В древней Церкви миряне участвовали выборах священников и епископов. Но это были миряне, которые проходили систему церковного оглашения (научения). Собственно, из этой практики и родился наш Великий Пост: неофитов крестили перед Пасхой, а до того в течение 40 дней они должны были изучать Евангелие. По правилам древней Церкви "пред крещением пусть постятся крещающий и крещаемый и, если могут, некоторые другие" (Дидахе, 7). Со временем же предкрещенский пост стал из личного общецерковным и из предпасхального предкрещенским. Пост был временем именно богословского усилия: христиане учили своей вере оглашенных, а те учились. Понятно, что такие люди имели право голоса в Церкви. Когда же христианство стало массовым и систематическое и обязательное обучение вере пред крещением прекратилось, то исчезла и выборность духовенства. Поэтому и восстановление "демократического" начала в Церкви надо начинать не с пикетов, а с возрождения системы всеобщего (для членов Церкви) церковного образования.
Банальность? Да. Но у нас сегодня и банальности усваиваются с трудом. И чтобы обнаружить неусвоенность этой банальности современным церковным сознанием, я лишь еще на шаг разовью этот вроде бы самоочевидный тезис. Чтобы богословская образованность стала нормой, нужно в Церкви вернуть уважение к труду тех людей, которые несут в себе эту образованность и могут ее передать другим.
О ком идет речь? Да прежде всего – о преподавателях богословских школ (семинарий, Академий, богословских институтов). Но среди ревнителей Поместного Собора принято относиться к богословам как к лицам крайне подозрительным, "условно расконвоированным". Мол, "кто истинно молится – тот истинный богослов", а вы, профессора, ведь не старцы, и, значит, молиться не умеете, а потому и верить мы вам не станем…[371] Ну, не станете, так не станете. Просто в этом случае культура богословской мысли так и останется уделом малой части духовенства. И о всенародных выборах иерархов и делегатов можно забыть.
И еще ревнители скорейшего созыва Поместного Собора явно не читали "Законов Паркинсона" (что, конечно, не является грехом, но все равно печально). А эти законы вполне реалистично гласят, что чем более многочисленно собрание, тем легче им управлять. Заседание Синода (14 человек) легче превратить в работу дискуссионной группы, чем заседание Архиерейского Собора (150 человек). А последовательная многосторонняя дискуссия в зале с шестьюстами участниками уже просто невозможна.
Представьте: в зале стоят три микрофона (их может быть пять, десять, но чем их больше, тем более разрушается логика дискуссии). У каждого микрофона небольшая очередь из желающих выступить. Делегат у первого микрофона ставит проблему А. Затем нужно дать слово делегату, первым стоящему у второго микрофона. Однако, у него, единственный раз решившегося на выступление за дни Собора, наболела проблема Б. Затем делегат, стоящий первым у третьего микрофона, доносит до слуха Собора и президиума свою обеспокоенность в связи с проблемой В. В итоге одновременно ставится сразу несколько проблем и возвращение к ним следующих выступающих происходит довольно беспорядочно. Избежать этого можно (при сохранении свободы выступлений и прений) только через уподобление регламента Собора регламенту постоянно действующего парламента: для дискуссии по каждой из проблем выделяя по нескольку дней, принимая документы в нескольких чтениях… В общем – обладая неограниченным лимитом времени (Поместный Собор 1917—1918 годов не случайно растянулся на два года и формально так и не был завершен).
Если же длительность Собора ограничена неделей, а время свободных дискуссий – одним днем, то отдельные диссидентские выступления возможны, но решать все равно будет небольшая редакционная комиссия, с которой большинство собрания почти гарантированно согласится.
Когда—то это понял умирающий Ленин и предложил "реорганизовать Рабкрин" и ЦК за счет привлечения туда рабоче—солдатских депутатов. Это был верный способ затушить внутрицековские дискуссии.
Пикетчики хотят дискуссии в Церкви – но на архиерейском соборе сама атмосфера более располагает к дискуссии. Ведь епископы здесь в своей среде. Они равны друг другу. На Поместном соборе такого равенства уже не будет. Кроме того, епископ легче прислушается к неожиданному мнению своего собрата, чем к голосу протестующего мирянина.
