И в эти двенадцать дней пресса мне так помогала. Первое, я видел, что Америка просто притворяется, что в ней самая великая демократия в мире, а на самом деле, она вовсе не такая уж демократическая страна. Это просто лицемерие.
Второе, я видел, что американская бюрократия и правительство не просто обманывает весь мир, но также обманывает своих собственных граждан. Люди так прекрасны. Они полны любви, как и жители всех стран мира, может быть, даже больше. Но они не знают о том, что происходит за стенами.
Третье, я понял, что в пяти тюрьмах, а это были самые большие тюрьмы Америки, не было ни одного белого заключенного. Создавалось такое впечатление, что все преступления совершаются только черными, а белые вообще не совершают никаких преступлений. Это навело меня на мысли о том, что все эти тюрьмы не для заключенных, а для черных американцев. Я встречал заключенных в тюрьмах, которые говорили: «мы были здесь шесть месяцев, девять месяцев, и мы ждем до сих пор суда». Арестовывать человека до официального обвинения в суде совершенно не по-человечески. Сначала нужно человека вызвать в суд, и если суд приговорит его, тогда все в порядке, можно арестовывать. Но вы наказываете человека, не доказав его вину. Человек просидел девять месяцев в тюрьме, но ему при этом даже не сообщили, за что его арестовали. Все тюрьмы полны черных американцев, без единого исключения.
Четвертое, я видел заключенных в тюрьме, кто считается преступниками, но они намного более человечны, намного более любящие, чем те люди, которые претендовали на демократию, на человечность, кто пытался спасти весь мир. Я просил зубную пасту, или помазок, или расческу, или мыло у некоторых чиновников, и они давали мне все это два дня, а иногда вообще не давали. Например, давали пакет, в котором не было зубной пасты. Позже зубная паста появлялась.
Но когда я спросил тюремные власти, чтобы они мне это дали, заключенные услышали об этом, и начали приносить мне все это. Они сказали: «Бхагаван, это совершенно новые вещи, мы не пользовались ими, эти люди действительно отвратительно с вами обошлись, если мы просим их, они нам сразу дают, а когда вы попросили их, им понадобилось два дня на то, чтобы достать это для вас, причем без зубной пасты». Я получал все от заключенных, и мыло, и зубную пасту, и расческу, все, что мне было нужно, но тюремные власти мне все это давать не хотели.
Они были счастливы, что я сижу с ними, они говорил мне: «Теперь нам это место перестало казаться тюрьмой. Вы с нами, это место стало для нас храмом». Небольшое выражение любви, приносили цветы, которые срывали во время прогулки или по пути в столовую, я видел этот мир преступников, который есть в каждой стране. Это наши братья и сестры, мы поставили их в такие условия, в которых они практически живут в другом мире, никто не знает о них, и что с ними происходит. Если правительство пыталось мучить меня, человека, который окружен со всех сторон прессой, которая следила за каждым моим шагом, что же оно вытворяет с этими заключенными, которые никому не нужны? Если они пытались пытать меня, человека, которому ежедневно приходили тысячи телеграмм, тысячи писем, что же они делали с этими несчастными, о которых никто не вспомнит, даже если их убить?
Мое здоровье сильно ухудшилось, но я сейчас выздоравливаю.
Это так странно, я три дня сидел среди сигаретного дыма, и моя аллергия меня не беспокоила, немного, разве что, немного дыма, немного пыли, и у меня должен был случиться приступ астмы. Но я оставил тело снаружи тюрьмы, и соскользнул внутрь настолько глубоко, насколько это было возможно, чтобы быть далеко от дыма, пусть тело разбирается само с этим дымом.
Врачи сказали: «У вас аллергия на дым, но вокруг постоянно дым, а на вас это не оказывает никакого воздействия, почему?»
Я ответил им: «Это из-за того, что я не был в теле три дня. Я напряженно пытался пребывать внутри, насколько только это возможно, внутри за дверью».
Я не ел много, потому что вся еда была невегетарианской, а сверху сказали, чтобы на меня не обращали никакого особого внимания. Они не давали мне вегетарианскую пищу, и я сказал: «Не беспокойтесь». Заключенные в тюрьме приносили мне свои фрукты, молоко. Они говорили мне: «Вы не едите ничего, они не дают вам вегетарианскую пищу. Но нам дают каждый день яблоко, нас двенадцать человек, пусть вас это не беспокоит, мы решили отдать вам двенадцать стаканов молока и двенадцать яблок».
