Луиза Хей - Сотвори свое будущее. Как силой мысли изменить судьбу

В ней было что-то свежее и новое. При определенном свете она словно излучала вневременную красоту, что взрослило ее и придавало ей сходство со святой на одной из итальянских фресок. Она была поглощена окружающей красотой. Именно благодаря такому воспитанию они все и выжили.

Это было еще одно знойное июльское утро в районе Миссия в Сан-Франциско, в котором все маломальски зеленое и приятное глазу постепенно исчезло. Чудесных сладких каштанов и душистых ив, которые росли здесь раньше, уже не было и в помине. А лужайки были покрыты черным, как лакрица, асфальтом.

Лупе, которая каталась на роликах во дворе жилого дома, казалась исключением из общего правила. В ней было что-то свежее и новое. У этой одиннадцатилетней длинноногой девочки были темные длинные волосы, стянутые сзади в «конский хвост». При определенном свете она словно излучала вневременную красоту, что взрослило ее и придавало ей сходство со святой на одной из итальянских фресок. Но от улыбки – а при этом на щеках у нее появлялись шаловливые ямочки – она снова становилась девчонкой.

Наматывая круг за кругом по подъездной дорожке перед домом, она тихонько, себе под нос, мурлыкала по-испански:

– Любовь – моя радость и свет.

В душе наступает рассвет.

Она остановилась, чтобы полюбоваться буйно цветущей старомодной чайной розой, что обвилась вокруг кружевной ограды, расправив пышные лепестки нежного абрикосового оттенка.

Девочка подняла взгляд на окно второго этажа, в проеме которого, словно по волшебству, показалось лицо пожилой женщины с темной, как кожура ореха, в глубоких морщинах, кожей.

– Бабушка, смотри!

–  Si, si. Muy bonita![1] Осторожнее, не уколись! – крикнула пожилая женщина, но ее слова, словно волной, накрыло звуками сальсы, когда кто-то внутри громко включил музыку.

Правда, Лупе все равно не стала бы ее слушать: она была поглощена окружающей красотой.

Это ничуть не беспокоило Хуану Салдана – она сама так воспитала внучку. Именно благодаря такому воспитанию они все и выжили.

Бабушка вернулась внутрь квартиры, что находилась на втором этаже, где двигались какие-то коробки и стоял постоянный стук. Это было убогое жилище со старой бытовой техникой и истертыми коврами. Молча, шаркающей походкой, вошел старик, держа большое комнатное растение в горшке. Поставил растение в гостиной и снова вышел.

Помимо стука молотка вскоре послышался какой-то другой звук, какое-то жужжание в соседней квартире 206.

Раздался грубый мужской голос, пытавшийся перекричать царящий гам: «Я слышу! Слышу!» – и затем, словно в ответ, дернули за рычаг внутреннего переговорного устройства с кодовым замком.

Дверь широко распахнулась, и на пороге показался высокий мужчина лет пятидесяти по имени Джонатан Лэнгли. На его продолговатом лице было выражение ярости. Развевающиеся, с частой проседью темные волосы придавали ему необычный и немного рассеянный вид принца, который переживает далеко не лучшие времена. На тонком лице выделялись выступающие скулы и пухлые губы. На нем была дорогая льняная рубашка с пятнами от томатного соуса, а на носу – очки в тонкой металлической оправе с темными линзами. В правом кулаке была зажата пачка долларов.

Он выглянул во двор и воскликнул:

– Вы уже вошли или нет?

Но интерком продолжал дребезжать.

– Господи, да я ведь уже звонил, чтоб входили!

Он бросился к интеркому и снова дернул рычаг со всей силы.

В помещение ворвался оглушительный голос посыльного:

– Эй, вы там! Я тут принес для…!

Его перебил Джонатан: он был невыразимо зол. Последнее время его абсолютно все раздражало. Лишь за минувшую неделю он разбушевался по поводу счетчика, наорал на доставщика заказов из ресторана китайской кухни и на парикмахера, что стриг его раз в месяц. А все почему? Потому что терпеть не мог сидеть взаперти у себя в квартире и целиком зависеть от других.

– Нет, это вы «Эй вы там!». Я снова позвоню, что можно входить. Когда услышите звонок, открывайте дверь! Это как раз та металлическая большая штуковина, что торчит у вас прямо под носом!

Он снова нажал на рычаг кодового замка и при этом чертыхнулся. Посыльный наконец-то открыл дверь и вошел.

