Ознакомительная версия.
Ангели проникнути желают. Такие похвалы вполне уместны, тем более что все чины погребения (как и др. заупокойные последования) по своему строю и содержанию – не только моление о прощении грехов усопшего, но в значительно большей степени – это чествование, в данном случае прощальное чествование от лица Церкви и всех братий собрата, отходящего от нас в дальний путь.
При прощании и торжественных проводах любимого родственника, уважаемого сослуживца или начальника как неуместны льстивые речи, так несоответственным было бы упоминание о его недостатках. Так и при прощании с собратом о Христе, отходящем в путь всея земли, не приличествует вспоминать подробно о его личных грехах. De mortuis aut bene aut nihil[20] – это правило соблюдается и Церковью. В чинах прощального чествования скончавшихся православных христиан – многократные моления о прощении грехов усопшего, ибо это, по мысли Церкви, самое лучшее прощальное приветствие и напутствие православному христианину. Но все такие моления исключительно общего характера: «О еже проститися ему всякому прегрешению вольному и невольному». Даже в случае отпевания явно великого грешника, отступника от веры, лишь в самый последний предсмертный момент обратившегося к Церкви, может быть и не успевшего принести полного покаяния на исповеди, – в чинопоследовании погребения ни одним словом не будут воспомянуты его, хотя бы всем известные, грехи, а будет возноситься то же самое общее моление: «О еже проститися ему всякому согрешению». Даже в чине погребения монахов, вся жизнь которых есть непрестанный подвиг покаяния, нет ни одного упоминания о каких-либо определенных личных грехах почившего.
Публичное покаяние живых давно признано Церковью не соответствующим условиям современной жизни и заменено тайною исповедию пред одним духовником. Тем более, мне кажется, несоответственно внесение только в один чин архиерейского погребения элементов публичного покаяния. Мне кажется даже, что нет и смысла такого покаяния. За гробом нет покаяния. Но это «нет покаяния» начинается не с момента погребения тела в могиле, а с момента исхода души от тела. Поэтому покаяние от лица усопшего спустя несколько дней по кончине уже не нужно, бесполезно. Оно может, пожалуй, напомнить о том суде, кажется над папой Формозом[21], который был совершен над ним долго спустя после его кончины. Погребаемому же архипастырю теперь нужны только молитвы Церкви, «о еже проститися ему всякому прегрешению».
То несомненно, что и архипастыри, как все живущие на земле, грешные люди. Но я уверен, что к подавляющему большинству архипастырей Православной Церкви не могут быть в полной мере приложимы многие из тех покаянных возглашений, которыми по новому чину предполагается совершать всенародную исповедь от лица усопшего архипастыря (примечание в конце). Перечисление же тех грехов, в которых почивший заведомо не был повинен, не будет ли подобно формальному, неразумному отношению к исповеди неопытных духовников, которые предлагают исповедующимся каяться по общему, для всех одинаковому, заранее составленному перечислению грехов, некоторые из которых не соответствуют ни полу, ни возрасту, ни общественному положению кающегося.
Похвальные стихи третьей статии нового чина во многих случаях являются полным отрицанием того, в чем усопший только что каялся в первых двух статиях[22], производят какое-то двойственное впечатление. Там отпеваемый – великий грешник, здесь он идеал христианской жизни. Такая двойственность создает впечатление, что усопший в первых статиях признается в своих грехах не по искреннему смирению, а по «смиренничанью» (как говаривал, кажется, и великий Иларион), когда такой смиренник часто повторяет: «Я великий грешник» – единственно только ради того, чтобы услышать в ответ: «Что ты, что ты! Ты совсем святой».
В предисловии к чину архиерейского погребения сказано, что каждый архиерей волен сделать завещательное распоряжение, каким чином он желал бы быть отпетым. Я люблю все наши церковные чинопоследования. Я умиляюсь и восторгаюсь и мирским, и иерейским, и монашеским чинами погребения. Все хороши в своем роде. И, может быть, есть глубокий смысл в том, чтобы при гробе архиерея, который был и мирянином, и монахом, и священником, совершать все три последования, как это, кажется, бывало инде в Древней Руси.
