— Это тот самый Бутырин, Герой Соцтруда, директор чаеводческого совхоза, — сказал Иван Алексеевич. — Он тут главней секретаря райкома. Всему голова. Приказал вырубить каштаны, освободить землю под плантации чая. Вырубили. Посадили. Чай погиб. Холодно ему здесь, на этой высоте. Ежу ясно.
В урочище Джераш я увидел ту же картину. Содранная тракторами и брёвнами, смытая ливнями земля сошла полосами, обнажив повсюду скальный грунт.
— Здесь тоже был каштанник, цвели рододендроны, — комментировал Кавкайкин. — Два года назад свели все дочиста. На этот раз под плантации фундука. Погиб. Смыло посадки. Почва на склонах не держится без деревьев.
Побывали и на лесоучастке Первое Марьино. Там была такая же мерзость запустения: на огромном пространстве оголённых склонов осталась лишь смесь щепы, грязи, камней и гниющих веток.
— Все это смывается дождями в реки, а они и так мелеют. Внизу на курортах пресной воды в обрез. — Кавкайкин совсем приуныл и о дирижаблях уже не вспоминал.
К вечеру второго дня, когда сидели у него дома в бедной однокомнатной квартирке, я понял, что пополнять блокнот однообразными записями бессмысленно. Нужно было немедленно остановить дьявольскую деятельность, хотя бы попытаться спасти то, что ещё росло на этих горах.
— А какой толк Бутырину заниматься всем этим, уродовать горы? Он не произвёл на меня впечатления идиота.
— Не идиот, — ответил Кавкайкин. — Очень даже не идиот. Знаете, сколько стоит один спиленный каштан? Под тысячу рублей. Всё идёт налево, на продажу, на дачи вашим московским начальникам и генералам. Вот и прикиньте, какие у него связи в Москве.
Я почувствовал, что наливаюсь яростью. Решил срочно встретиться с Бутыриным, потребовать у него объяснения, пригрозить, что копию своей будущей статьи перешлю в Прокуратуру России.
— Иван Алексеевич, у вас есть домашний телефон Бутырина? Дайте-ка я ему сейчас позвоню, договорюсь на завтра.
Набрал номер. Когда тот подошёл к телефону, я назвал себя, попросил назначить время для завтрашней встречи.
— Занят, — коротко ответил Бутырин. — Ну, если так настаиваете, — через неделю. Не раньше.
— Да у меня командировка — десять дней. Мне ещё ехать по всему Кавказу!
— Это ваша проблема, — сказал Бутырин и положил трубку.
Я тоже опустил трубку на рычаг телефона. Кавкайкин промолвил:
— А мы с вами про дирижабль, Леонардо да Винчи... Угробят они всю землю.
— Breakfast! — в дверь купе постучали, голос проводника удалялся по коридору. — Breakfast!
Я с трудом открыл глаза.
Саша Петров брился, стоя перед зеркалом. За окном вагона проплывали пальмовые рощи. В просветах между ними сверкал под солнцем Нил. По нему шло белое пассажирское судно.
Только что мне снилось, будто я зимой иду к метро. Куда-то делись все дома, улицы, деревья... Голое заснеженное пространство. Впереди чадит костёр, у которого греется человек. Это Тарковский. «Андрей, что ты здесь делаешь?» Тот указывает рукой в сторону, где торчат два обгорелых телеграфных столба.
Я понимаю, что это — мои покойные родители. «Катастрофа, — говорит Тарковский. — Царство сатаны».
Переход от сна к яви казался нестерпимым. Я заставил себя умыться. Проводник подкатил к раскрытой двери купе тележку с завтраком на подносах, стал устанавливать откидной столик.
— Водка? Шнапс? Шампань? — требовательно спрашивал этот низкорослый усатый человек в служебной куртке, бегая глазами по разбросанным на полках вещам.
— Вали отсюда, проваливай, — сказал Саша и приступил к завтраку.
Проводник дёрнул меня за плечо.
— Шампань? Водка? Шнапс? Шахер-махер!
Пришлось широко развести руками, показывая, мол, ничего нет. Проводник вытащил из нагрудного кармана бумажку в 10 фунтов.
— Но, — сказал я.
— Сорок! — неожиданно промолвил Саша, утирая рот и вынимая из своей сумки бутылку шампанского.
Началась яростная торговля. В конце концов Саша продал шампанское за 25 фунтов.
— Водка? Бренди? — не унимался проводник. — Шахер-махер!
Мы с трудом выставили его в коридор и закрылись в купе.
— Откуда он знает это «шахер-махер»?
— Когда строили Асуанскую плотину, тут было полно нашей публики, «ченчили», торговались, — сказал Саша. — Оставили по себе славу...
В окне замелькали плантации бананов, пригородные селения с минаретами.
К двенадцати дня прибыли в Асуан.
