Ваше тело — это ваша тюрьма.
Ваш ум — это ваша тюрьма.
Да Хуэй правильно назвал эту сутру — «Освобождение».
Готовьтесь и будьте готовы. Это совершенно иной мир, чем в дни Ма-цзы, но мне хочется сделать то прекрасное время и те прекрасные истории современными снова. Но все это зависит от вас. Если вы постепенно выбрасываете весь свой мусор, становясь более алертными, не забывая ни одно мгновение — гуляя, сидя, работая, лежа — постоянное подводное течение вспоминания, тогда недалек тот день, когда я начну сбивать людей с ног. Тут нет нужды действительно валить кого-то наземь, ведь между мною и Ма-цзы прошло много времени, и я принял более утонченные методы! Он в чем-то примитивен.
Я наношу удары и пинки собственного производства, поэтому не ожидайте от меня удара в грудь. Тут нет необходимости... я разработал более тонкие методы, — но вы должны быть готовы, на всякий случай.
— Хорошо, Маниша?
— Да, Мастер.
Возлюбленный Мастер,
ОсвобождениеОднажды Гу Шань подошел к Сюэ Фэну. Фэн знал, что обстоятельства для того созрели, поэтому он внезапно встал и крепко сжал его со словами: «Что это?». Когда он отпустил Гу Шаня, тот был полностью просветленным — он даже забыл свой постигающий ум и только взмахнул поднятой рукой, ничего больше. Фэн спросил: «Ты не выразишь какой-нибудь принцип?»
Покинув пристанище пятого патриарха, Хуэй Нэн путешествовал на юг уже два месяца и добрался до гряды Да Ю. Его преследовал, прежде бывший генералом, монах Хуэй Мин в сопровождении нескольких сот человек — он хотел завладеть мантией и чашей (символика права наследования патриархов). Мин первым настиг его. Шестой патриарх бросил мантию и чашу на скалу и сказал: «Эта мантия означает веру. Как же можно взять ее силой?» Мин попытался поднять мантию и чашу, но был не в состоянии сдвинуть их. На это он сказал: «Я пришел за дхармой, не за мантией». Патриарх произнес: «Поскольку ты пришел за дхармой, ты должен успокоить все свои побуждения, не давать подняться ни единой мысли, — и я объясню тебе». Помолчав, он спросил: «Не думая о добре и не думая о зле, прямо сейчас скажи, каково твое настоящее лицо?» При этих словах Хуэй Мин стал возвышенно просветленным. Еще он спросил: «Помимо сокровенных слов и смысла, попавших в цель мгновение назад, нет ли какого-нибудь дополнительного сокровенного послания?» Патриарх сказал: «Если бы оно было сказано тебе, то не было бы сокровенным. Если ты оглядишься вокруг и поразмыслишь, — сокровенное в тебе». Мин сказал: «Хоть я и был у Хуан Мэя, я никогда по-настоящему не всматривался в свое собственное лицо. Теперь, получив от тебя урок, я подобен человеку, пьющему воду, который знает сам, холодная она или теплая».
«Просто знай, как быть буддой: не беспокойся, что будда не знает, как говорить».
С древних времен люди, обретшие путь, — поскольку они сами полны — предлагали в дар свой избыток, чтобы отвечать тем, кто уже готов, и принимать всех. Они подобны чистому зеркалу в оправе, яркому самоцвету на ладони; когда приходит чужой — появляется чужой, а когда приходит свой — появляется свой. И это не намеренно: если бы это было намеренным, то людям можно было бы дать реальную доктрину. Ты же хочешь быть чистым.
***Да Хуэй все еще продолжает о смысле освобождения. Вопрос до того фундаментальный, что, как бы часто он ни повторялся, он никогда не будет высказан полностью.
Есть вещи, на которые вы можете только указывать, а указание всегда допускает неверное истолкование — и, наиболее вероятно, будет неверно истолковано, — ведь указание — это только стрелка. Если вы не знаете, как смотреть в том направлении, если вы не осознаете, что стрелка указывает на нечто за пределами ее самой, для вас есть все возможности уцепиться за саму эту стрелку.
Из-за такой сложности, идеи, которые были высказаны для свободы человека, способствуют его заключению. Что такое ваши церкви, ваши храмы и ваши синагоги, как не тюрьмы вашей души? Что такое ваши святые писания? Они подразумевались как стрелки, указывающие за пределы слов, но даже так называемые ученые люди цепляются за слова и забывают совершенно, что эти слова — только стрелки; они лишь указывают в направлении чего-то бессловесного — чего-то такого, чего они не могут выразить, но могут указать направление. Они только пальцы, указывающие на луну.