Лично я нисколько не буду огорчен, если мне скажут, что при моем гробе будет совершен монашеский чин погребения или даже чин погребения мирских человек. Я хотел бы только (и друзьям моим это заповедал), чтобы все заупокойные моления при моем гробе были совершены по чину, по возможности с точным соблюдением всех правил поминовения. Но я буду весьма огорчен, если при моем гробе при совершении отпевания по иерейскому чину не будут прочитаны или будут прочитаны не все умилительные заупокойные икосы. Отсутствие коих в новом чине я считаю большим недостатком его.
Никак не могу также одобрить употребление в новом последовании погребения песнопений только 6 [-ти] и 8 [-ми] гласов. Исполнение песнопений на все 8 гласов – это характерная особенность всех чинов погребения, кроме младенческого. Провожая своих чад из сей жизни, Церковь хочет усладить их в последний раз в земном храме всеми своими напевами. Поэтому в погребении мирских человек она воспевает по 1 [-й] стихире на каждый глас. При погребении иерея, главным делом которого было воспевать Господа, Церковь услаждает его пением на каждый глас по несколько стихир. А погребение монашеское – все состоит из пения на 8 гласов стихир и антифонов. Поэтому непонятно, почему такого утешения лишается только епископ.
Предлагаемый в конце архиерейского погребения чин прощания мне кажется несколько искусственным. При прощании с дорогим и любимым, живым или усопшим, неестественно произносить заранее составленную и всеми заученную одну и ту же шаблонную фразу. Наоборот, здесь каждому в отдельности его сердце должно подсказать, какие слова следует произнести в качестве последнего «прости». Может быть, при этом даже не надо никаких слов, достаточно только облобызать дорогое чело, оросить его слезою. Последнее прощание – интимное прощание, и несоответственно, чтобы оно произносилось во всеуслышание при гробовой тишине всего присутствующего всенародного множества.
Простите, дорогой Владыко, если я, не удержав своего языка, огорчил Вас. Но я считаю, что сказать не то, что я думаю, было бы оскорблением Вашего доверия, с которым Вы поспешили прислать мне составленный Вами чин. И потому я решаюсь прислать Вам написанное, усиленно подчеркивая то, что было сказано вначале письма: не считайте мое суждение авторитетным и решающим. Пусть более опытные и мудрые скажут свое слово. Особенно желательно мнение по сему делу правящих архипастырей.
Прошу Ваших святых молитв.
Простите и благословите.
Вашего Высокопреосвященства нижайший послушник и богомолец епископ Афанасий.
Мысли, изложенные в припевах к стихам 1 [-й] и 2 [-й] статий, могли быть использованы для составления, например, покаянного архиерейского канона, для келейного чтения, подобно тому как имеется «Канон покаянный падшего и потом покаявшегося инока». Был напечатан в «Почаевском иноке».
22
Священнику Иосифу Потапову
17 апреля 1956 г.
пос. Петушки
<…> Признаюсь, у меня руки опускаются, и я жалею, что согласился принять участие в редактировании Богослужебных указаний. Не с севера только, но и из
Московской области, и из других мест доходят до меня очень грустные вести о забвении, об игнорировании Устава Церковного… Уаровна[23] напомнила о пении на утрени 50-го псалма и услышала сердитое: «Я этого не позволю»… <…>
23
Ольге Александровне Остолоповой
22 октября 1956 г.
пос. Петушки
<…> Я уверен, что за одно то, что мы в наш век неверия и отрицания – веруем в Господа, не отрекаемся от Него, Он не оставит нас Своею милостию, не отринет от Себя.
Памятовать о своих грехах необходимо, сокрушаться о них должно, умолять о прощении их подобает, – но только отнюдь не унывать. Уныние может стать страшнее, гибельнее самого греха. <…>
24
Людмиле Ивановне Синицкой
27 октября 1956 г.
пос. Петушки
<…> В день Ваших именин вечером я совершил всенощное бдение в Успенском Соборе Троицкой Лавры, а на другой день в воскресение служил там литургию и поминал всех моих друзей здравствующих и усопших.
Немного не дотянул я до 30 [-ти] лет неслужения. Последний раз я служил у себя во Владимире в воскресение 3/16 января 1927 г. Конечно, радость и утешение велии. Но… скорби больше… Теперешние порядки совсем не те, что были раньше. Прежней Лавры – Лавры наших дней, Лавры филаретовской нет. Много эффектов показных, но того, что привыкли мы находить в монастырях, – нет, нет даже истового монастырского богослужения… Оно торжественно, величественно, показательно, – но того, что хотелось бы видеть в обители, – того нет. Грустно, больно, тяжело…
Ознакомительная версия.
