Ознакомительная версия.
(в) Более разумный путь: «Тогда, о Аггивессана, подумал я: "Вспоминаю, как мой отец Шакья пахал землю, а я сидел в прохладной тени дерева сизигиума далекий от чувственных желаний и дурных условий; и я вступил в состояние первой джханы и пребывал в ней, – эта джхана сопровождается направленной и устойчивой мыслью, порожденной уединением; она полна легкости и восторга". И сказал я тогда себе: «Хотелось бы знать, не это ли путь к мудрости?» И в тот раз пришло ко мне осознание вслед за успокоившейся мыслью: «Да, это путь к мудрости».
Затем, о Аггивессана, подумал я: "Почему же боюсь я этого состояния легкости? Той легкости, которая не связана с чувственными желаниями и вредными условиями?"
Тогда подумал я: "Нет, не боюсь я этого состоянию легкости"... Затем сказал я: "Но нелегко человеку достичь этого состояния легкости с крайне истощенным телом! А что, если я приму какую-нибудь питательную пищу, немного рисовой каши?" Так я и сделал.
И вот тогда были около меня пятеро нищенствующих, сопровождавших меня, которые подумали: "К какой бы истине ни пришел отшельник Готама, он передаст ее нам". Но как только я стал принимать питательную пищу, эти пятеро нищенствующих почувствовали отвращение ко мне и ушли, говоря: "Обратился к роскоши отшельник Готама! Он отклоняется от цели, он возвращается к роскошной жизни!"
Тогда я, о Аггивессана, приняв питательную пищу, восстановил свою силу; и вот, далекий от чувственных желаний, далекий от вредных условий, я вступил в первую джхану и пребывал в ней... во вторую джхану... в третью джхану... в четвертую джхану... (так описано выше в разделе о четырех джханах); но в каждом случае возникавшие ощущения блаженства не могли овладеть моим умом и подчинить его.
Тогда с укрепленной мыслью, полностью очищенной, ставшей полностью просветленной, свободной от скверны, очищенной от какой-либо окраски, ставшей гибкой и подвижной, готовой к действию, установившейся и неподвижной, я принудил свой ум вспомнить мои прошлые существования. Я вспомнил различные рождения... эволюцию и инволюцию кальп[11]... условия рождения... опыт таких рождений... возникновение и гибель существ и их особенности в разных мирах – это увидел я божественным взором.
Затем постиг я четыре благородные истины... разрушение асав... и познал я: разрушены для меня повторные рождения; прожита святая жизнь; выполнена задача; нет причин для следующих жизней в этих условиях.
Так, этой ночью, в последнюю ее стражу, было достигнуто мною тройное знание: возникло познание, побеждена тьма, воссиял свет, – как он сияет для того, кто пребывает серьезным, усердным, с поставленной целью. Однако и возникшее при этом чувство блаженства не овладело моим умом и не подчинило его».
(«Маджджхима-никая» I, 247–248)
12. «Все это бесполезно...»
«Ни нагота, ни спутанные волосы, ни грязь, ни голодание, ни лежание на сырой земле, ни пыль и слякоть, ни сидение на коленях не очистят смертного, который не избавится от сомнений.
Пусть он даже укрощен, но если он живет в мире, спокойный, смиренный, воздержанный, ведущий праведную жизнь, отвергающий применение наказания ко всем существам, – он брахман, он отшельник, он нищенствующий».
(«Дхаммапада» 141–142)
Но тот, кто живет спокойной и умиротворенной жизнью, и в то же время радостью украшен, – если он спокоен, смиренный и воздержанный, идущий путем святости, праведный, отвергающий причинение вреда всем живым существам – то он подлинный брахман, аскет, нищенствующий.
(«Дхаммапада», 141–142)
И вот, досточтимый Анната Конданна, узрев дхамму, осуществил дхамму (пришел к дхамме), понял дхамму, погрузился в дхамму, пересек поток сомнений, перестал расспрашивать о том и этом; тогда, достигнув уверенности, не полагаясь ни на кого другого в своем знании провозвестия учителя, – так обратился к Возвышенному: «Господин, могу ли я получить посвящение и наставления от Возвышенного?»
«Подойди, брат, – сказал Возвышенный. – Хорошо передана дхамма. Живи святой жизнью ради полного разрушения страдания!»
Таков был порядок посвящения этого бхикку[12].
Затем Возвышенный обратился с увещеванием к оставшимся (четырем) нищенствующим и поучал их в благочестивой беседе[13].
