Существует два вида музыки: один связан с низшим, половым центром, а другой — с высшим центром, сахасрарой. Музыка, связанная с последним, и есть нада. Первый же вид лишь разжигает страсть, и эта музыка была единственной, известной в тех местах, где зародился ислам; поэтому в мечетях была запрещена любая музыка.
Однако не стоит сожалеть по этому поводу, ибо девяносто девять процентов той музыки, что преобладает в мире, никогда не приведет вас к ступеням храма. На Западе распространился совершенно изуродованный тип музыки, от которой поддавшийся ее влиянию теряет всякий рассудок, уподобляясь пьяному. Такая музыка погружает вас в еще более глубокий сон и будит еще более сильную страсть. Этой музыкой пользуются проститутки. Использовали ее и святые, но с той разницей, что певцы-святые при этом ощущали наду.
Нанак был певцом. Он никогда не разговаривал, а только пел. Он отвечал музыкой. Песни его не выстроены в строгом ритме и размере; они — импровизированные творения, исходящие прямо из его сердца. Кто-то задавал вопрос; и тогда Нанак делал знак Mapдане, и тот начинал играть на своем рабабе[29], а Нанак начинал свою песнь. Все, что говорил Нанак, сказано было в форме песни, ибо все сущее понимает язык музыки. И когда сам поющий пребывает в состоянии самадхи, нада сама собой вкрадывается в его песню.
Нада означает наивысшую ноту, беззвучно образуемую бытием, подобно звучанию тишины спокойной ночью. Точно так же и нада звучит все двадцать четыре часа в день. Она — ритм бытия. Когда нет ничего, она все равно звучит. Однако вы должны прекратить издавать какие бы то ни было звуки для того, чтобы услышать ее. Когда умолкнут все звуки внутри вас — тогда вы сможете услышать. Внутри вас словно тысяча рыночных площадей, и каждая наполнена шумом и криками; в такой суматохе вы способны расслышать только наиболее громкие звуки и то, что призвано удовлетворить ваши страстные желания. Только тогда вы познаете ее.
Сосед муллы Насредцина часами предавался музыке. Один раз, когда было уже заполночь, мулла не смог сдерживаться дольше и сказал ему: "Тебе бы давать концерты где-нибудь в Москве, или в Лондоне, или в Пекине". Сосед был очень тронут такой оценкой.
Он ответил Насреддину: "Мулла, я никогда не думал, что у тебя есть такой интерес к музыке. Тебе правда так понравилась моя песня?"
"Не в этом дело, — сказал мулла. — Ты по крайней мере был бы достаточно далеко отсюда, и мы смогли бы спокойно спать".
То, что выдают за музыку, нередко оказывается лишь шумом и неразберихой. Вам лучше ее не слышать, так как с вас уже достаточно диссонанса и отсутствия гармонии. Зачем еще больше отравлять душу? Люди танцуют с тем, чтобы разжечь свои страсти, и поют для того, чтобы довести себя до неистовства.
Однако та же самая вещь, что пробуждает страсти, способна и успокаивать; яд можно превратить в нектар — все зависит от того, как его использовать. Яд может послужить и лекарством, и смертельной отравой, в зависимости от способа его применения.
Нанак говорит, что первое ощущение в сфере знания — это нада. Вторым является смех, веселье. В этом следует разобраться, ибо что общего у смеха со святыми? Смех означает, что жизнь перестала быть мрачной, но стала приносить удовольствие; он свидетельствует о том, что жизнь стала приятной, светлой, радостной, не отягощенной никаким бременем. Обычно наши так называемые святые предстают перед нами с вытянутыми скорбными лицами, словно они несут на своих плечах бремя всего мира.
Говорит Нанак: тот, кто услышал наду, более не может быть печален и мрачен, но становится исполнен радости и смеха. Он способен смеяться. В самом деле только такой человек способен смеяться в истинном смысле этого слова. Ваш смех — это притворство; ваша жизненная энергия не искрится радостью — так как же на ваших губах может появиться настоящая улыбка? Только тот способен смеяться по-настоящему, кто обрел знание. В его жизни нет ни скорби, ни тяжести; вы видите, что он искренний, настоящий. Жизнь его наполнена радостью и хорошим настроением; под его глазами нет темных кругов от страданий, есть только праздник.
Третье ощущение — веселая игра. Такой человек черпает изумление в своей жизни. Его игра вышла на первое место, наполняя его изумлением. Все, что он видит, все, что он чувствует и слышит, вызывает в нем трепет, как у маленького ребенка. Куда бы он ни направил свой взор — во всем он находит бесконечное чудо. У него ни на что нет ответа, и ответы других больше не касаются его. С каждым найденным ответом "эго" получает дополнительную опору; а если не находится никакого ответа, "эго" умирает естественной смертью.
