Ознакомительная версия.
О, как хотелось, чтобы это вторичное пение седалъна, так отлично приспособленного ко дню и месту, было на славянском языке! Неизъяснимо трогательно было, в самом деле, внимать словам священной песни и подходить к месту, идеже родися Христос. Вертеп одет был по стенам (временно) шелковой желтой с синими крестами материей русского изделия и, вероятно, жертвования, а самое место Рождества завешено было белым флером, сквозь который таинственно разливался свет многих лампад, и слегка очертывалась, не менее оной дверцы знаменитая, звезда с латинской надписью[88]. Патриарх с архиереями стали у самой ниши Рождества, лицом к народу. Перед ними полукругом расстановились диаконы. Большая часть священников, по тесноте места, вышла северным сходом Вертепа наверх в церковь. Певцы пели степенны 4-го гласа. Затем Патриарх прочел положенное по уставу Евангелие, обратившись по-прежнему лицом на запад. Не нужно говорить, как это евангельское повествование, что мое на самом месте события, в самый день и, может быть, час его, должно было действовать на сердце христианина-слышателя, и, прибавим опять, – разуметеля слов Евангелиста. Что делать? На земле нет одного общего языка, и неизбежно в подобных случаях одному кому-нибудь только внимать, а другому – внимать и понимать.
По прочтении Евангелия, певцы пели: Всяческая днесь…, а Патриарх приложился к месту рождения Христова, обозначенному звездой, пригласив сделать то же и нашего консула. Никто другой не удостоился сей чести. Затем архидиакон возгласил ектению: Спаси, Боже, люди Твоя, к которой потом присоединены были и другие прошения из последования литии. Особенно вознесены были одним из иеродиаконов (вчерашним проповедником) ко Господу Богу моления на славянском языке – о Государе Императоре[89], Государыне Императрице[90] и Государе Наследнике[91]. По особенному приказанию Его Блаженства, к ним присовокуплены были еще два отдельные прошения о великом князе Константине Николаевиче[92] и о великом князе Михаиле Николаевиче[93]. Затем такие же прошения, но уже на греческом языке, возглашены были о рабах Божиих поклонниках: Андрее (нашем консуле)[94], Николае (нашем посланнике в Константинополе)[95] и иеромонахе Антонине (нашем архимандрите здешнем[96]). Потом еще несколько избранных имен помянуты были отдельными прошениями.
Наконец последовало общее прошение о милости, жизни и пр. рабов Божиих. При сем все диаконы в одно и то же время начали читать – каждый свой, мелко исписанный, лист имен. За ними и все присутствовавшие также произносили тихомолком имена своих близких. Гул сего поминовения также имел в себе нечто весьма торжественное. Довольный тем, что был одним из поминающих, я однако же жалел о том, что не мог слышать сего молитвенного гудения, износящегося из-под земли, в самом храме. Пусть будет это минута, в которую Бог Слово в первый раз приклонил так близко ухо свое к мольбам человеческим, Сам быв плоть, Сам слух и язык, по всему уподобився братии, искушен быв, да может и искушаемым помощи! Полиелей заключился обыкновенным возгласом: милостью и щедротами… и все стали выходить северной лестницей в храм с пением: Христос рождается, славите[97]
Поднявшись наверх, начали троекратное обхождение всего храма через боковые двери поперечной стены и через галереи колоннады. Впереди шли с большим крестом и рипидами[98] (прекрасное русское пожертвование) дети, одетые в стихарики с перекрещенным орарем[99]. За ними – кучка певцов-арабов, потом длинный ряд священников, шедших попарно. Потом певцы-греки. За ними – диаконы, за диаконами архиереи и, наконец, сам Патриарх. Пока совершали троекратное обхождение, пение канона достигло кондака 6-й песни. Оба хора пели в один и тот же тон, одними и теми же нотами, и настолько имели расстояния между собою, что разноголосицы не было. А она неизбежно была бы, если бы, кроме греков и арабов, еще запели мы своим отдельным хором, – чего весьма многим из наших от всей души желалось. Прошедши в третий раз северную галерею колоннады, процессия не направилась к южной, чтобы ею возвратиться в церковь, а пошла срединою храма. Достигнув средоточного места ее, означенного в помосте особенным мраморным украшением, Патриарх остановился, и еще раз возглашена была по-славянски сугубая ектения о Царствующем Доме России, всех благодетелях и посетителях вифлеемской святыни и всех, участвующих в нарочитом сем празднестве. Затем, продолжая идти к средней двери поперечной стены, пели великий прокимен: Кто Бог велий, яко Бог наш. По уставу, его должно было петь сегодня вечером, если бы праздник не случился в субботу. Теперь же место ему было на вчерашней вечерне. Не знаю, вследствие чего он пет был на утрени и притом во время канона. Возвратившись в церковь, духовенство вошло в алтарь и разоблачилось там.