Итак, разумных оснований к форсированному созыву Поместного Собора нет. А форсирование есть. Значит, за этим стоит или чья—то неразумная страсть (и в этом случае прав Синод, который не позволяет чьим—то неумным эмоциям ворваться в церковную жизнь), или… Или же разум за этими акциями есть, но разум этот целенаправленно стремится к провоцированию раскола. Уже 10 лет "ревнительские" издания учат мирян покусывать и критиковать епископов. Монахов эти "ультраправославные" издания ссорят с богословами и приходским духовенством. И вообще новые "опричники" стараются всех разругать со всеми. И все, конечно, – во имя "торжества соборности".
Так кто же рвется на Поместный Собор? Обычный церковный человек вряд ли будет стремиться к контролю над своими священниками и епископами. Эта цель вожделенна для человека "с идеей". Как правило, это люди, которые испуганы сами (окружающий мир им кажется крайне враждебным) и которые стараются испугать других (раз кругом враги – то и относиться к ним надо соответственно).
Епископы знают, что на Поместный собор стремятся прорваться эти "православные ваххабиты". Поэтому и предпочитают встречаться в своем кругу.
А круг этот особый. Не о каждом из наших архиереев можно сказать, что это пламенный молитвенник или прекрасный богослов. Некоторые скорее способны произвести впечатление опытных политиков и удачливых карьеристов… Но, как ни странно – эти качества тоже важны в общей гамме Собора. Нужны люди, которые привыкли на все смотреть с точки зрения просчитывания последствий: "а что из этого выйдет? А как это слово может аукнуться вот в этом углу… а еще вот в том и вот в этом?…".
Епископ по самому положению своему живет в нескольких мирах одновременно. Это не монах, который живет среди людей, сделавших одинаковый с ним жизненный и мировоззренческий выбор. Это не приходской священник, который общается лишь с теми, кто сам находит дорогу к его приходу и обращается к нему как к "отцу". Епископ должен "контактировать" и с банкирами, и с партийными активистами, с госадминистрацией и с лидерами других крупных религиозных групп, со светской интеллигенцией и с монахами… Поэтому епископ держит в голове большее число параметров, по которым он просчитывает последствия тех или иных своих слов и действий.
Кроме того – епископ, в отличие от духовника – публичен. Его слово звучит не один на один, не на индивидуальной исповеди, и не в закрытом пространстве храма, а открыто. И, значит, тем более осмотрительным он приучается быть. Заявление, которое с восторгом могло бы быть принято в его епархиальном монастыре, может закрыть перед ним двери многих властных кабинетов, а в итоге затормозить восстановление какого—нибудь храма и тем самым оставить без молитвы еще тысячи людей… Оттого епископ, в отличие от монастырского послушника, не может жить в виртуальном мире "ультраправославных" листовок и брошюр. Он слишком многими порами своей души соприкасается с реальным и, увы, нецерковным миром (конечно, стараясь при этом в глубине сохранить все же духовные жизненные устремления и духовную систему ценностей).
В мире, в котором меняется все – в том числе и роль, которую играет Церковь, нужно, чтобы от имени Церкви звучали здравые голоса. Голос Архиерейского собора точно будет именно таким. А на Поместный собор пробуют прорваться люди, которым добродетель трезвости и рассудительности еще чужда. И пока еще жизнь Церкви не настолько восстановилась, чтобы быть уверенными в том, что обычные тихие приходы смогут устоять перед организованным напором заезжих радикалов.
Участие мирян в работе церковных соборов канонами Церкви не запрещено, хотя и не предписано. А вот епископам каноны собираться велят. Значит, именно каноническим архиерейским соборам и решать, полезно для Церкви или нет в эту пору церковной истории взывать о помощи к мирянам. И если архиерейский собор не видит нужды в созыве собора Поместного – то он по меньшей мере нисколько не идет против канонов и не нарушает устои церковной жизни.
О ПРОПОВЕДИ ЕПИСКОПА ИППОЛИТА
С болью приходится говорить о странной проповеди, звучащей из уст архипастыря. Речь идет о епископе Украинской Православной Церкви Ипполите, управляющем Тульчинской и Брацловской епархией.
Похвальна ревность этого владыки. Но порой она заводит его в мир пугающих фантазий, что заметно из его статьи "Последний рубеж", распространяемой некоторыми изданиями, преимущественно околоцерковными.
