Низший класс общества, в особенности сельское население, много терпел бед и несчастий с двух сторон, как мы говорили выше: от вымогательства сборщиков податей и корыстолюбивых и алчных кредиторов. Нашествие сборщиков податей производило такое опустошение в стране, как будто бы несчастных жителей посетило моровое поветрие, а заимодавцы уподоблялись пиявкам, капля за каплей высасывающим кровь, жизненные соки народонаселения. Сборщики податей были тем необузданнее, чем больше у них было желания обогатить себя за счет их жестокой должности. Чтобы достигнуть этой должности, кандидатам на нее нужно было наперед потратить немало денег, которые шли в пользу властей; взамен того власти сквозь пальцы смотрели на то, каким образом сборщики податей вели свое дело. Печально было то, что народ не имел возможности жаловаться кому следует на несправедливости; ему был закрыт доступ к влиятельным административным лицам. Только у епископов народ находил себе защиту; правда, епископы не могли многого сделать для податных классов, но они, во всяком случае, участливо выслушивали притесненных, старались утешить их, а в иных случаях пользовались своим высоким положением, близкими отношениями ко двору в интересах своих пасомых: они то предстательствовали за несчастных, то, по крайней мере, добивались того, что жалобы этих несчастных доходили до слуха лиц, облеченных высшей властью. Письма Василия Великого свидетельствуют, как значительно этот епископ облегчал своим ходатайством тяжелое положение податных классов. По крайней мере, он старался о том, чтобы удержать сборщиков податей от мер нелепых и безнравственных. Так, когда один сборщик податей в Каппадокии потребовал от жителей, чтобы они клятвой заверяли о том, чем они владеют, боясь, что иные из жителей скроют свои имущества и не заплатят налогов, тогда Василий, справедливо находя, что это многих введет в клятвопреступление, объяснил сборщику податей, как опасен такой шаг в нравственном отношении, и сумел вразумить изобретательного мытаря. От блаж. Феодорита дошло до нас участливое письмо его к императрице Пульхерии, в котором он изображает бедствия жителей его епархии и молит царицу об облегчении податей. «Тяжелая беда постигла всю страну, — пишет он, — многие поместья брошены колонами и лежат в запустении. И при всем том несчастные декурионы должны отвечать за недоимки тех, кто неспособен вносить подати, питаются милостыней и от тяжести налогов обращаются в бегство». Григорий Великий в ярких красках описывает императрице Константине бедствия на острове Корсике, где налоги так безмерны, что многие для удовлетворения их обращают в продажу собственных детей. «Надлежит, всемилостивейшая государыня, — взывает святитель, — обратить полное внимание на это и облегчить стенания притесненных. Ибо я не верую, чтобы о таком положении дел было известно вашему величеству. Если бы вам было известно об этом, то, без сомнения, положение дел изменилось бы. Нужно довести это до сведения всемилостивейшего государя, чтобы он положил конец этому греховному бремени, которое тяжелым камнем лежит на его душе, его государстве, его детях».
Скажем, какие средства Церковь употребляла в борьбе с бессердечными ростовщиками. Заимодавцы, по словам Василия Великого, из нищеты своих ближних извлекали пользу и под предлогом помощи низвергали их в бездну. Они употребляли в свою пользу как затруднительное положение одних, так и неопытность других. Так, они обращались к легковерным людям с хитрыми словами: «Не бойся, бери мои деньги и распоряжайся ими как своими собственными». А вслед за тем начинали подвергать своих должников всевозможным мукам, насчитывали проценты на проценты, вынуждали их все распродать. Когда же должник и при этом условии не мог выплатить долга, его бросали в тюрьму и даже доводили до· самоубийства. О хитрых проделках ростовщиков находим сведения у Амвросия Медиоланского, который, описывая эти проделки, восклицает в справедливом негодовании: «О ненасытная алчность, достойная сатаны, коего ты служишь верным отображением!» Христианские пастыри так далеко простирали свою ревность против мздоимства, что не хотели полагать различия между взиманием законных процентов и лихоимством ростовщиков; и то, и другое они считали грехом, так как христианину, учили они, непристойно брать проценты. А если пастырям замечали, что в Ветхом Завете позволено было ссужать деньгами из–за лихвы,[84] по крайней мере, врагов, то пастыри на это иногда так отвечали: «Врага в военное время ты имеешь право убивать, врагу же ты можешь давать деньги из–за лихвы; выходит, что последнее есть только другой вид убийства» (Амвросий). Так относилась Церковь к процентам в теории, но провести в практику эти воззрения она не могла, потому что государственное законодательство позволяло брать проценты; да и не все пастыри Церкви смотрели так строго на указанное дело. На практике Церковь большей частью ограничивалась тем, что запрещала духовенству брать проценты, а также тем, что увещевала мирян поступать, как обязано поступать духовенство. А главное, Церковь, сколько могла, старалась оказывать свою помощь несчастным должникам. Исхитить должника из рук заимодавца она считала истинно добрым делом. Блаж. Августин рассказывает случай, как однажды некто Фасций, притесненный кредитором, искал себе убежища в Церкви и как он, Августин, убеждал паству заплатить вскладчину долг несчастного Фасция. Когда Григорий Великий узнал, что некоторые поселяне, вынужденные выплатить подати прежде чем продан был ими зерновой хлеб, входят в долги и делаются жертвой заимодавцев, то приказал иподиакону Петру выдать поселянам деньги из церковных средств с тем, чтобы они уплатили долг Церкви по частям. Подобного же рода поручение получил от Григория диакон Киприан. Он приказал выдавать поселянам взаймы церковные деньги на условии: или вносить только проценты (не внося капитала), или же понизить цену своих продуктов. «Ибо в первом случае церковное сокровище не пропадет, — говорит Григорий, — а во втором случае возрастет благосостояние сельских жителей».
