Мишка встал на дыбы.
— Не бойтесь, — сказал командир.
Медведь поднял переднюю лапу к правому уху, отдал честь.
— А ну, покажи зубки! Зубки!
Медведь разинул пасть, и передо мной открылась его гофрированная глотка, нечто доисторическое, жуткое, предваряемое рядами острых зубов.
— Впечатляет? — спросил командир. — Скоро придётся расстаться. Вырос. Безобразничает. Командование приказало ссадить на берег. Да вот не знаем куда. Зоопарки не берут. Придется оставить там, откуда взяли.
Я несмело протянул руку, потрогал медведя за холку. Тот улёгся на палубу, обхватил лапами мою ногу и стал тянуть зубами шнурок ботинка.
— Он же у вас дрессированный. Совсем ручной. Не умеет добывать пищу. Увидит людей, пойдёт к ним, И будет убит, — говоря это, я пытался выдернуть ногу, но мишка крепко держал когтями ботинок.
— Не балуй! — Командир изо всех сил рванул зверя за ошейник, отволок к орудийной башне, снова посалил на цепь. Медведь взревел от обиды, ударил по миске с остатками еды, и та с грохотом отлетела в сторону.
— Какого рожна вы его вообще брали? Натешились, а теперь подставляете под пулю? Кто так делает? — До того стало жаль этого ни в чём не виноватого мишку, что я взмолился: — Ну пожалуйста, подержите его у себя ещё месяц. Вернусь в Москву, пойду в зоопарк, в цирк — не может быть, чтоб не приняли.
— Спасибо, — сказал командир. — Я сам переживаю.
Так, взвалив на себя ещё одно бремя, я добрался до сочинского порта, где был встречен инспектором местного лесоохранного ведомства и препровождён в одну из центральных гостиниц города.
В Сочи прожил трое суток. С утра выезжал на газике в лесничество, вечером меня привозили обратно в гостиницу усталого, разбитого. Вымывшись и переодевшись в своём номере, спускался в ресторан, ужинал, потом пересаживался к стойке бара, заказывал коктейль — водку с лимонным соком, смотрел на танцующую публику.
Хмельные люди отплясывали между столиками и эстрадой, где сидели оркестранты зловещего вида. Лысый, налитый кровью аккордеонист выглядывал из-за своего аккордеона, как убийца из-за угла. Длинноволосый старик-пианист время от времени переставал играть, бросал гипнотизирующие взгляды на танцующих, требуя подачек. И к нему, как бабочки на огонь, слетались десятки, четвертаки. Тогда он с новой силой ударял по клавишам.
Похожий на боксёра словоохотливый бармен, одетый в белую рубаху с закатанными рукавами и чёрный галстук-бабочку, в паузах между приготовлением коктейлей три вечера подряд рассказывал мне, кто есть кто в этом зале.
Каждый раз здесь занимали столик две полные, грудастые дамы — жгучая брюнетка и крашеная блондинка. Они поджидали клиентов, уходили с ними в недра гостиницы, затем появлялись снова, чтобы подцепить новый улов. Звали их — Хиросима и Нагасаки.
Им составляла конкуренцию худая, как щепка, угрюмая женщина по кличке Княжна. Она танцевала в пёстром, накинутом на плечи платке и почему-то всегда скандалила со своими клиентами, порой дело кончалось дракой, вмешательством милиции.
Большинство официанток тоже были проститутками.
— Видите вон ту, Стеллу? — говорил бармен, указывая на красавицу в белом кокошнике, которая выносила из кухни поднос с едой. — У неё незалеченный сифилис.
— Но откуда столько публики? — спросил я. — Ведь сезон кончился.
— Наоборот, — ответил бармен. — Летом приезжает всякая шушера, трудящиеся с детьми. У них считанные рубли. А сейчас, к зиме, собираются торговые бобры, «воры в законе», у каждого с собой миллионы. Каждый ведь хочет отдохнуть, развлечься. Едут с Дальнего Востока, с Урала... Весь год их ждём, во всех гостиницах.
К стойке бара постоянно подсаживались изукрашенные бриллиантами и золотом женщины вульгарного вида. Привлеченные мужественным обликом бармена, все эти «Дуси из Магадана» и «Клавы с Чукотки» проводили отпуск без мужей, жаждали приключений. Бармен снисходительно назначал им свидания.
