Такое достижение необходимо вытекало из самих обстоятельств эфесских споров и полемического характера решений Эфесского собора, который просто утвердил Кириллово православие, не решая реальных проблем, поставленных антиохийской христологией. В письме к Кириллу Несторий отказывается признать, что Слово, ставшее Богом, могло родиться от Девы и умереть на кресте. Однако он согласен, что Христос — тварный человек — родился и пострадал во плоти. Несторианство по существу двойственно, ибо всегда различает между Словом и Христом. По терминологии Нестория получается, что все, что мы можем сказать о Слове — безразлично, воплощенном или нет — относится к самой Божественной природе. Такие выражения, как «Слово умерло на кресте» или «было рождено от Марии» не подходят к природе Божества, неизменной даже после Воплощения. «По соприкосновению с храмом, в котором Она обитала» (th tou naou sunafeia) Божественная природа Слова сама стала подлежащей тлению.
Очевидно, что только четкое различение Слова, как субъекта Воплощения, и Божества, как бесстрастной и неизменяемой природы, общей для всей Троицы, может помочь выразить, если не объяснить, тайну искупления. Но ни св. Кирилл, ни Несторий этого различия не замечали. Принятие его собором в Халкидоне поставило множество новых проблем, которые позже пытались решить византийские богословы; но в середине пятого столетия казалось, что халкидонской формулой Церковь окончательно нашла единственно возможный и православный путь к выражению сущности Воплощения.
На Востоке, находившемся под впечатлением победы Кирилла над Несторием, ересь Евтихия привлекла внимание к опасностям торжествующего александрианизма. Была отмечена, недостаточность богословского словаря Кирилла для преодоления этих опасностей.
Деяния Константинопольского Собора 448 года под председательством епископа Флавиана, где был осужден Евтихий, показывают, что как для судей, так и для обвиняемого Кирилл остается единственным критерием православия. Сперва Евтихий не был склонен принимать формулу единства, которую принял Кирилл в 433 году для достижения мира с восточными (совершенное человечество и совершенное Божество Христа и «единство двух природ»), но потом согласился и с этим. Однако он отказывался исповедать две природы «после соединения», другими словами, вечность и нераздельность двух природ во Христе. Это учение епископы, принимавшие участие в Соборе, не без оснований считали кирилловским по содержанию, хотя сам Кирилл никогда формально его не высказывал.
Осуждение Евтихия казалось многим отказом от кирилловского богословия. Диоскор Александрийский при поддержке императора добился смещения Флавиана, реабилитации Евтихия и осуждения упорных защитников «двух природ после соединения», а именно Феодорита Киррского и Ивы Эдесского, изначально скомпрометированных прежней дружбой с Несторием. Таковы были решения «Разбойничьего Собора» в Эфесе, проведенного под руководством племянника Кирилла, унаследовавшего его александрийскую кафедру; все это делалось во имя Кириллова богословия. Только смерть императора Феодосия II смогла изменить ситуацию к лучшему.
Халкидонский Собор, в котором участвовали пятьсот епископов (величайшее церковное собрание того времени), в большинстве своем восточных, показал, что вся Восточная Церковь, за исключением Египта, решительно отвергает монофизитство. Как только психологическое давление Феодосия II и Диоскора ушло в прошлое, епископат признал, что православие на стороне Флавиана, а не Диоскора и тем более не Евтихия. Однако никто не бросал вызова непререкаемому авторитету Кирилла, никто не пытался вернуться к антиохийской терминологии, на которой лежала тень подозрений в несторианстве. Решение было найдено в обращении к Западной христологии, что означало терминологическую новацию — введение различия между природой и ипостасью. такое различие до сих пор не признавалось ни в Антиохии, ни в Александрии; этот существенный и оригинальный вклад в христологию сделан Халкидонским Собором. Этот Собор вошел в историю Церкви как наиболее яркий образец «соборности», позволяющей Церкви открывать и формулировать поистине «кафоличным», всем понятным, языком вечную Истину, которую не способны выразить во всей полноте изолированные местные предания.