Таинство обозначает то, что вы не можете удержать в своих руках. Вы можете постигнуть тайну, если пожелаете, но вы неспособны удержать ее в своей власти. Ее нельзя положить к себе в сейф или сделать пленником своих скрижалей; над ней не властны никакие правила. Тайна подобна безграничному пространству небес: можно отправиться по ней в плавание, как по океану.
Итак, говорит Нанак: сначала нада, потом смех, затем игра, и наконец блаженство. Смех подобен блаженству; блаженство есть глубокий смех. Смех — это верхний слой, как волны на поверхности океана, а блаженство — океанские глубины. Улыбки и веселье — это рябь блаженства, возникающая на губах. Смеяться можно, только если внутри вас поселилось блаженство. Радость есть поверхность; блаженство есть глубина. Когда они объединяются, высочайшее блаженство нисходит на вас.
Но ваше чувство юмора нездорово и неестественно. Вы неспособны даже засмеяться, пока кто-нибудь не отпустит грязную шутку; для этого нужны непристонность и грязь. Большинство шуток — на тему секса, и ими может насладиться каждый, поскольку они грязны и развратны.
Чтобы вы засмеялись, человек должен поскользнуться на банановой кожуре. Там, где нужна доброта, вы смеетесь и шутите. Ваш юмор болен, испорчен. Упавшему человеку требуется помощь. Помогите ему! Как же это может быть поводом для смеха? Глубоко внутри вас прячется желание унижать и оскорблять всех окружающих. Чем сильнее вы хотите увидеть падение человека, тем громче вы смеетесь. Например, если упадет нищий, вы не станете долго хохотать; а вот если упала бы Индира Ганди, то вы вряд ли бы удержались от хохота. Над чем тут смеяться, если упал нищий? Он и так уже падший человек. Но у вас есть неосознанное желание сбить с ног Индиру. Это бы вас позабавило. При падении слуги никто особо смеяться не станет; но если упадет хозяин — это повод для веселья.
Ваша бессознательная враждебность присутствует в вашем смехе. Ваш смех — отрава, ваш юмор, а точнее, сарказм — насмешка. Разница между юмором и сарказмом заключается в приправе из горечи, колкости. У сарказма есть шипы, но нет цветов.
Святой тоже смеется. Но в смехе его нет яда, нет колючек, он смеется в основном над самим собой, ибо он осознает свое состояние. Смеясь над вами, он все равно смеется над собой, потому что видит в вас отблески себя самого. Когда он видит падающего человека, он видит, как падает весь род людской — не только один человек. Он знает, что человек беспомощен, и поэтому высокомерие его нелепо.
Этот человек был так хорошо одет: галстук, пиджак и все прочее, но маленькая банановая шкурка — и он растянулся на земле, вместе со своим красивым галстуком! Банановая шкурка сыграла с ним шутку.
За этим падением святой видит беспомощность человеческую: как слаб он, но вместе с тем как гордится собой! "Эго" его высотой с Гималаи, но он низвергнут обычной банановой шкуркой. Он вынашивает план, как превзойти Бога, но терпит позорное поражение от банановой кожуры. Так что если святой смеется при падении человека, то он смеется над его беспомощным состоянием. Он смеется над мыслью о своей собственной беспомощности, и наполняется стыдом. Он никогда не смеется с тем, чтобы оскорбить кого-либо или показать свое превосходство. Внутри него — блаженство, выливающееся в радость и веселье.
Скромность выражает Сфера Стыда.
По мере того, как знание становится более глубоким, возрастает и степень осознания, а также скромность. Тот, кто достиг состояния Будды, Будда-Пуруша, стесняется говорить; он не стучит по столу. Следовательно, те, кто созывает своих последователей, это не люди, достигшие Будды. Лидера оценивают по силе его слов. Если человек застенчив, его считают неуверенным в себе. Как такой человек может быть руководителем? Однако Будда-Пуруша застенчив ввиду своей скромности, из стыда, ибо он понимает, как сложно говорить.
Многие приходили к Будде с разными новыми вопросами. Будда отвечал на очень немногие из них. На некоторые конкретные вопросы, на которые ответов не существует, он не отвечал вообще. Только на общие вопросы есть ответы. На любые проблемы, которые человек сам себе создает, ответы есть, но к тайне, составляющей бытие, ключа не находится.