Христианская Церковь шла и еще более прямым путем, приводившим к улучшению экономического положения народонаселения. В Церкви возникло монашество, которое во многих отношениях послужило ко внешнему благоденствию Востока и Запада. Монашество, считая одной из главнейших обязанностей монаха труд, с одной стороны, проложило путь к свободному труду, а с другой — много послужило к поднятию экономических сил народа. Припомним, какой вид имело в то время хозяйственное положение Римского государства; припомним, что для свободного труда не оставалось места в государстве. Все отмечено было печатью принуждения: декурион был привязан к своей должности, колон прикреплен к земле, ремесленник мог работать, только принадлежа к известному обществу или коллегии; свободный труд замер. Не таким был труд среди монашества. Кто раз сделался монахом, — а в монашество поступали лица разных классов общества, которым тяжело было жить среди общественных условий времени, — тот отрешался от всякого принуждения. В монастырях находим то, чего нельзя было найти в то время в других местах — все условия для свободного труда. В монашестве смотрели на труд как на нравственную обязанность, как на осуществление идеи христианской жизни, требовавшей практического приложения тех сил, какие даны Богом человеку. Притом же, монахом каждый делался по свободной воле и каждый, кому не нравилась жизнь монаха с ее требованиями, мог свободно возвратиться в мір. Из многих фактов открывается, что труд в монастырях занимал выдающееся место. Здесь с самого начала поняли, что праздность опасна для человека, и сильно настаивали на труде. «Работай постоянно что–нибудь, — писал Иероним Рустику, — чтобы дьявол всегда находил тебя занятым». В египетских монастырях было правило: никого не принимать в монахи, кто наперед не дал обязательства, что будет работать. Это считалось необходимым как потому, что каждый монах должен был пропитывать себя трудами рук своих, так и потому, что считали труд делом душеспасительным. Среди египетских монахов можно было слышать поговорку: «На трудящегося монаха нападает один злой дух, а на праздного — бесчисленное множество».
Василий Великий в своих монашеских правилах доказывает великое значение труда для монаха. Каждый монах, рассуждает Василий, должен упражнять себя в том труде, к какому он наиболее способен и который прикажет ему исполнять настоятель. Никто не должен быть без дела, никто не должен самовольно прекращать свою работу. Василий советует заниматься такими ремеслами, материал для которых легко достать поблизости; нужно при этом заботиться, чтобы изделия не приходилось возить для продажи куда–нибудь далеко; лучше те занятия, которые не нарушают спокойного течения жизни. Самым пригодным делом для монаха Василий считает тканье простых полотен, а также столярную и кузнечную работу; менее рекомендует он земледелие, как соединенное со многими хлопотами. И мы знаем, что восточные монахи ревностно посвящали себя труду. Они плели корзины, шили мешки, ткали, занимались, хотя и в ограниченной степени, земледелием, садоводством. Одну часть дня монахи посвящали молитве, другую — труду. Но не столько на Востоке, сколько на Западе монастыри сделались училищами труда и восстановителями экономического благосостояния народонаселения. На Востоке созерцательность монаха, его духовное делание ставились настолько высоко, что труд получил в здешних монастырях второстепенное значение. Иначе было на Западе. Западные монахи служили школой труда: они вырубали леса, осушали болота, запустелые пространства превращали в зеленеющие нивы и сделались учителями трудолюбия для варварских народов. Уже при самом первом появлении монашества на Западе предстоятели Церкви всеми мерами старались утвердить монахов в мысли, что монашеский подвиг должен сопровождаться трудом.
