Предупреждая порыв Марии, Христос говорит: «Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему; а иди к братьям Моим и скажи им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему» (Ин 20: 17; курсив мой – Г.Ч.). Очень важно понять, что греческим словом «Отец» здесь передано арамейское «Абба». Здесь Иисус говорит о том, что теперь наши отношения с Богом должны стать такими же, какими были Его отношения с Богом. Для Него Бог был «Абба» – «папочка», или «тятенька», как прежде обращались к отцам у нас в деревнях. И для нас Бог тоже становится теперь «Абба». Так никогда не скажет взрослый, так может сказать только маленький ребенок. В этот момент Иисус передает ученикам то отношение к Богу, которое Он прежде, в Своей земной жизни, находясь среди них, им раскрыл. Это продолжение той же темы: не рисуй образ Бога, не пытайся Его изобразить, ты всё равно никогда не представишь Его таким, Какой Он есть. Он всё равно больше. Не уподобляйся Фейербаху, который пытался сконструировать Бога, а прислушивайся к тому, что Сам Бог говорит тебе, и ты непременно услышишь Его.
И последнее, очень важное. Из Евангелий от Матфея, от Луки и от Марка (не из основного его текста, а из той части, которую мы условно перенесли в виде эпилога в конец Нового Завета) и из Деяний святых апостолов известно, что по прошествии сорока дней после Пасхи Иисус возносится на Небо. А в Евангелии от Иоанна о вознесении нет ни слова. Хотя именно Иоанн больше всего рассказывает нам о явлениях воскресшего Христа, о том, что делает Иисус после Своего воскресения среди учеников. Почему? Ответить на этот вопрос не так уж трудно.
Матфей, Марк и Лука повествуют о событиях как бы снаружи. Иоанн их же показывает изнутри. В синоптических Евангелиях, например, об умножении хлебов говорится так: Иисус дал хлеба ученикам, ученики – людям. И действительно, технически это может быть только так. А в Евангелии от Иоанна Сам Иисус дает хлеб возлежащим, а об учениках просто не упоминается. Потому что, если смотреть на это событие не снаружи, а изнутри, становится понятно, что Иисус раздает хлеб людям Сам, но руками учеников.
По прошествии каких-то дней после воскресения Иисус возносится на Небо, соединяется с Богом. В Евангелии от Иоанна дан взгляд на это же событие изнутри: Христос остается среди учеников, то есть среди нас. Об этом же достаточно прямо говорится и в Евангелии от Матфея, которое заканчивается словами Спасителя: «И се, Я с вами буду во все дни до скончания века».
Тебе поем (молитвенная поэзия)
Церковные песнопения, некогда созданные для того, чтобы они звучали под сводами храмов, это, если так можно выразиться, воздух храма, его атмосфера, без которой тот мгновенно превращается в груду мертвого камня. Храм необходимо должен жить, ибо только тогда в храме Божьем всегда присутствует нечто, адресованное особо каждому из пяти человеческих чувств.
Зрению адресованы его пространство и архитектурные формы, фрески и иконы, слуху – читающиеся во время службы тексты из Священного Писания, богослужебные песнопения и молитвы. Обонянию предложен благовонный запах кадильного дыма, а осязанию – святыни, к которым мы благоговейно прикасаемся губами (Евангелие и Крест, во время исповеди лежащие на аналое перед нашими глазами, праздничные иконы и мощи святых).
Наконец, нашему вкусу предлагается хлеб, освящаемый во время праздничной вечерни. Именно вкусу. Об этом прекрасно рассказывает в самом начале своей «Истории одной души» Тереза из Лизье. В прежние времена в конце латинской мессы верующим раздавался освященный хлеб (как у нас антидор), который они приносили домой, чтобы дать детям или тем, кто почему-то не был в церкви. Маленькая Тереза всегда ждала, когда ее старшая сестра принесет ей le pain bénit.
Однажды ее сестра пришла домой без хлеба. «У тебя нет благословленного хлеба, ну так сделай его», – сказала Тереза. «Сказано – сделано, – рассказывает дальше Тереза, – Селина берет стул, открывает буфет, достает хлеб, отрезает кусок и совершенно серьезно читает над ним Ave, Maria, потом подает мне, и я, перекрестившись, с большим благоговением съедаю его, находя в нем вкус благословленного хлеба». Этот рассказ замечателен во многих отношениях, и прежде всего тем, что показывает нам силу наивной и детской веры будущей подвижницы, но в контексте размышлений о чувстве вкуса в духовной жизни он значим особо. Тереза, взявшаяся за описание своего детства незадолго до смерти, сумела почувствовать и осознать, что в этой святыне важен именно ее вкус – le goût du pain bénit.
