д. Св. Григорий Нисский как моралист. Могилев на Днепре, 1886. С. 309). Это представление легло в основу формирования исихастского типа духовности. При этом, однако, следует помнить, что в Православии «различия между «киновальной» и «исихастской» духовностью не были вызваны разногласием в понимании духовной жизни и ее целей. Обе имеют своей целью созерцание, видение Бога и единение с Ним. Различия в путях основаны на желании сделать духовную жизнь доступной для различных типов и состояний человеческой духовности так, что общежительная жизнь обыкновенно рассматривается как своего рода подготовка и школа, а безмолвническая — как более высокая и подходящая для лиц, которые уже прошли через киновиальную подготовку» (Дасмдмм (Крмеомемн), мерожона^. Православное духовное Предание. С. 15).