И Возвышенный, питаясь пищей, приносимой ему этими бхикку, увещевал и поучал остальных бхикку. Так, сангха из шести человек жила, питаясь пищей, собираемой и приносимой им тремя бхикку.
Тогда Возвышенный так говорил сангхе пяти бхикку:
«Тело, о бхикку, лишено "я". Если бы, о бхикку, это тело было бы "я", оно не было бы подвержено болезни, и мы могли бы говорить о нем: да будет мое тело таким, да не будет оно таким.
Но поскольку это тело, о бхикку, не есть "я", поэтому оно подвержено болезням; и вот потому нельзя сказать о теле: да будет мое тело таким, да не будет оно таким.
То же самое справедливо и по отношению к чувствам, восприятию, действиям и сознанию – они не суть "я"[14].
Ибо если бы сознание, о бхикку, было бы "я", тогда оно не было бы подвержено болезням; и можно было бы говорить о сознании: "Да будет оно таким, да не будет оно таким". Но, поскольку сознание не есть "я", поэтому оно подвержено болезням. Вот почему нельзя сказать об этом сознании: "Да будет оно таким, да не будет оно таким".
– Что же думаете вы, бхикку, постоянно тело или непостоянно?
– Непостоянно, господин.
– А непостоянное – радостно или горестно?
– Горестно, господин.
– Тогда можно ли считать то, что непостоянно, горестно, неустойчиво по природе, – можно ли считать его таким: это мое, я есмь это, это мое "я"?
– Конечно нет, господин.
– Точно так же обстоит дело с чувствами, восприятиями, действиями и сознанием. Поэтому, о бхикку, каждое тело, будь оно в прошлом, будущем или настоящем, будь оно внутренним или внешним, грубым или тонким, высоким или низким, далеким или близким, – каждое тело следует считать таким, каково оно есть в действительности, каким оно видится правильному прозрению: это не мое, это не "я", это не мое "я".
Видя это, о бхикку, хорошо обученный благородный ученик чувствует отвращение к телу, отвращение к чувствам, отвращение к восприятиям, отвращение к действиям, отвращение к сознанию[15]. Испытывая отвращение к сознанию и прочим скандхам, он не привязан; не будучи привязан, он освобожден; возникает знание о том, что «в освобожденном существует освобожденная вещь»; так что знает он: разрушено повторное рождение, прожита праведная жизнь, выполнена моя задача – ибо для жизни такого качества не существует будущего».
Так говорил Возвышенный; и община из пяти бхикку радовалась этому и приветствовала сказанное Возвышенным. Более того, благодаря этому произнесенному учению сердца этих пяти бхикку, пяти нищенствующих, освободились от асав, вожделений[16].
(«Виная-питака» I, 6; повторение в «Самъютта-никае» III, 66 и след.)
И вот в то время в мире насчитывался шестьдесят один арахант.
Тогда Возвышенный сказал своим бхикку:
«О бхикку, я освобожден от всех оков – от божественных и от человеческих. Идите же, бхикку, идите своим путем для блага многих, для блаженства многих, из сострадания к миру, для благоденствия, для пользы, для блаженства дэвов и людей!
Не ходите вдвоем. Провозглашайте дхамму, о бхикку, благодатную в ее начале; провозглашайте дхамму благодатную в ее середине и благодатную в ее конце. Как в духе, так и в букве объявляйте всесовершенную, наичистейшую, праведную жизнь. Есть существа, глаза которых лишь немного покрыты пылью страсти. Они погибают, ибо не слышат дхаммы. Будут и такие, которые поймут. Я сам, о бхикку, пойду в Урувелу, в пригород верховного вождя, чтобы провозгласить дхамму».
Тогда Мара, злодей[17], подступил к Возвышенному и, подойдя, обратился к нему в стихах:
Мара сказал: «Связан ты всеми оковами, человеческими и божественными, окован могучими оковами. Ты не уйдешь от меня».
Возвышенный сказал: «Свободен от всех оков я, божественных и человеческих.
Свободен я от оков! Ты побежден, всеобщая погибель!»
Мара сказал: «В самом воздухе скрыты оковы, там, где ум бегает туда и сюда.
Этим свяжу тебя, отшельник! Ты не уйдешь от меня!»
Возвышенный сказал: «Формы и звуки, запахи и вкусы, все приятные касания чувств,
Желания и воля ушли от меня. Ты побежден, всеобщая погибель!»
Тогда Мара, злодей, говоря: «Возвышенный знает меня! Благотворитель знает меня!» – ушел, опечаленный и унылый, – и исчез в отдалении[18].
Ознакомительная версия.
