А вот конец заката, и нам ударило в голову после всех дневных приключений еще и сбегать на пещеру Дамо! Роберт, Володя и я пыхтим по ступенькам, стремясь успеть на вершину до темноты. Но не успели – не учли скорость захода солнца в этих краях. Горькое разочарование операторам – легкий, почти незаметный внизу туман в проекции с вершины напрочь смазывает картинку ночного Шаолиня, оставляя нам лишь размытые световые пятнышки и редкие полоски неоновой рекламы вдоль главной аллеи. Зато на западе солнце еще не погибло, и мы несколько минут любуемся контуром горной гряды по другую сторону перевала, подсвеченным оранжевым светилом. Спуск обратно – нелегкая задача в темноте, приходится постоянно напрягать голеностоп в поисках ровной ступеньки, поэтому к домику первого патриарха ноги здорово гудят. Ночные цикады ошалело звенят нам вслед, скрадывая звук усталых шагов. Всем спать!
Какими долгими не казались дни пребывания в Шаолине, все же и они подходят к концу. Странно, но в это не верится – ведь первый визит в древнюю столицу Чань всегда такой сказочный! И для многих в этом сокрыта определенная опасность – вот вернешься ты домой, в холодную Россию, и что там делать? Где там горы Суншань? Как тренироваться, если ты не в зале Тысячи Будд? Как медитировать, если ты не в пещере Дамо?
Ответ давно уже дан в одном известном чаньском коане: «Где находится монастырь Шаолинь? Он находится там же, где и ты». Лишь тот, кто и раньше был близок сердцем Шаолиню, сможет оставаться верным ему и после отъезда. Сам по себе Шаолинь не открывает тебе ничего принципиально нового, он лишь яснее показывает, кто ты есть на самом деле. А тем, кто забыл или пребывает в заблуждении относительно своих истинных качеств – напоминает.
Последний вечер в Шаолине. Тренировки у Фу уже закончены, все мыслимые и немыслимые сувениры уже куплены, фотопленки отсняты, большинство вещей и оружие упакованы. Время уже почти шесть, ворота в храм скоро закроются для посетителей. Заряжаю камеру и иду снимать Шаолинь без спешки, не гонясь за интересным кадром. Поднимаюсь до верхнего зала и оттуда медленно схожу вниз, последовательно записывая один двор за другим. Часто просто ставлю камеру на теплый камень ступенек и пишу неподвижный ракурс. Людей почти нет, монахов не видать – после вечерней службы большинство заканчивает работу и расходится по кельям. Для осмотра монастыря сейчас самое удачное время – уже не жарко, еще не темно, тишина и покой. Легкий дымок от многочисленных благовонных палочек, которые ставят прямо в залах или перед входом в них – для этого есть специальные большие чугунные урны – этот дымок еще не совсем рассеялся, и теперь странным образом смешивается со звоном колокольчиков – их подвешивают на углы крыш вместе с красными бумажными фонарями, где они раскачиваются ветерком, отгоняя злых духов.
Постепенно спускаясь вниз, дохожу до аллеи стелл. Но главный вход уже заперли, и я сворачиваю вбок – во двор деревянных монахов. Оглядываюсь вокруг, ожидая, что вот-вот какой-нибудь служитель подойдет ко мне со строгим внушением – ведь время-то уже не туристическое… И обнаруживаю с удивлением, что в этом огромном дворе я совершенно один! Хотя, пожалуй, не один – за время нашего общения с Шаолинем мы как-то привыкли одушевлять это имя, воспринимая храм как некое самостоятельное существо; и сейчас я остался с ним один на один! Ощущение столь явное, что желание снимать как-то угасает, и я просто опускаюсь на деревянную скамеечку и молча сижу, вслушиваясь в окружающую тишину. И хотя по характеру я скорее материалист и скептик, но этот вечер хочется считать подарком от духа-хранителя храма, как прощальную фотографию на память о Шаолине. Китайские буддисты называют такие моменты «чин цзин» – «чистота и покой», имея ввиду состояние души, а не внешнюю обстановку. Остановись, мгновение!
И вот утро того самого дня, вечер которого мы встретим уже не в Шаолине! Встаем рано, с запасом – еще раз проверить рюкзаки, умыться как следует (насколько это возможно под тонкой струйкой холодной воды), позавтракать впрок. Впервые на ранний завтрак идем в кухню нашего же постоялого двора – обычно мы там не едим – и заказываем сифань. Сифань для китайцев – то же, что яичница для европейцев, дежурный завтрак. Однако яичница с беконом и кофе – пища тяжелая и спорная в смысле диеты, а сифань – безусловно диетический чемпион. Сифань – это очень жидкая каша из разваренного риса с сахаром, иногда мукой и крахмалом, в которую может добавляться по вкусу арахис, изюм, ростки фасоли и другие растительные ингридиенты; сифань можно есть горячий и холодный, а однажды в поезде мы покупали его в баночной упаковке – как пиво! Хорошая порция сифаня с утра должна, по идее, стабилизировать деятельность пищеварения и подготовить его к китайскому обеду, насыщенному перцем и разнообразными вкусами.
