иным.
Строго говоря, звука как такового не существует: есть лишь волны,
которые, действуя на мой слуховой аппарат, создают во мне ощущение звука.
Точно такое же ощущение легко можно получить механическим раздражением
ушного нерва. Не существует как такового и света (или цвета), а есть поток
квантов, определенным образом воздействующий на наши зрительные органы.
Итак, можно доказать, что все ощущения, из которых складывается наша
картина мира, зависят от наших рецепторов, или воспринимающих аппаратов.
Один и тот же ток, пропущенный через язык, дает ощущение кислоты,
пропущенный через глаз - ощущение красного или голубого цвета, через кожу -
ощущение щекотания, а через слуховой нерв - ощущение звука /1/. Еще
английский философ Дэвид Юм, а за ним австрийский физик Эрнст Мах показали,
как, признав ощущение за единственный источник познания, мы неизбежно
приходим к крайней форме скептицизма. Мах в своей работе об отношении
физического к психическому развивает эту мысль с неумолимой
последовательностью. Он исходит из того, что каждое воспринимаемое человеком
явление внешнего мира есть одновременно и наше ощущение, а следовательно -
психическое состояние /2/. Таким образом, если наша мысль будет оперировать
информацией, сообщаемой только органами чувств, мы едва ли сможем найти
объективные критерии для познания мира. Мы окажемся в том положении, о
котором говорил Артур Шопенгауэр: "Извне в существо вещей проникнуть
невозможно: как далеко мы ни заходили бы в своем исследовании, в результате
окажутся только образы и имена. Мы уподобляемся человеку, который, бродя
вокруг замка, тщетно ищет входа и между тем срисовывает фасад" /3/. Или,
прибегая к другому сравнению, мы похожи на героев сказки "Волшебник
Изумрудного города", которым все в городе казалось зеленым из-за надетых на
них очков с замком.
Но ведь есть вещи, о которых мы знаем, никогда их не видя: это и
безмерно удаленные от нас звезды, и элементарные частицы вещества. Как же
человек мог судить о них без помощи чувств? По-видимому, кроме чувств и
простейших умозаключений есть иная ступень познания, в которой центральную
роль играет отвлеченная мысль.
К объектам, закрытым для непосредственных ощущений, ведет дорога,
проходящая через бесплотный мир математических и логических абстракций.
На первых порах отвлеченное мышление, как показал еще в XIII веке Фома
Аквинат, неотделимо от чувственных представлений; но, постепенно развиваясь
и усложняясь, оно выводит нас из тесного круга эмпирии /4/. Отталкиваясь от
чувственного, мысль производит свои операции уже в сфере идеальных,
умопостигаемых структур.
"Здравый смысл", обычная логика - эти элементарные средства познания
вначале сковывают полет отвлеченной мысли, однако с каждым шагом она все
дальше уходит от привычного мира рассудочных понятий. "Рацио", обыденный
рассудок, уступает место широким горизонтам научного и философского
постижения. "Здравый смысл" оказывается на более высоком уровне столь же
ненадежным и неподходящим орудием, как и органы чувств. Разумеется, на своем
месте, в быту, он верно служит нам вместе со своими спутниками - "шестерицей
ощущений", но с определенного момента владения обычной логики кончаются.
Это можно видеть уже на примере естествознания, когда речь идет о
замене одной системы понятий другой, более сложной: в частности, о переходе
от Эвклидовой геометрии к геометрии Лобачевского или от классической физики
Ньютона к физике релятивистской. То, что прежде представлялось единственно
возможным и мирно укладывалось в рамки "здравого смысла", оказывается лишь
ступенью, этапом в головокружительном устремлении физико-математической
мысли в глубь мировой реальности.
В этом отнощении характерен афоризм знаменитого датского физика Нильса
Бора, который, выступая на обсуждении одной новой теории, сказал: "Все
согласны с тем, что предполагаемая теория безумна. Вопрос в том, достаточно
ли она безумна, чтобы оказаться еще и верной". Иными словами, противоречие
гипотезы со "здравым смыслом" расценивается теперь учеными не как ее дефект,
а скорее как достоинство /5/.
