1 июля 1969 года Алексей Михайлович вступил на новое духовное служение во ВСЕХБ. Братья поручили ему заниматься перепиской. Письма были весьма разнообразными: частными, церковными, семейными, жалобы и т. д. Этим отделом руководил А. В. Карев. Он сразу же поручил ему готовить проекты ответов, говоря: «Вникай в суть дела и ответ готовь, как маленькое послание братьям на местах, с любовью». По просьбе братьев А. М. Бычкову довелось делать переводы различных материалов с английского языка.
На съезде братства в 1969 году он был избран в члены Президиума ВСЕХБ, в мае 1970 года был рукоположен на пресвитерское служение Президентом Всемирного Союза баптистов У. Толбертом (Президентом Либерии) и И. Г. Ивановым. «С того дня Толберт, — пишет Бычков, — называл меня «Мой сын», а я его — «Мой отец».
22 декабря 1971 года, через месяц после смерти Александра Васильевича Карева, в Москве состоялся Пленум ВСЕХБ. Все выступавшие единодушно одобрили, выдвинутую Президиумом, кандидатуру А. М. Бычкова, и Пленум избрал его генеральным секретарем ВСЕХБ.
ГЛАВА 9. Воспоминания Николая Епишина
В армию я пошел верующим. Когда пришел домой из военкомата, мой брат увидел в моем личном деле слово «баптист». Его это возмутило, и он на этом слове расписался, так что слова «баптист» не стало видно.
Год службы прошел, и я начал говорить с сослуживцами о Христе, — к тому времени я уже был сержантом. Некоторые не сразу даже поверили, что я — верующий. Но вечерами у нас стали проходить диспуты. Второй сержант в моем отделении, хотя и не был верующим, но во время диспутов часто меня поддерживал. Два года прошли, я и приехал домой. Похоронил отца. После этого, в 1966 году, приехал в Москву.
Я знал про Центральную баптистскую церковь в Маловузовском переулке, ее посещал мой брат. Это была единственная протестантская церковь в Москве: туда ходили и пятидесятники, и субботники (адвентисты), и менониты, и методисты, и евангельские христиане, и баптисты. У каждой конфессии было свое руководство, свои домашние группы. Но единственной зарегистрированной церковью была баптистская церковь в Маловузовском переулке. Во вторник, четверг и воскресенье в церкви представители разных конфессий слышали единую проповедь. А когда расходились по домашним группам, то могли там говорить о своих деноминационных отличиях. Между баптистами и евангельскими верующими разницы почти никакой не было. Вероучение было у них одно и то же, отличия касались второстепенных вопросов. Жидков, Орлов, Карев были евангельскими христианами, Галяев, Клименко — баптистами, Шатров был «единственник» от пятидесятников.
Собрания проходили во вторник, четверг, в воскресенье — три собрания. Проповедникам было где проповедовать. Но проповедовали чаще всего евангельские верующие и баптисты. Мне лично нравились проповеди Карева, Жидкова, Кригера, Татарченко. В течение служения проповедовало обычно несколько человек. Дело тут не в качестве проповеди, просто такова была традиция баптистского и евангельского братства. В России не было традиции пасторской проповеди, она появилась в 90–е и не прижилась даже на сегодняшний день.
Сама Москва меня не слишком прельщала. Мне нравилась здесь церковь: много людей, есть молодежь, открыто проходят собрания. На съезды, пленумы приезжали старшие пресвитеры со всего СССР, звучали интересные проповеди. Это все меня увлекало. Сама же жизнь города мне не особо нравилась. В метро спустишься и едешь, города практически поначалу я и не знал. Разве только Красную площадь. Позже, когда начал ездить за рулем, понял, что Москва — интересный город.
Через год после моего приезда, в 1967 году, в церкви началось движение молодежи. Молодежный групп, когда я приехал, еще не было, была только группа подростков — человек 15. Я же был постарше, вернулся из армии. Армия в глазах молодежи того времени давала некоторые преимущества. Если человек возвращался из армии христианином, он считался полноценным зрелым человеком. Они и физически был крепче, и духовно — на него можно было положиться. Развиваться поначалу руководство церкви нам не давало. На них давили из государственных органов, призывали руководство навести в церкви порядок. Мы же, молодые верующие, после служения любили оставаться в церкви: общались, молились вместе. Нам это делать не очень‑то разрешали. Поначалу разговаривали с нами, потом стали просто выгонять из здания церкви. Запомнился за этим занятием помощник Жидкова — Савельев. И мы садились на речной трмвайчик и уплывали на Ленинские горы. Там служение продолжалось, там же начались покаяния. Бывало еще по дороге идем до места собрания, а люди молятся молитвой покаяния. Так покаялся Саша Лемещенко. Подошел ко мне и говорит: «Хочу покаяться» (в будущем он станет пастором в поселке Салтыковка). И прямо на тротуаре он стал молиться, мы его окружили от посторонних взглядов. Потом, когда началось уже бурное молодежное движение, милиция начала нас регулярно преследовать. Дважды нас задерживали. Один раз окружили с овчарками. Нас было уже около 60 человек к тому времени. Молодежь, видя облаву, кинулась в лес. Петр Абрашкин как крикнет: «Бараны, не в лес, а к дороге!» Так было легче скрыться от милиции.