Но я сказал: «Лучше не есть. Я возьму немного фруктов, которые вы принесли с такой любовью, и выпью молоко, но мне не хочется заботиться о своем теле. Переваривание означает, что тело будет действовать, пусть оно лучше спит, пусть оно будет почти что мертвое, без деятельности. Я не хочу, чтобы они знали о том, что они могут вызвать мою астму».
Двенадцать дней они прикладывали максимум усилий к тому, чтобы у меня ухудшилось здоровье. Но они не смогли причинить мне ощутимого вреда. Все врачи в каждой тюрьме писали в отчетах, что мое здоровье прекрасно.
Была создана такая ситуация, которая должна была оказать фатальное воздействие на мое здоровье. Я потерял восемь фунтов веса, но не страдал при этом. На самом деле, когда я вышел из тюрьмы, Вивек сказала мне: «Вы выглядите лучше, чем раньше».
Я сказал ей: «Я потерял восемь фунтов веса». Деварадж, мой врач, хотел, чтобы я похудел, он прикладывал к этому много сил, но ему это не удавалось, но эти американские идиоты сделали это. Мне это понравилось, не могу сказать, что я страдал из-за этого. С их стороны они были полны решимости — заставить меня страдать, из-за того, что им это не удавалось, они чувствовали разочарование.
Седьмого октября Раджниша перевезли в Портланд через шесть аэропортов, включая Сиэтл.
Они лгали мне на каждом из них. Я был удивлен, почему они мне столько лгут, они перевозили меня из одной тюрьмы в другую и говорили мне, что везут меня в аэропорт, чтобы меня отвезти в Орегону. Даже пилоты самолетов чувствовали себя не в своей тарелке, они мне сказали вот что: «Это происходит в первый раз. Внезапно им приходится менять маршрут. Раньше такого еще никогда не было». Правительство прекрасно понимало, что когда я буду приближаться к штату Орегона, когда я предстану перед судьей, им придется меня освободить. Меня мгновенно отпустят под залог, и поэтому они вели себя так.
Даже в последний день они сказали мне: Мы приехали в Портланд, в Орегону». Туда я и должен был прибыть. Но это был не Портланд, это был Сиэтл. Но я не знал об этом. Я сидел в самолете, никто не приходил меня встречать, все пассажиры покинули самолет, и я спросил пилота, в чем дело.
Он сказал мне: «Не говорите никому, это не Портланд. Это Сиэтл. Они вам лгут. Они держат вас здесь, они привезли маленький самолет, который они могут приземлить прямо на территории тюрьмы, чтобы избежать средств массовой информации, потому что в аэропорту Портланда собралось больше всего средств массовой информации».
Я сидел два часа, прежде чем они подогнали небольшой самолет, и сказали мне, что это Сиэтл. Я сказал: «Я знаю, это Сиэтл, но по какой причине вы мне столько лгали, и говорили, что это Портланд? Вы могли сказать мне с самого начала, что это Сиэтл, а новый самолет отвезет меня в Портланд!»
Но средства массовой информации в Америке действительно очень шустрые. Когда самолет туда не прилетел, они мгновенно поняли, что он остановился где-то по пути, они умудрились обнаружить, где он остановился, в Сиэтле. И они узнали, что меня в маленьком самолете привезли прямо на территорию тюрьмы, и все средства массовой информации бросились именно туда.
Они совершили небольшой воздушный заговор, я сказал им, когда мы встретились: «Вы просто сошли с ума, к чему все это, все эти люди здесь. Вы пытались обмануть средства массовой информации».
Я видел многое, что я бы обязательно упустил, если бы не попал в тюрьму.
Но с моей точки зрения это было уникальным событием, когда я увидел, как средства массовой информации со всего мира настолько обезумели, что разговаривать с ними нормальным языком было просто невозможно.
Я говорил с пилотом самолета, этот самолет перевозил меня из одной тюрьмы в другую, пилот и стюардессы глубоко заинтересовались мной. Они начали чувствовать всю ту несправедливость, которая была совершена по отношению ко мне.
Они сказали мне: «Мы служим правительству, но все равно мы не видим, насколько несправедливо обошлись с вами. Это совершенно бессмысленно, нужно шесть часов лететь из Северной Каролины в Орегону, а они начали перевозить вас из одного города в другой, без причины». На это понадобилось двенадцать часов, тогда как путешествие должно было занять всего только шесть часов. Даже пилот, который был хорошо образованным человеком, увидел всю отвратительную стратегию правительства, он понял, что они просто хотели причинить мне беспокойства. Они привезли меня в аэропорт. В пять часов утра они подняли меня со словами: «Ваш самолет готов к полету». А самолет улетел только в пять часов вечера. Но он был готов к полету.
