В соответствии с этой концепцией, совершенно априорно, исходя из общих предположений о Ниле Сорском, исследователи излагали историю церковного собора 1490 г.
И. Панов писал, что собор обошелся сравнительно мягко с еретиками, решение о сожжении еретиков, как того требовал архиепископ Геннадий, не было принято. И хотя «Летопись Татищева» (ее название принадлежит самому В. И. Татищеву)[108] сообщает только, что за еретиков вступился митрополит Зосима, который был тайным еретиком, исследователь так прокомментировал сообщение летописи: «…голос митрополита не был единоличным, того же взгляда на ересь, хотя и по другим мотивам, держались и знаменитые старцы Нил и Паисий, как это доказывает дальнейшая история ереси, и их голос не мог не иметь решительного влияния на мнение большинства членов собора»[109].
Такая трактовка «Летописи Татищева» была принята во всех исследованиях дореволюционной историографии, за исключением некоторых работ церковных историков. Так, В. И. Жмакин писал в своей книге: «…самыми решительными противниками Иосифа Волоцкого в его взгляде на еретиков, выступило целое духовное ополчение старцев Кирилло–Белозерского и всех монастырей вологодских, носивших общее название Заволжских монастырей, душею которых был, как известно, Нил Сорский». И далее: «Преподобный Нил… возмущался жестокими мерами Иосифа Волоцкого»[110].
Эти общие положения историографии развивал и А. С. Архангельский, автор первого фундаментального исследования об эпохе и взглядах преподобного Нила Сорского («Нил Сорский и Вассиан Патрикеев: Их литературные труды и идеи в древней Руси». 1882 г.)[111]. А. С. Архангельский впервые наиболее полно собрал по рукописям, до него неизвестным науке, биографический материал о преподобном Ниле, его канонизации, указал рукописи, содержащие творения преподобного, установил авторство Нила Сорского в отношении некоторых новых посланий. И хотя атрибуция Архангельского не всегда верна (как справедливо отметила М. С. Боровкова–Майкова)[112], собранный им археографический материал не потерял своего значения до сих пор.
Одну из глав книги автор посвятил анализу литературных связей «писаний» Нила Сорского с патристикой. Это было первое глубокое исследование подобного рода. Архангельский постарался проследить влияние, которое оказали на преподобного Нила творения святых Иоанна Кассиана Римлянина, Нила Синайского, Иоанна Лествичника, Симеона Нового Богослова, Григория Синаита и Исаака Сирина.
Последняя глава книги посвящена «состоянию умственнорелигиозной мысли на Руси» в эпоху Нила Сорского. Автор попытался выявить значение и исторические корни основных идей преподобного Нила. Эта часть исследования отличается немалой противоречивостью и сложностью построений.
По мнению Архангельского, «важнейшим церковным и общественным вопросом русской жизни конца XV и начала XVI в. был вопрос о новгородских еретиках». «Конец жизни Нила Сорского был временем первой и самой ожесточенной борьбы с ними новгородского архиепископа и волоколамского игумена». Как относился к этой борьбе Нил Сорский? — задает вопрос исследователь и отмечает, что «прямых указаний на это мы не находим в дошедших памятниках»[113].
Единственный источник, свидетельствующий о благоволении Нила Сорского к еретикам, на который ссылался Архангельский, — это «Собрание» Вассиана (Патрикеева). Указывая на него, исследователь писал: «Иосиф Волоцкий впоследствии и самого Нила Сорского готов был почти обвинить в ереси»[114].
Говоря о сущности ереси, Архангельский отметил ее экклектичность: в среде еретиков развивались мысли старого еретичества, иудейства, рационализма и прямого материализма. Ученый, который на обширном материале проследил тесные связи «писаний» Нила Сорского с творениями святых отцов, необходимо должен был заметить несообразность идеи о близости Нила Сорского к еретикам. Рассуждая на эту тему, Архангельский поначалу сделал справедливый вывод: «Как православный подвижник, преподобный Нил Сорский, конечно, с неменьшей ревностью, как и Иосиф Волоцкий, должен был относиться к крайним «хулам» против церкви и всего христианства»[115]. Однако далее, чтобы разрешить сложившееся противоречие, автор совершенно априорно заключил: «Но вряд ли Нил Сорский усматривал такие хулы во всем еретичестве»[116].