Было около 3-х часов утра. Патриарх опять стал на свою кафедру, а наместник против него. Девятую песнь и светилен пели эти высшие духовные сановники сами, чередуясь. Арабского пения уже не было более слышно. Зато из-за деревянной стенки, с левой стороны алтаря, начали раздаваться нестройные звуки коптского пения, перед которым и греческое казалось уже как бы симфонией.
С началом пения стихир хвалитных Патриарх вышел на некоторое время из церкви, между тем колокол еще раз стал сзывать верующих к литургии, и еще раз была сделана встреча Патриарху, прервавшая на несколько минут пение стихир. И опять стали выходить попарно из алтаря священники, для принятия благословения от Патриарха, обычным порядком. Когда они кончили свое дело, Патриарх сам сошел с кафедры на средину солеи и стал читать входные молитвы. Приложившись, по обыкновению, к местным иконам и благословив народ, он отошел в глубь церкви, где поставлено было для него кресло. Певцы запели великое славословие, а диаконы возгласили: священницы изыдите! Священники, уже успевшие облачиться, стали выходить из алтаря Царскими дверьми попарно, старшие вперед, каждый неся с собою на блюде или просто в руках какую-нибудь из принадлежностей патриаршего облачения. Нашему архимандриту досталось нести и держать патриаршие панагии с наперсным крестом. Чуть установились на свои места священнослужители, из Царских дверей вышли оба архиерея и взяли и себе у Его Блаженства благословение сказанным уже порядком. Патриарх не только давал им для лобзания свою руку, но и прямо благословлял их. Владыки ушли в алтарь облачаться, а среди церкви началось патриаршее облачение. Два диакона, стоя впереди, возглашали – один приличный стих псалма, а другой общее ко всем им заключение: всегда, ныне и присно… При сем я заметил, что слова Писания приводятся ими неизменно, например: да возрадуется душа моя, облече бо мя[100] и пр., зато вместо: священницы Твои облекутся, возглашено было: архиереи Твои[101]… Последний стих, при возложении митры, повторен был диаконами трижды. Между тем пение великого славословия было кончено. Пропет был и тропарь праздника. Тем утреня и завершилась.
Архидиакон, обратившись к алтарю, возгласил: архиереи изыдите. Оба архиерея, «в камилавках под крепом», каждый держа под мышкой свой служебник, вышли из Царских дверей, и, поклонившись слегка Патриарху, стали по сторонам его, в ряду священников, имея каждый позади себя кресло, как и Патриарх. Архидиакон, став перед Патриарха, произнес напряженным голосом: рече Господь: тако да просветится свет ваш и пр. Затем архиереи стали молиться. Наш архимандрит, еще раз взяв благословение у Патриарха (без земных поклонов), вошел Царскими вратами в алтарь.
Началась божественная литургия, около 4 1/2 часов утра. Первая екте-ния говорена была, естественно, по-гречески, вторая – по-славянски, третья – по-арабски. Во время антифонов архиереи садились, хотя и на самое малое время. На малом входе не было пето ни приидите поклонимся… ни Рождество Твое, Христе Боже наш…, а вместо того пропет был входной стих: Из чрева прежде денницы родих Тя и пр., к которому присоединен был обыкновенный припев: спаси ны, Сыне Божий, рождейся от Девы и пр. Так, мне сказали, надобно петь и на все Господские праздники, заменяя: Приидите поклонимся входным стихом. По окончании тропаря и кондака было обычное многолетствование Патриарха, возглашенное сперва в алтаре архиереями на арабском и на греческом языке, а потом в церкви архидиаконом и певцами, причем Его Блаженство величаем был «Блаженнейшим, Божественнейшим и Всесвятейшим». Помянуты были при сем поименно и прочие Восточные Патриархи архидиаконом.
Апостол читан был по-гречески, по-славянски и по-арабски. Чтение Евангелия имело пасхальную торжественность. Как в день светлого Воскресения Христова на литургии (по здешнему обычаю – на вечерне), оно читано было по отделам, оканчивавшимся словами: поклонимся ему… Вифлееме иудейстем… поклонюся ему… во страну свою… Первый читал у престола, обратившись лицом к народу Патриарх по-гречески. За ним, стоя в Царских вратах, наш архимандрит по-славянски. За ним, у патриаршего места, один из священников по-арабски. Потом, у наместничьей кафедры, один иеродиакон, поклонник из Бессарабии, по-валахски[102]. Наконец, с возвышенного амвона в глубине церкви, иеродиакон опять по-гречески. К начатию каждого нового чтения ударяем был по три раза большой звонец, держимый диаконами поблизости Патриарха и извещавший – кого касалось дело – о наступлении его очереди. По окончании всех чтений минуты две продолжалось звенение, производившееся под некоторого рода такт, пока все благовестники возвратились в алтарь, неся при персях своих торжественно проповеданный ими языкам велерадостный глагол спасения.
Ознакомительная версия.