О вкусе (уже в переносном смысле этого слова!) ощущения Божьего присутствия в жизни много говорится в Священном Писании. «Как сладки гортани моей слова Твои! Лучше меда устам моим», – восклицает автор 118-го псалма (стих 103). Слово Божие не просто утешает, но наполняет наше существо особым чувством сладости, но не сахара, который в библейские времена был человеку неизвестен, но плода. Вот почему в молитве мы часто называем Иисуса сладчайшим – по-гречески γλυκύτατος.
В трудные моменты нашей жизни, когда «душа моя мрачна», как вслед за Байроном говорит Лермонтов, нередко именно церковное пение, именно слово молитвы пробуждает в груди волнение и заставляет пролиться застывшую каплю слез, поэтому все мы вслушиваемся в его звуки с особым чувством. Именно церковное пение с его строгой аскетической красотой открывает нам нечто сердцевинное в нас самих. Nec valet lingua dicere nec littera exprimere, то есть «Язык не в силах рассказать, не в силах буква передать», что представляет собой это нечто, но именно оно помогает нам, как говорится у Пушкина, услышать и
…неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье…
При этом необходимо иметь в виду, что вся литургическая музыка обращена только к Богу, и в этом заключается ее смысл. Те Deum laudamus, или «Тебя Бога хвалим, Тебя Господа исповедуем, Тебя Вечного Отца вся земля величает, Тебе все ангелы, Тебе небеса…», – поется в одном из древнейших христианских гимнов, составленном в IV веке н. э. святым Амвросием, бывшим тогда епископом в Милане. Практически в каждой из сорока строк этого довольно длинного песнопения звучит слово «Ты», причем, как правило, в начале строки; именно там, куда падает логическое ударение.
Как поднимается ввысь пламя свечи перед иконой, так и молитва. Она всегда устремляется к Богу, уходит под купол храма вместе с кадильным дымом или поднимается к небу, словно линии готического собора. Молитвенная поэзия (ее обычно называют гимнографией) лучше любого другого источника говорит о том, что таится в человеческом сердце, это, наверное, самый живой из всех жанров церковной литературы, и это не случайно, ибо в молитве человек никогда не лукавит и стремится раскрыться максимально.
Здесь, в отличие от проповеди, богословского трактата или поучения не так полно представлена, а иногда вообще не представлена доктринальная сторона веры, но зато во всей полноте выплескивается из сердца автора его личное чувство, его надежды, ожидания, всё, что живет в его душе.
Молитва – это всегда исповедь. Поэт-гимнограф, как правило, предельно откровенен, и при этом он говорит не только от своего лица, но как бы прокладывает дорогу для тех, кто будет затем пользоваться его текстами для собственной молитвы, читать их от своего имени, причем не один раз, как читаешь роман или статью в газете, а постоянно, быть может, даже ежедневно. Такой читатель становится своего рода соавтором поэта-гимнографа.
Видя в молитве ответ человека на призыв, с которым к нему обращается Бог, Данте Алигьери в трактате «О народном красноречии» писал: «Так как никакой радости нет вне Бога, то вся она в Боге, и Сам Бог всецело есть радость, из этого следует, что первый заговоривший сперва и прежде всего сказал слово “Бог”». С точки зрения автора «Божественной комедии», человек «начал речь свою с ответа» (per viam responsionis… fuisse locutum, то есть «заговорил, идя по пути ответа»), обращенного к Создателю, и таким образом с молитвы, в которой выражается то главное и сердцевинное, что составляет наше человеческое «я».
Бог, подчеркивает Данте, и «без слов постигает все наши тайны даже раньше нас», поэтому, если молитва сама по себе обращена к Нему, то те слова, в которые она облекается, нужные не для Бога, но для нас и только для нас, мы обращаем к самим себе или друг к другу. Поэтому феномен церковной и вообще религиозной поэзии, являющейся полностью нашим человеческим ответом Богу, заключается в том, что у нее всегда есть два адресата – Бог и стоящий под сводами храма или берущий в руки молитвослов или какую-то другую книжку человек.
Антуан де Сент-Экзюпери в написанной во время Второй мировой войны книге «Летчик на войне» много размышлял о цивилизации (civilization), вкладывая в это слово особый смысл. Цивилизация – это то главное, что есть в человеческой культуре и формирует жизнь каждого. «Цивилизация, – говорит Экзюпери, – это наследие верований, обычаев и знаний, мало-помалу накопленных веками, – иногда их трудно оправдать логически, но они содержат свое оправдание в самих себе, как дороги, если те куда-то ведут, потому что это наследие открывает человеку его внутреннюю беспредельность».