Итак, умяв на компанию тазик (без шуток) сифаня, мы с приливом сил принимаемся за перепроверку своей экипировки. Каждый путешественник знает, как важно плотно и грамотно набить рюкзак – ведь его будут потом бросать, таскать по полу, переворачивать, на нем наверняка придется сидеть, а возможно и спать. Поэтому вниз складывается все прочное и небьющееся – кеды, куртка, книги и т.п., со стороны спины – все мягкое, а в середину плотно укутываются сувениры, бутыльки и прочие хрупкие предметы. Многочисленные карманы принимают в себя вещи первой необходимости, которые должны быть доступны быстро и в любой обстановке – деньги, документы, ручка-блокнот, очки и… туалетная бумага. И тогда, как говорил небезызвестный писатель-фантаст: «Имею скафандр – готов путешествовать!»
Отдельная статья багажа в нашем варианте – оружие. И если, извините, в России стоит проблема, как бы его было поменьше – чтоб не привлекать внимания, то в Китае мечами и катанами никого не удивишь и не испугаешь. Здесь важно другое – обычно оружия так много, что его тяжело нести и трудно скрепить в удобоносимый блок. Для этой цели мы применяем старый добрый вокзально-багажный способ – заматываем все железное в бумагу или пластиковые пакеты, а потом зверски перетягиваем все это скотчем в несколько слоев. Образуется мумиеобразный предмет порой странной формы – например, если связать вместе пятьдесят гибких мечей тао, то можно подумать, что вы несете веник в чехле, только весом в пуд. Зато просто и надежно!
Наконец, навьюченные сумками и свертками, мы прощаемся с гостеприимными хозяевами нашей неказистой гостиницы и выдвигаемся в сторону выезда из Шаолиньской деревни. Конечно же, наш путь лежит мимо монастыря. Последние охи и ахи, скупая мужская слеза, Роберт Васильевич прикладывает сложенные ладони ко лбу в глубоком поклоне – и мы покидаем Шаолинь!
За воротами ловим проезжающий автобусик – куда? В Чжэнчжоу! А, ну давайте, довезу за… м-м, пятьдесят юаней с человека? Окстись, в суп тебе тормозную жидкость, мы ж свои, из русского Шаолиня, по десятке и поехали! А, русские, ну тогда ладно, по пятнадцать и рюкзаки на сиденья не ставить…
Огромная фигура каменного монаха медленно растворяется позади, торжественно прощаясь с нами соединением кулака и ладони. Впереди солнце, дорога и долгие годы воспоминаний. Начинается путь домой!
Никто сильно не удивился, когда выяснилось, что водитель автобуса нас таки надул – привез не на железнодорожный, а на автовокзал распрекрасного города Чжэнчжоу! И далее не хочет ехать ни в какую. Драться не стали, но высказали все, что если не накипело, то нагрелось порядочно – по-русски, конечно. Пришлось срочно искать перекладные. Ими оказались два микроскопических микроавтобуса желтого цвета, по форме напоминающие спичечный коробок, поставленный на ребро. В них были штабелями упакованы одиннадцать человек, столько же больших рюкзаков, столько же маленьких, полста килограммов связанного железа, связка шестов и связка картин (традиционные свитки с графикой или живописью на плотной бумаге или шелке). В слегка придавленном настроении прибыли, наконец на знакомый уже вокзал.
Билеты до Пекина – только на вечер. На часах – одиннадцать утра. Что делать? Гулять, конечно! Но сдавать вещи в камеру хранения для нас дороговато и хлопотно, а таскаться по знойному полдню с сумками – самоубийство. Понимаете, о чем речь? Правильно, кто-то должен сидеть в зале ожидания «на рюкзаках», развлекаясь пересчитыванием количества китайцев, уехавших с первой платформы. Или, скажем, количества китайцев, одетых в белые брюки и желтую бейболку – все равно меньше десяти тысяч не получится, ведь Чжэнчжоу – перевалочный пункт центрального Китая, и в одной только провинции Хэнань живет больше народа, чем во всей России! Итак, остаюсь сидеть на жестком деревянном сидении, обложенный рюкзаками по периметру, в компании китайско-русского карманного словаря. Так, переведем вот эту надпись над дверями общественного туалета, м-м, здесь написано… ага, вот: «Не курить!» Что ж, поищем цитаты из Конфуция в другом месте…