Не случайно французский философ Анри Бергсон называл нашу привычную
логику "логикой твердых тел" /6/. Она тесно связана с чувственными
представлениями, и то, что невозможно наглядно себе представить, с ее точки
зрения - ложно. А между тем современная физика микромира оперирует именно
"непредставимыми", парадоксальными понятиями /7/. Что, например, может
показаться абсурднее, чем утверждение, что, перемещаясь, "атомные объекты не
двигаются по траектории"?
По словам английского физика Поля Дирака, квантовая теория строится
главным образом на таких понятиях, которые "не могут быть объяснены с
помощью известных понятий и даже не могут быть объяснены адекватно словами
вообще" /8/. Это убеждение разделяют и советские ученые. "Квантовая
механика, - пишет академик М. Омельяновский, - отражает в точных понятиях
движение атомных объектов, которое в одних условиях похоже на движение
частиц, в других - на распространение волн и которое одновременно коренным
образом отличается от них обоих. Вместе с тем, и это надо подчеркнуть со
всей определенностью, - такое движение непредставимо" /9/. Таким образом,
перед нами и логическое противоречие, и полная невозможность представить
объект в виде наглядной модели, однако речь все же идет о действительности.
Нильс Бор подчеркивал, что в исследовании микромира наука ориентируется
одновременно на "две взаимоисключающие установки" /10/. Это значит, что
явление уже невозможно втиснуть в прокрустово ложе старого синтеза; его
приходится описывать в противоречивых терминах. На этом строится
провозглашенный Бором принцип дополнительности, который, по его мнению,
можно приложить и к психологии, и к другим областям знания. Между тем
задолго до установления принципа дополнительности в науке аналогичным
способом строились и вероучительные формулировки христианства, и
антиномичная логика буддистов.
Антиномии религиозных символов напоминают "дополнительное" описание
реальности у физиков. Именно это имел в виду немецкий богослов Денцер, когда
утверждал, что "теоретико-познавательные следствия из атомно-физической
ситуации выходят за рамки физики и далеко вторгаются в современное
богословие" /11/.
x x x
Столь же неуютно почувствовал себя рационализм и в своей старейшей
крепости - математике, которую с античных времен считали каркасом
естествознания. В начале нашего века математику потряс своеобразный "кризис
основ", вызванный обнаружением парадоксов и противоречий, к которым привели,
казалось бы, бесспорные методы традиционной логики. Преодолению этого
кризиса были посвящены работы Б. Рассела, Д. Гильберта, А. Колмогорова и П.
Новикова. Результатом кризиса явилось разделение математики на несколько
ветвей, несколько "математик", в зависимости от употребляемых средств
доказательства. Так, теорема, бесспорно доказанная в рамках классической
математики, оказывается неверной в рамках математики интуиционистской. А в
30-х годах нашего века венский логик Курт Гедель в своей знаменитой теореме
о неполноте показал, что даже среди простейших суждений об арифметике целых
чисел имеются утверждения, которые в принципе нельзя ни доказать, ни
опровергнуть. Иными словами, оставаясь в рамках математической, строго
формальной логики, невозможно построить единую непротиворечивую систему
утверждений даже о простейших свойствах чисел.
Приведем еще один пример. В 1922 году петроградский математик А.
Фридман на основании решения уравнений Эйнштейна пришел к выводу, что
Вселенная должна иметь замкнутую форму и что при этом она, по-видимому,
непрерывно расширяется /12/. Даже сам Эйнштейн, теория которого была
положена в основу работ Фридмана, сначала не мог согласиться с подобным, на
первый взгляд фантастическим, выводом. Лишь в мае 1923 года он опубликовал
заявление, в котором признавал правильность парадоксальных заключений
Фридмана (См. приложение 4).
В такое же противоречие с повседневным мышлением вступило и
эйнштейновское понятие о времени. Нам кажется вполне естественным, что, если