Следовательно, нужно снова и снова стучать по вашему обусловленному уму с различных аспектов, — в чем же смысл освобождения. Да Хуэй дает вам несколько примеров того, как освобождение происходило. А происходило оно абсолютно иррационально; для него не было необходимости произойти — помимо того, что ученик был зрелым, и прозренье мастера было настолько ясным, что он не упускал момента. Он наносил удар, давал оплеуху, кричал, делал что-то, и вдруг случалось раскрытие — облака исчезали.
Однажды Гу Шань подошел к Сюэ Фэну. Фэн знал, что обстоятельства для того созрели. Беременная женщина знает, что она беременна, и когда ребенку девять месяцев, мать знает, что пришло время принимать нового гостя в мир. От ребенка нет указаний, но созревание само имеет свое собственное воздействие. Когда манговые рощи на Востоке наполняются созревшими манго, вы, проходя улицей, внезапно осознаете, что весь воздух насыщен сладостью манго.
Ученые почти полвека исследовали пчел, полагая, что тем известен определенный тип языка. Самое интригующее — это вычислить, каким же типом языка пользуются пчелы; это раскроет потрясающе новую сферу коммуникации. Пчела пролетает мили в определенном направлении без всякой на то причины, — но она находит место, где цветут цветы, и она летит прямо к тем цветам, как будто следует карте.
Как только она нашла цветы, она возвращается и танцует определенным образом перед всем роем пчел, которые наблюдают этот танец. В танце есть все указания — в каком направлении, как далеко вы найдете цветы, — и вдруг тысячи пчел начинают двигаться в том направлении, без единой неудачи, не разлетаясь ни в каком другом направлении.
В танце этой пчелы есть указания, которые еще не расшифровали. Уже полстолетия велась работа, но это очень сложно, потому что мы знаем язык, но не знаем, как танцевать... а один и тот же вид танца с небольшими различиями может дать разные значения. Если цветы еще не готовы, танец будет почти тем же, но со столь незначительным различием, что лишь пчелы могут расшифровать его; ученым не удавалось... То, что там есть разница, несомненно, ведь ни одна пчела не летит в том направлении; они будут ждать, а назавтра снова полетит пчела-разведчица.
Определенные пчелы — это пчелы-посыльные, почтальоны. Пчелы имеют иерархию, есть солдаты, есть почтальоны, есть рабочие и есть королева — и все они заняты работой разного рода. Если существует опасность... тот же танец, но с незначительным отличием.
Между мастером и учеником происходит нечто такое, что, когда ученик созрел, он знает, что созрел, и его мастер знает, что тот созрел. Пора позволить ему прорыв. Есть тысячи потрясающе прекрасных историй. Эта — очень проста, но и очень выразительна.
Фэн знал его обстоятельства. Если вы осознаете, как же вы упустите это знание? Фэн знал, что Гу Шань созрел... поэтому он внезапно встал и крепко сжал его со словами: «Что это?». Это и было раскрытием: Когда он отпустил Гу Шаня, тот был полностью просветленным. Ничего особого не произошло; просто мастер знал, ученик знал, что нечто приблизилось к кульминационному пункту. И мастер сжал ученика крепко и сказал: «Что это?» Это не вопрос, на который отвечают; это вопрос, который раскрывает новое измерение в ученике. Когда он отпустил Гу Шаня, тот был полностью просветленным — он даже забыл свой постигающий ум. Переживание было до того грандиозным, великолепие было до того переполняющим, что он даже позабыл оказать почтение мастеру или высказать подходящие слова для выражения своей признательности. Он просто взмахнул своей поднятой рукой. Взмах рукой — это немое выражение того, что: «Я уловил! Ты достал меня в один миг — это случилось!».
Он только взмахнул поднятой рукой, ничего больше. Фэн спросил: «Ты не выразишь какой-нибудь принцип?» Но там полное молчание, история закончилась. На вопрос мастера: «Ты махнул рукой, это хорошо. Но не выразишь ли ты некий принцип того, что ты понял, испытал?» — ученик не ответил. Ответа нет! Он, очевидно, стоял перед мастером, сам, будучи ответом, — его безмолвие, его радость, его внезапное раскрытие... Его безумный жест — взмах рукой — просто указывает, что это за пределами ума и за пределами его постижения... какой принцип? — есть только безмолвие, и нет принципа.
