— Папá, это гениально! И я знаю…
— Да, малыш. Ты догадалась совершенно правильно, это стихотворение принадлежит перу… — Мишель медленно обвел нас глазами, но на этот раз знаменитая пауза не состоялась.
— Василия Дмитриевича Лебелянского.
— Да, Александр Федорович, вы совершенно правы. Я полагаю, друзья мои, что вы все, а не только мы с Алексией и Александром Федоровичем, узнали перо великого Лебелянского, и конечно же эти стихи помогут нам решить загадку нашего пути, как помогали нам стихи Василия Дмитриевича всегда!
— Послушайте, Мишель, я и рад бы разделить ваш пафос, поверьте, и мне очень нравятся стихи вашего любимого поэта, но я, честно признаться, как всегда в них ничего не понял.
Я, признаться, обрадовался, что Петрович высказался так откровенно, потому что тоже не могу похвастаться адекватным пониманием поэзии Лебелянского.
— Ну что вы, дорогой Петрович, на этот раз стихи прозрачны, как капля утренней росы! Кстати, вы заметили, что уже второй раз мы находим с оборотной стороны важного для нас документа стихи Василия Дмитриевича? В прошлый раз они нам помогли, сейчас, я уверен, помогут тоже[5]!
— Позвольте мне, Мишель!
Ну вот, и Настя все поняла, один только я… Хотя и я, кажется, начинаю понимать, о чем тут речь.
— Конечно, Настенька, конечно, прошу вас!
— Сумрачный лес — это из «Божественной комедии» Данте Алигьери: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины». Этот лес изображен на гравюре Доре, которую напомнил Алексии офорт Николая Антверпьева в «Лавке художника». Репродукция Доре у меня есть, а теперь есть и офорт Антверпьева — обязательно сравню. Да, извините, отвлеклась. Так вот, мы помним, что Алексия в своем видении оказалась в этом сумрачном лесу и вышла к горе. К лиловой горе выходит в стихотворении Лебелянского тот, кто заблудился в сумраке. А вот тот, кто сам прорубает себе прямой путь — не выходит.
— Блестяще, Настенька! Скоро мы и вас будем привлекать к построению ипсилонов. Только что тут делает заросшая тропинка — путь неумеренности, и каким образом она приводит к дворцу знания?
— А на этот вопрос позвольте ответить мне, — я был рад догадке и одновременно крайне удивлен тому, что не понял такой элементарной вещи сразу. — Это — практически точная цитата из Уильяма Блейка, из его «Бракосочетания Ада и Рая»: «Тропа неумеренности ведет ко дворцу знания». Но при чем здесь Блейк?
— Спасибо, Рушель. При чем здесь Блейк, нам как раз и предстоит разобраться.
— А по-моему, папá, здесь тоже все понятно, — Алексия ласково улыбнулась отцу. — Помнишь, Колька вспомнил про «домик» Гитлера в таком же сумрачном лесу на картине Джеда Куинна? Можно сказать, что этот «домик» означает абсолютное зло, которое, согласно интенции Блейка в его «Бракосочетании Ада и Рая», неотделимо от добра. О чем и говорится в последних строках глубочайшего философского стихотворения Лебелянского: «Где абсолютное зло, ни от чего не зависимо, смыслы свои обретает в абсолютном добре».
— Браво, Алексия, доченька! Теперь почти все понятно, только что здесь делает детская игра?
— А вот на этот вопрос, Мишель, я вам отвечу. — Петрович бережно погладил карту. — Когда я был совсем маленьким, мы с такими же малышами, как я, играли, проходя разными маршрутами до выбранного нами места по карте. По этой карте. Это карта необычная. Смотрите! — и Петрович отлепил от левого верхнего угла аккуратно приклеенную к карте плоскую линзу Френеля и пакетик с разноцветными плоскими фишками. — Когда к карте прикладываешь увеличительное стекло, она оживает, — с этими словами Петрович извлек из пакетика тонкую пластиковую полоску с правильными насечками и приложил к карте.
О чудо! Карта действительно ожила! Она не стала петь птичьими голосами или шуметь водопадами; но то, что даже на большой карте мира выглядело условным, через увеличительное стекло обрело подробности. Какой-то гениальный картограф-миниатюрист создал наиподробнейшую карту мира, настолько мелкую, что невооруженному человеческому глазу было видно на ней лишь то, что и на любой карте; но при сильном увеличении становились заметны и деревни, и водопады, и горные пещеры, и ручьи, и… да всего и не перечислишь.
