Две души были Господом особенно утешены: их сподобил Господь не разлучиться.
1-го мая, в канун празднования иконы Б. М. «Нечаянная Радость» отправился владыка в первое свое изгнание. Дмитровцы знали, что этап — в Усть — Сысольск, но как туда добраться, каким путем повезут, ничего не было известно. Говорили, что путь лежит через Вятку, добрые люди дали им письмо к игуменье Вятского женского монастыря Рафаиле, еще не пожилой, приветливой, доброй и заботливой настоятельнице.
Несколько духовных чад отправились тем же поездом в заднем вагоне. Когда следующем утром поезд остановился в Ростове, они кинулись к арестантскому вагону. Им удалось увидеть владыку — измученного, одетого в рваненький подрясничек. Он ласково благословил их. Они здесь поздравили именинника-узника владыку Афанасия Ковровского, которому выпала участь встретить день своего Ангела в тюремном вагоне.
Теплым майским днем этап прибыл в Вятку. «Выгрузили мы вещи из вагона и подошли к вокзалу, — вспоминает спутница владыки — Анна. — Здесь многочисленный конвой и пеший и конный, во главе начальники. Мы вышли на улицу и, отойдя в сторонку, сели на пригорочек. Вскоре заметили
50
мы, как возле вокзала выстроилась цепь конвоиров и стали выводить заключенных, а среди них — и наш владыка. Этап тронулся, тронулись и мы, а часть наших и Клавденька остались с вещами на вокзале. Заключенные шли быстро, не отставали и мы. Нас заметили заключенные студенты и передали владыкам, что их родные не отстали, идут с ними вместе.
Наутро жители Вятки принесли продукты для заключенных — пирогов, каши, целый обед. Мы отнесли передачу, у нас все приняли, а, кроме того, мы взяли грязное белье и перестирали его. Владыка наш так обносился, что заключенные смеялись меж собой: „Владыка, ваш подрясник вороне на гнездо не „годится“. А в Бутырках у него было все: и белье и три подрясника. Но он их раздал.
Тут же в Вятке мы купили на базаре сурового полотна и сшили в один день новенький летний подрясничек. Владыка его сразу надел (это было 9-го мая — день св. Николая, канун Вознесения), и вышел к нам чистенький и радостный. Поговорили на свидании немножко. Владыка чувствовал себя ничего, рассказал, что помещен в каретном сарае (в конюшне-одиночке), что их звали пилить дрова на баню, но его заменили молодые“.
Чтобы не пропустить отправку этапа на Котлас, спутницы владыки — его духовные чада караулили поезда, приходили на вокзал и утром и днем, и вечером и ночью. Однажды,
51
в ночь под пятницу, выйдя к вокзалу, увидели колонну заключенных. В колонне шел и чудовский монах, отец Филарет. В Вятку его пригнали раньше, й этапа ему пришлось ждать в тюрьме. Увидев среди спутниц владыки Анну, обрадовался: „Аннушка, золото, — и ты тут!“ — приветствовал он.
„На вокзале — опять арестантский вагон, — продолжает свои записки-воспоминания Анна. — Сопровождали всего два конвоира. Мы стали их просить пустить и нас. Старший в форме указал одного штатского гражданина, к которому велел обратиться: тот и был начальником и над конвоем и над заключенными. Мы попросили его, он кивнул, и мы, к своей неограниченной радости, поместились в первом отделении с конвоем, и владыка был рядом. Поезд вскоре тронулся. Мы принесли им чаю, кипятку, помыли посуду.
На другое утро прибыли в Котлас. Путь предстоял дальше от Усть-Сысольска пароходом. До его прибытия оставалось еще достаточно времени, и арестантов расконвоировали, разрешили свободно гулять по Котласу (все равно бежать некуда). За полгода в узах, владыка впервые вдохнул глоток „свободы“ и „духом плещущ“, радовался, как дитя. В те годы ссыльные места населялись подвижниками и исповедниками веры. Отец Филарет, по прибытии в Котлас, предложил: „Пойдемте, владыка, здесь живет владыка Петр Подольский у желез-
52
нодорожника на квартире, навестим“. И владыка пошел, только попросил, — чтоб сказали, когда будут собираться к отправлению. Вскоре пароход стоял у причала. Я побежала разыскивать владыку; застала его у вл. Петра, они сидели втроем: наш вл. Серафим, о. Филарет и вл. Петр, который еще при жизни о. Иоанна Гавриловича Звездинского бывал в его доме в качестве чиновника. Капитан сказал, что пароход к отправке не готов, и что ссыльные еще могут побыть на берегу. Была Троицкая суббота и духовенство решило пойти в церковь козле пристани. Три епископа — вл. Серафим, вл. Николай, вл. Афанасий вошли в храм. Там уже стоял владыка Петр. Переговорив между собой, ссыльные архиереи повернулись и дружно вышли. Оказалось, что здесь обновленческий храм. Но владыка Петр остался. Он говорил, что у него дома нет книг и условий к молитве и он молится здесь.