Южная жара стояла здесь, в этом провинциальном по сравнению с Каиром городе.
В скверике на привокзальной площади, прямо на траве, зелёной, как в детстве, сладко спали какие-то парни. В тени под деревьями ждали седоков разноцветные лакированные коляски. Лошади отгоняли хвостами мух. Чуть в стороне среди припаркованных автомашин виднелся автобус со знакомой надписью — «Lucky Turs», где прибывших туристов встретил местный гид — парень с загипсованной рукой, подвешенной к груди перекинутым через шею шёлковым шарфом.
— С прибытием! — сказал он. — Меня зовут Мохаммед.
— Значит, вы будете нашим пророком! — Он явно понравился Изольде Егоровой. — Что вы мне напророчите?
— Обед в отеле. — Он пропустил её в автобус, свободной рукой помог поднять сумку.
Изольда обернулась, кокетливо оправляя поля своей широкополой шляпы.
— А что ещё?
Но Мохаммед уже помогал подняться пожилой чете специалистов по романской литературе.
Через полчаса мы с Сашей Петровым размещались в сто третьем номере отеля «Рамзес».
Вместо подушек в изголовьях низких кроватей лежали длинные валики.
— Смотрите! — Саша раздвинул зелёные занавески, выглянул в раскрытое окно. — Наискосок от нас магазин фирмы «Wrangler»! Кто бы мог подумать! Побегу скажу Сергею Петровичу.
Когда он ушёл, я запер за ним дверь, принял душ и, прежде чем одеться к обеду, лёг в трусах на свою кровать. Подсвеченные солнцем занавески колебались от лёгкого ветерка.
«Сегодня двадцать девятое декабря, — думал я. — Послезавтра Новый год. Господи, за что Ты послал мне эту передышку? Еще никогда, ни разу я не был так свободен от забот».
Закрыл глаза. Опять предстало заснеженное пространство сна, чадящий костёр, вспомнились слова Тарковского: «Катастрофа. Царство сатаны».
Я не любил заниматься толкованием сновидений, старался не придавать им значения. Хотя хорошо знал, что сны бывают вещие, предостерегающие.
Всё-таки никогда не удавалось освободиться от мыслей о своей стране, о том, что осталось там... Везде отравлял себе жизнь этими мыслями.
Стало зябко. Оделся. Причесывая перед зеркалом ещё не просохшие волосы, увидел седину на висках, подумал: «А как с рукописью? Неужели все так или иначе уже решилось?».
Спустился в ресторан и увидел, что опоздал. Кроме обедающего Мохаммеда, никого из группы уже не было. Мохаммед здоровой рукой указал на место против себя, объяснил, что все только что уехали с гидом на экскурсию к Асуанской плотине. Что за мной ходили, стучали в дверь номера.
— Нисколько не жалею, — сказал я. — Видел я грандиозные стройки!
Обед состоял из печёного лука, тушёного мяса с овощами, коротеньких египетских бананов и апельсина.
Мохаммед подозвал официанта, что-то сказал, тот принёс на подносе бутылку вина, два бокала.
— Давайте немного выпьем за вас, вашу страну, — улыбнулся Мохаммед. — Я учился в университете Лумумбы, знаю, какой сейчас мороз. Как можете так жить? В таком климате.
— Что у вас с рукой?
— Упал на мотоцикле. Проходит. — Он не хотел говорить о своей руке. Как и мне не хотелось говорить о родине. Мохаммед это почувствовал.
Молча распили бутылку. Вино было розовое, вкусное.
Теперь я поманил официанта. Показав два пальца, заказал кофе.
— Знаете, у нас в ресторанах кофе очень дорогой, — сказал Мохаммед.
— Ничего.
Я тотчас расплатился с официантом, когда тот поставил на стол два джезвея с восточным кофе, две чашечки.
— Пока их нет, посетите наш базар, — посоветовал Мохаммед. — Таких вещей, какие бывают здесь, не бывает во всём Египте.
— Хорошее дело. Это далеко?
— Начинается на соседней улице.
Пили обжигающий кофе, разговаривали о базаре, а в мыслях вставал «Националь», такие же надраенные джезвеи, тот же запах кофе и Андрюша Тарковский в пору работы над сценарием.
Вспомнилось, как рассказал Андрею о случайном знакомстве с одним парнем, который ошеломил сообщением, что у меня, Артура, открыт третий глаз — аджна. И без того небольшие глаза Андрея сузились. «Дьявольщина, дьявольщина! — воскликнул он и тут же спросил: — А сам парень, кто он? Что может?»
Парень этот мог многое.
«К чему это я вспомнил здесь о Володе Кравцове?» — подумал я, выходя из полутьмы ресторана на жаркую улицу.
И сразу же пристал подросток с ведром. Он то дважды показывал ладонь с растопыренными пальцами, что означало десять фунтов, то тянул заглянуть в ведро.