— По этой карте, — продолжал Петрович, — мы с ребятами и «бродили», пока она не исчезла. Я и предположить не мог, что моя любимая игра — на оборотной стороне карты, подаренной мне дедом!
— Позвольте, Петрович, но откуда тогда здесь линза Френеля? Ведь когда вы были маленьким, таких линз еще не существовало, и люди пользовались самыми обыкновенными увеличительными стеклами.
— Об этом я могу только догадываться, Рушель, а вот мой сын, не сомневаюсь, знает точный ответ. Как, впрочем, и его сестра. Понимаете ли, обычное увеличительное стекло имеет объем, поэтому, если его прикрепить с обратной стороны карты, то это будет заметно всем, а вот линза Френеля — плоская, ее можно спокойно приклеить к карте со стороны стены, и никто никогда не догадается, что…
— Вы полагаете, Петрович, что дети втайне от всех сами «путешествуют» по вашей волшебной карте?
— Я практически в этом уверен. Ты как думаешь, Алексия?
— Да, они, конечно, ее нашли. Обрати внимание, папа, и фишки плоские, чтобы нам незаметно было.
— Я всегда знал, всегда знал! Я никогда ни одной секунды не сомневался, что у меня гениальные внуки!
— С вашими гениальными внуками, Мишель, а с моими детьми, я серьезно поговорю завтра утром, очень серьезно. Как же они могли утаить от меня же мою карту! Мою! О которой я им, между прочим, рассказывал! А они только переглядывались да плечами пожимали, и — ни звука!
Когда через пару дней я снова приехал в особняк Петровича, меня поразила небывалая тишина: ни оглушительных воплей, ни привычного слуху грохота, ни топота маленьких ножек, впрочем, вполне сравнимого с грохотом стада слонов. Куда делись дети?
— А дети на месте, Рушель, — предупредила мой вопрос Алексия, — они просто очень заняты.
— И чем же в такой тишине могут заниматься наши юные дарования?
— А помните, Рушель, что в прошлую нашу встречу Петрович догадался, что дети уже какое-то время играют с его чудесной картой, и никто об этом не знает? Я тогда еще в очередной раз убедился в гениальности своих внуков…
— Мишель, друг мой, вы убеждаетесь в гениальности ваших внуков по нескольку раз на дню.
— Но то, что мои внуки способны долго хранить тайну и играть так тихо, чтобы никто в доме об этом не догадался, стало для меня, Рушель, подлинным открытием.
— Действительно, вы правы: тишина — отнюдь не их стихия. Так чем же они сейчас заняты?
— Играют с Петровичем, путешествуют по его чудесной карте. А пока они заняты этим богоугодным делом, займемся нашими делами и мы.
В гостиной, куда мы вошли с Алексией и Мессингом, уже сидели Настя и Александр Федорович Белоусов. Он и открыл наше собрание.
Разыскания Александра Федоровича Белоусова
Когда я, уважаемые коллеги, положившись на слово нашего дорогого Петровича, отправился в ведомственный архив, находящийся, как вы знаете, на Литейном, 4, в здании, которое все в Питере называют Большой Дом, я, честно говоря, не верил в удачу: мои отношения с той организацией, в которой в прошлом служил Петрович, не всегда складывались просто[6]. Однако старые связи нашего друга не подвели: на входе меня ждал пропуск в архив.
Поиск не занял много времени, потому что Петрович указал ограниченный временной промежуток, а место отметила Полька. И все-таки прежде, чем перейти непосредственно к интересующим нас документам, я позволю себе ознакомить вас с теми источниками, которые, собственно, никаким секретом не являются. Это — общедоступная информация, пусть она послужит чем-то вроде предисловия к архивным документам.
В 1928 году для того, чтобы сдвинуть с места административно-карательные рычаги местной власти, Сталин выехал сначала на Алтай, а затем в Сибирь. Вот небольшой отрывок из его речи, обращенной к местным руководителям:
Всем руководителям на местах
Январь, 1928 г.
Алтай, товарищи, с этого дня должен стать плацдармом для великого перелома в сельском хозяйстве Сибири. О чем говорит опыт последних двух лет по хлебозаготовкам? Он говорит о том, что состоятельные слои деревни, имеющие в своих руках значительные хлебные излишки и играющие на хлебном рынке серьезную роль, не хотят нам давать добровольно нужное количество хлеба по ценам, определенным советской властью. К каждому, кто не желает с пониманием отнестись к политике советской власти по хлебозаготовкам, должны быть применены самые жесткие меры, вплоть до полной конфискации имущества и лишения свободы. Я советую в каждом хозяйстве, в каждом селе провести несколько показательных раскулачиваний…