В природе очень чувствовалось наступление Троицына дня — теплая погода, растворение воздуха, аромат, свежесть воды, белая церковь на берегу, колокольный звон. Здесь же три святителя и духовенство — так все было радостно.
От Котласа до Усть-Сысольска на пароходе „Тарас Шевченко“ и вл. Серафим Звездинский и вл. Николай Ярушевич путешествовали в одной каюте. Утром епископ Серафим читал Священное Писание, прича-
53
пассажирского, недели через три будет. Что делать? Как быть? Куда бежать? Когда удалось упросить начальство, пароход отчалил. И вдруг — нечаянная радость. Сарра Моисеевна сказала, что пароход берет груз. Когда мы появились в трюме среди ссыльных, они всплеснули руками: „Как это вдруг и вы нас нашли и опять вместе?“ „То сотворили Владыкины молитвы“, — ответили мы. А отец Филарет воскликнул: „А я уж говорил! Что же это ты, святитель Николай, вез, вез, да и не довез нас с нашими спутницами вместе?“ (* На третий день рано утром мы сошли с „парохода, в 14 верстах от Визинги. Остановка называлась * пустошь. На горе виднелись белые храмы. Когда-то это было место владычного пребывания святителя Стефана Пермского и Зырянского просветителя. Здесь он жил, отсюда проповедовал. Мы расположились на берегу, баржа ушла… Конвой пошел в деревню за лошадью. Мы закусили, Откупорив баночку консервов и попили Кипяточку. Настроение было радостное. Чувтвовалась свобода и скорее хотелось устроиться на постоянное место. Казалось, здесь уже — предел скитанию. Вскоре нас позвали в ближайшую деревню, готовили лошадей, а мы в ожидании вошли в избу — большой зырянский деревянный дом, где нам
в самиздатской рукописи пропуск.
56
предложили чаю. Помню, как я после чая неожиданно нашла в своей кожаной сумке кусок черного хлеба (тогда хлеб доставался нелегко). Для меня это знамение, что хлеб насущный я здесь обрету, что и было в самом деле — хлеб у нас всегда был без перебоя.
Погода была ясная, теплая, солнечная, лошадки вскоре были готовы. Повозки с плетеными корытообразными сидениями. Владыку мы усадили, сами же бежали пешочком близ него и рвали душистые желтые весенние "розочки", такие же, как у нас — "бубенчики". Владыка спросил своего кучера зырянина, знавшего русский, как называются овечки, которых мы по пути встречали во множестве. "Бальки", — отвечал извозчик. "Вальки, бальки", — говорил владыка, обращаясь к нам. Он и во все последующее время звал нас и всех своих духовных чад "бальками", т. е. овечками.
Четырнадцать верст мы быстро доехали. "Где же нам остановиться?" — спрашивали мы извозчика. "У о. Степана разве, да нет, он у нас красный. У о. диакона лучше, он вам подойдет", — говорил добрый зырянин. (Диакон был против обновленчества). Въехали в Визингу; теперь называют это городом, а раньше было село; узкая улица, по обеим сторонам деревянные дома, налево голубой деревянный корпус с мезонином — больница; направо — чайная. Затем площадь, посреди большой белый храм, налево дома: о. диакона
57
и священника о. Стефана. Остановились у первого дома — дома о. диакона. Вышел хозяин, молодой, в очках, светловолосый, в подряснике, в шляпе с широкими полями — о. диакон. Он стал угощать нас чаем во дворе за круглым столом, угощал вареными яйцами; приветливый, внимательный, обещал с нами походить, поискать квартиру владыке, о. Филарету и о. Ивану Суравьеву (благочинному г. Дмитрова, осужденному вместе с владыкой). Попив чаю, пошли с о. диаконом в лучшие, по его мнению, дома. Помню, мне очень понравилась чистая половина на высоком холме, но хозяева не согласились пустить. Давали понять, что ссыльные, люди преступные, опасно их держать, близко закрома с хлебом. "Запоры у нас плохие, нет, говорили, пустить не можем". Обойдя все ближние места, мы пошли в селение, отстоящее от города версты за полторы или две — Средний Кольель. В одном доме — множество ребят, но половина дома свободна, хозяйка Евдокия, раба Божия — простая, добрая.
"Батюшек пустить, — сказала она, — я согласна. Сколько их?" "Двое", — ответили мы. "Приходите, я мужу скажу, он пустит", — ответила. Она знала русский, это тоже было удобно. Мы поднялись в Средний Кольель. "У Афанасия, — говорил о. диакон, — хороший дом, для владыки подходящий". Вошли в дом: большие деревенские сени, направо изба;