В 1969 году я встретился с Александром Трофимовичем Семченко. Изначально я увидел в нем человека твердого и посвященного — настоящего христианина. Его привлекли как кларнетиста к служению в струнном оркестре, возглавляемом Анатолием Сазоновым. До женитьбы я снимал вместе с ним комнату в Столешниковом переулке. Частым гостем в той квартире был внук Льва Николаевича Толстого, Сергей Сергеевич. Я с ним много общался. Задал ему как‑то вопрос: «Как же так, вы сами — христианин, а дедушка ваш… Говорят, что перед смертью он сказал: «Ухожу и не знаю, к какому богу». Он ответил, что Лев Николаевич был нормальным человеком и до конца жизни искал Бога. Верования внука Толстого отличались оригинальностью: он говорил, например, что ад — это временное положение человека. Помучается человек, и Бог его оттуда выведет.
Молодежное служение выстраивалось в то время довольно стихийно. Молодежь всегда собирается вокруг лидера. Мы выезжали в поездки по Москве и за ее пределы. Помню, на октябрьские праздники (там неделя была выходных) поехали в Курскую и Брянскую области. Посетили Железногорск, Дмитриев, мой родной поселок Прогресс. С нами был струнный оркестр. До поездки я пришел к Михаилу Яковлевичу Жидкову, а он и спрашивает: «Как это вы поедете?! С оркестром! Меня же сразу вызовут в КГБ». Я отвечают ему, что все уже спланировано. Он понял, что уговорить нас не сможет, и дал еще денег на дорогу. Начальство, конечно, не поощряло нашу активность, но все‑таки мирилось с ней. Открыто старались с нами не воевать. Симпатизировали молодежи Кригер, Колесников, Клименко. У меня из руководящих братьев был контакт практически со всеми, может быть за исключением Моторина.
С Бычковым был один случай. Когда мы распространяли литературу, Виктор Васильевич Стрельников (за ним уже КГБ охотился и вел слежку) привез сумки с литературой в Москву, в Маловузовский переулок. Бычков, увидев сумки, его не «сдал», а приказал занести их в свой кабинет. Следом пришли представители органов ГБ, но литературу не нашли. Бычков, как руководящий чин, обладал определенными правами, и фактически спас Стрельникова от тюрьмы.
Когда группа молодежи стала большой, мы решили разделиться. Идея пришла спонтанно. Группы возглавили Александр Семченко, Петр Абрашкин, я, Александр Федичкин. Позже Вера Блинова взяла под свое крыло группу подростков. Конкуренции между группами не было. Раз в месяц мы собирались на совместное общение: в центральной церкви, на балконе. Поначалу на таких служениях пел молодежный хор. Позже, когда встречи стали проходить по субботам, нас стали выпускать за кафедру. Из молодежи хорошо проповедовали Александр Федичкин, Александр Семченко. С годами из тех рядов молодежи на заметные посты выдвинулись некоторые братья: например, Сергей Ряховский, Алексей Смирнов.
Общались мы и с верующими, входившими в Совет церквей. Мы с Александром Трофимовичем помогали им при строительстве зданий. У меня контакт с ними всегда был хороший.
Молодежная работа не прошла незамеченной для органов. Меня вызывали в КГБ и предлагали сотрудничество. Одного из наших братьев, помогавших печатать журнал «Христианская юность», поймали с печатной машинкой. Он сказал о том, кто его послал, сказал о квартире в Столешниковом переулке, где мы печатали журнал. Туда пришли представители органов и меня тут же забрали. Отвели в отделение милиции. Я сказал им, что на печатной машинке печатать не запрещено законом. И тут вышел из другой комнаты молодой человек. Он предложил мне сотрудничество с КГБ, назвал свой телефон. Он предложил сообщать о новых людях, о гостях–иностранцах. Попросил меня не сообщать никому о нашей встрече. Но я ему ответил, что так не пойдет, что завтра же о нашей встрече будет знать вся молодежь церкви. После этого от меня на некоторое время отстали. Через несколько лет, правда, меня попытались выселить из Москвы. Думаю, не без «помощи» органов. Я написал на эту санкцию жалобу в московскую прокуратуру. Исполнение решения приостановили, но не отменили. В федеральной прокуратуре сказали, что нижестоящая инстанция должна принять окончательное решение. Мне посоветовали обратиться к адвокату Резниковой. Я пришел к ней на встречу, она о моей ситуации уже знала. Предложила составить телеграмму Брежневу. На Калининском проспекте я отправил телеграмму Генсеку Компартии СССР о своем незаконном выселении. Я не верил, конечно, что это поможет. Но недели через две меня вызвали в городскую прокуратуру. Прокурор сказал, что меня выселить не удалось. Но добавил, что отдельной квартиры в Москве мне не видать как своих ушей. Так всю жизнь и будешь, говорит, жить в коммуналке. Комнату в коммунальной квартире мне дали как электрику в РСУ Бауманского района. Но через некоторое время наш дом дал трещину, и жильцов стали отселять. Мою семью, правда, отселили последней. К тому времени я работал в другом месте и тамошние начальники помогли мне получить отдельную однокомнатную квартиру в районе Ваганьковского кладбища, в самом центре Москвы.