Западное богословие, как это видно из знаменитого «Томоса к Флавиану» папы Льва, по сравнению с александрийским и антиохийским с гораздо большей определенностью настаивало на полной реальности двух природ (substantiae) во Христе, однако никоим образом не было несторианским. Латинская мысль, как это показал еще Тертуллиан, стремилась видеть во Христе прежде всего Посредника между Богом и человечеством. Эта концепция искупления более юридична, основана на идее жертвоприношения и примирения, чем восточная концепция обожения. Однако она со всей настоятельностью подчеркивает, что Христос — одновременно Бог и Человек, и в то же время Единая Личность.
Вмешательство папы Льва в восточные споры дало антиохийским богословам надежду выжить в тот момент, когда монофизитская волна уже грозила поглотить их. Однако основные взгляды Кирилолва богословия на единство природ во Христе не были оставлены; не была забыта и идея богообщения, центральная для восточной концепции спасения. Лев стремился не рассуждать о точном значении понятия «единство двух природ во Христе», а вернуться к точному пониманию Библии, где Иисус предстает одновременно как Бог и Человек. Такое буквальное понимание было совершенно забыто Евтихием; по словам Льва, он был multum imprudens et nimis imperitus (абсолютно бездумен и чрезвычайно неопытен).Евангельский текст ясно показывает, что обе природы Воплощенного Слова действуют, как им свойственно (agit utraque forma quod proprium est), но каждая постоянно находится в общении в другой (cum alterius commune). И это общение представляет собой не просто близость: оно основано на единстве субъекта Божественных и человеческих действий Христа: Один и Тот же — Бог и Человек (qui enim verus est Deus, idem verus est homo). Хотя Лев и не упоминает «обожения», но признает его существенное богословское значение. Наконец, в Томосе Льва мы встречаем разработанную концепцию communicatio idiomatum, ставящую преграду для всех «несторианствующих» антиохийских богословов; единство Личности позволяет сказать, что «Сын Божий умер» (unitatem personae in utraque natura intelligendam Filius Dei crucifixus dicitur et sepultus), причем Божественная природа не теряет присущего ей бесстрастия. Именно так Кирилл возражал Несторию: Бог, не переставая быть Богом, сделал человеческую природу Своей во всем, вплоть до смертности.
Однако латинская терминология Льва не удовлетворяла Восток. Тринитарные распри четвертого столетия уже показали, какое непонимание может произойти из путаницы личности–персоны (prosopon) и субстанции–природы (ousia–fusij). Собор в Халкидоне перевел персону св. Льва как upostasij и тем положил конец двусмысленному Кирилловскому mia fusij («единая природа»). Вот знаменитый текст Халкидонского определения:
Итак, последуя святым отцам, все согласно поучаем исповедовать одного и того же Сына Господа нашего Иисуса Христа, совершеннейшего в Божестве и совершеннейшего в человечестве, истинного Бога и истинного человека, того же из души разумной и тела, единосущного Отцу по Божеству и того же единосущного нам по человечеству, во всем подобного нам, кроме греха, Рожденного прежде веков от Отца по Божеству, а в последние дни нас ради и нашего ради спасения от Девы Марии Богородицы по человечеству; одного и того же Христа, Сына, Господа, Единородного, в двух естествах неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно познаваемого, так что соединением нисколько не нарушается различие естеств, но, скорее, сохраняется особенность каждого естества, и они соединяются в единое лицо и единую ипостась; не рассекаемого или разделяемого на два лица, но одного и того же Сына и Единородного, Бога Слово, Господа нашего Иисуса Христа, как о Нем учили прежде пророки и Сам Господь Иисус Христос научил нас, и как то предал нам символ отцов.
Халкидонское определение, составленное на базе Томоса объединения (433) и исповедания Флавиана (448), представляет собой результат долгих споров и компромиссов между враждующими партиями. Поэтому особенно важно, что в нем мы видим позитивное решение христологической проблемы.
Огромное большинство отцов были последователями Кирилла, и в первой редакции текста, представленной Собору, повторялись слова 433 года: «Из двух природ» (ek duo fusewn), кириллова формула, которую готовы были принять монофизиты, ибо она позволяла говорить об «одной природе после соединения». Термин «природа» сохранял здесь старое значение конкретного существа, синонимичное «ипостаси», и двусмысленность александрийской терминологии в целом оставалась непреодоленной. Потребовался ультиматум от римских легатов и сильное давление со стороны представителей императора, чтобы заставит отцов отослать текст на доработку. Члены собрания, убежденные и горячие антинесториане, не знали, как выразить свое инстинктивное антимонофизитство.