Для «лучшей» части еретичества, по мнению Архангельского, были характерны критика внешней обрядности, стремление к внутреннему совершенствованию, большая духовность; этим они оказались близки к Нилу Сорскому, который «внешнеобрядовой религиозности и искусственным приемам монашеского аскетизма противополагал евангельскую почву «духа и истины» и требовал внутренннего «умнаго» самосовершенствования»[117]. И далее: «идеи Нила Сорского уже этим самым сблизились с возникшей партией протеста», т. е. с еретичеством[118]. Даже то, что еретики отрицали иконы, мощи, кресты, было, по мысли исследователя, близко желанию Нила Сорского, чтобы его скитский храм оставался простым и неукрашенным. Только для того, чтобы оградить себя от обвинений в еретичестве, — предполагал Архангельский, Нил Сорский «не без цели в своем «Предании ученикам» поместил исповедание веры»[119].
В соответствии с общей трактовкой хода собора 1490 г. ученый отмечал, что старцы Нил и Паисий поддержали мнение еретика Зосимы: «Не было ли поддержано мнение митрополита и нашими старцами. Ведь за чем–нибудь они явились же на собор?»[120]
По мнению автора, старцы присутствовали на соборе не для обличения и борьбы с ересью, иначе почему архиепископ Геннадий (после попытки встретиться с Нилом Сорским в 1489 г.) и Иосиф Волоцкий во время борьбы с еретиками не имели больше «никаках сношений ни с Паисием, ни с Нилом»[121].
Историю собора 1503 г. ученый, как и другие исследователи, излагал по рассказу «Письма о нелюбках». Наряду с проповедью любви и прощения к еретикам, Архангельский называл «важнейшим фактом жизни Нила Сорского» «его протест против землевладения православных монастырей»[122]. Автор считал, что преподобный Нил первым фактически поставил этот вопрос на очередь. Если Иосиф Волоцкий смотрел на него с позиции практической и исторической, то Нил Сорский решал его с нравственно–аскетической точки зрения.
Интересным и новым в позиции Архангельского о соборе 1503 г. было то, что он постарался проследить идейную предысторию собора — русскую традицию нестяжательных взглядов по житиям русских святых: Кирилла Белозерского, Сергия Радонежского, Варлаама Хутынского.
Оценивая общее значение идей преподобного Нила Сорского, Архангельский считал, что преподобный Нил предлагал Русской Церкви, закосневшей в обрядовом формализме, выход из создавшегося тупика. «Древнерусская религиозная мысль пришла к дилемме: религиозность русского человека XV–XVI вв. видела перед собою две дороги — путь крайней обрядности, догматизации, сугубой аллилуйи, двуперстия и путь «шатаний», приводивший к ересям. Идеи Нила Сорского напоминанием евангельской духовности давали выход для религиозной мысли»[123].
Книга Архангельского выделила основные направления исследований в обширной теме «Нил Сорский и его эпоха», и в дальнейшем историография стала развиваться по этим направлениям: составление свода подлинных творений преподобного Нила Сорского, их связь с конкретными людьми и историческими обстоятельствами; влияние патристики, идей афонского исихазма на преподобного Нила Сорского, выразившееся в его «писаниях»; роль Нила Сорского в решении важнейших вопросов русской церковной жизни; история соборов 1490 и 1503 гг., движения нестяжателей.
Изучению идейного содержания северных русских житий посвятил свои «Очерки по истории древнерусской литературы житий святых» (1902 г.) А. Кадлубовский. Он пришел к выводу, что все жития можно распределить на два типа: «иосифлянские и нестяжательские». Для «иосифлянских» житий, по мнению исследователя, характерны идеи защиты монастырского землевладения, неумолимой справедливости, заслоняющей идею милосердия, внешность религиозно–нравственного идеала. «Нестяжательные жития» северных подвижников, напротив, подчеркивают идеи безмолвия, самоуглубления, полной нестяжател ьности[124].
При некоторой искусственности такого деления житий и выводов автора интересна сама исследовательская часть «Очерков». А. Кадлубовский показал, что идеи нестяжания появились в житийной литературе задолго до времени Нила Сорского (их можно увидеть, например, в житии Варлаама Хутынского), традиции «безмолвия», «умного делания» также прослеживаются по житиям северных русских святых — учеников Сергия Радонежского (автор отметил сходство поучений о борьбе с помыслами из «Жития Павла Обнорского» с «Уставом» Нила Сорского)[125].