Лупе перестала кататься и остановилась посреди двора, с интересом и любопытством наблюдая за тем, как Джонатан то высовывался из окна, то нырял внутрь. Назойливый непрерывный грохот, раздававшийся из квартиры рядом, стал еще громче.

– Да перестаньте же колошматить! – прорычал Джонатан, уронив часть денег на пол. – Черт побери! – Он опустился на четвереньки и начал шарить руками вокруг себя.

Посыльный добрался до верхней лестничной площадки и увидел, как Лэнгли шарит по полу.

– У меня посылка для мистера Лэнгли!

– И без вас знаю, как меня зовут, покорно благодарю! – проворчал Лэнгли, все еще стоя на четвереньках и пытаясь нащупать на полу последний доллар. Он с трудом встал и протянул посыльному деньги: – Вот, здесь без сдачи!

Внизу послышался звук роликовых коньков. Лупе въехала в вестибюль и теперь смотрела на них снизу.

– И нечего внутри здания кататься! – крикнул Лэнгли. – А ну, марш на улицу, ясно? Здесь опаснее!

Посыльный взял деньги и вошел в квартиру вслед за Лэнгли. Здесь он наконец взглянул ему в лицо.

– Ой, черт, парень, а мне и невдомек! Ты же слепой!

Джонатан что-то прорычал и отвернулся.

– Положи сверток на стол, а другой забери! Он готов к отправке. И поосторожнее!

– Эй, я свою работу знаю!

– Нет такого слова – «эй», – кратко бросил Лэнгли и отошел. А когда посыльный повернулся, чтобы уйти, шепотом добавил: – А вот слово «придурок» есть.

Посыльный почти скатился кубарем вниз по лестнице и по пути наткнулся на Лупе. Он посмотрел на нее, в его взгляде сквозили отчаяние и сочувствие.

– Бог мой, ну и чудовище!

– Он просто растерян.

– Ты его что, знаешь?

– Нет, – ответила она и неуверенно добавила: – Пока нет.

Лупе жила с бабушкой и дедушкой, но часто вспоминала родителей, вернувшихся в Мексику. В прошлом году они оба лишились работы в Штатах – отец работал на стройке, а мать была сестрой-хозяйкой в доме для престарелых. Поскольку официальных документов у них не было, они не могли получать пособие по безработице, а другой работы найти не удалось.

Лупе наблюдала, как они каждый вечер возвращались домой, стараясь не смотреть ей в глаза, а разговаривали тихо и взволнованно. Она подмечала, как они пересчитывали потрепанные доллары, которые были припрятаны на дне материнского комода. Она наблюдала, как некогда веселое лицо отца постепенно мрачнело и покрывалось морщинами. Обратила внимание и на то, что каждый вечер мать старалась по-разному готовить бобы или рис.

За последние месяцы семья лишилась опоры, и всем пришлось делать нелегкий выбор, кому оставаться в Америке, а кому возвращаться. В конце концов решили, что Лупе останется с бабушкой и дедушкой, а родители вернутся в Мексику. Лупе отчетливо, до боли, помнила тот ужасный разговор, когда мать особым, строгим голосом позвала ее в гостиную.

– Папа и я возвращаемся. Теперь придется жить так.

Когда Лупе расплакалась, мать обняла ее.

«Это ведь не навсегда, mi amor![2] – произнесла она, сама едва сдерживая слезы. – Так будет лучше, сама понимаешь».

И от того, что переезд был вызван финансовыми трудностями, было ничуть не легче.

Лупе скучала по отцу, который помогал ей делать домашние задания по истории и математике. Ей не хватало смеха мамы по утрам. Ее улыбки, от которой и день становился светлее.

Она даже скучала по Аксочиапан, по мексиканской деревушке, откуда была родом, утопавшей в зелени, прекрасной и… нищей. Когда она жила вместе с родителями, то редко вспоминала об этой деревне. А теперь, когда они были так далеко от нее, она мечтала о бугенвилее, о лагуне неподалеку и о том теплом чувстве, которое ею овладевало, когда соседи устраивали посиделки на заднем дворике после ужина, чтобы охладиться после жаркого дня.

Она вспоминала, как ее лучшая подруга Мария приходила в гости и они вместе играли на заднем дворе. Лупе всегда изображала учительницу или медсестру, а Мария – ученицу или пациентку. В отличие от своих матерей, они собирались сделать карьеру, когда вырастут. Обе мечтали поступить в колледж, обзавеститсь собственным велосипедом, иметь возможность самостоятельно ходить в бакалейную лавку и выбирать все, что им захочется.