Когда я понял, что встречается он с ними не бесплатно, стало совсем тошно.
Казалось, ночами в гостинице, во всём Сочи изливаются потоки спермы, перемешанной с возбудителями венерических болезней.
Я уезжал из города, навсегда возненавидев его. Библейская история Содома и Гоморры предстала в современном обличии. Было очевидно, что когда-нибудь, может быть очень скоро, грянет расплата. Божий суд.
Страшную расплату готовила и природа. Я объехал леса от Лоо до Адлера, увидел мелеющие реки, лысые склоны. Здесь тоже безжалостно вырубались каштаны, бук. Пресная питьевая вода была на исходе.
Уезжал на электричке в сторону Гагр и мучительно думал: «Зачем судьба приговорила меня видеть всё это, зачем этот несчастный мишка, которого я же взялся упрятать за решётку зоосада, где звери живут как в концлагере? Зачем мне была показана официантка Стелла, заражающая клиентов сифилисом? А поруганная красота гор, зачем вообще вся эта командировка? Словно Данте, хожу по кругам ада... Я ведь ничего не могу изменить, глазею!»
Справа за окном вагона тянулось море. На пустынных пляжах сидели сотни чаек.
Нужно было сойти за остановку до Гагр на полустанке Холодная Речка. Там я намеревался отыскать своего давнего знакомого — Иванцова, начальника опорного пункта Главного ботанического сада. В одну из прежних поездок на Кавказ журналистские пути всего на несколько часов завели меня в райское ущелье, где ботаники выращивали экзотические плодовые растения, пытаясь приспособить их к местным условиям.
Одного побаивался, когда шёл со своей сумкой темно-вишнёвой кожи вверх по ущелью. Иванцов был то, что называется «русский грузинского разлива». Говорил с грузинским акцентом, явно поклонялся Бахусу.
— Отлично сделали, дорогой, что заехали! — встретил меня Иванцов как родного в своём рабочем кабинете. — Все леса вам покажу, посвящу во все проблемы. Сколькими днями располагаете? Всего двумя? Почему? Живите хоть месяц! Какая погода — бархатный сезон, море ещё тёплое — семнадцать градусов. Вот махровое полотенце, идите искупайтесь, а через полчаса всё будет готово. И стол. И дом.
С полотенцем через плечо я стал спускаться другой, более короткой дорогой к пляжу. На всём пути сопровождал отвратный запах канализации. Он исходил со дна ущелья, где струился грязный ручей, впадающий в море.
Чтобы избавиться от этого запаха, пришлось уйти по пляжу далеко влево за небольшой мыс.
В первый момент вода показалась ледяной. Захотелось немедленно выскочить обратно на сушу. Но я пересилил себя, поплыл, а потом нырнул с открытыми глазами. Вот тут-то я и увидел на пустом, безжизненном дне бутылку из-под водки и ржавую спинку кровати.
Выбросить бутылку на берег было легко, а со спинкой кровати пришлось повозиться.
Дрожа от холода, растёрся на пляже полотенцем, натянул на влажное тело рубаху и брюки. Быстрым шагом пошёл обратно. Вонь канализации снова встретила при повороте в ущелье.
— Сколько помню, раньше у вас здесь были совсем другие, райские запахи. Что случилось? — спросил я у Иванцова по возвращении.
— Давняя история! — отмахнулся Иванцов. — Вверху небольшой посёлок, у них постоянно коллектор прорывает, все дерьмо несёт мимо нас в море.
— Надо же что-то делать!
— Кто будет делать? Я, что ли? Извините, не моя забота. Я папаин добываю для государства.
— Пока вы добываете папаин, все вокруг гибнет — ущелье, море. Как вы сами можете жить в этом запахе?
— Сюда, на территорию, не доходит. Пойдемте, убедитесь.
...В высоких, крытых плёнкой оранжереях действительно стоял сладкий запах тропиков. Здесь росли авокадо, дынное дерево — папайя, бананы...
Из оранжерей Иванцов отвёл меня в домик, предназначенный для приёма высоких посетителей — академиков и прочего начальства. Сейчас этот домик, который представлял собой трёхкомнатную меблированную квартиру со всеми удобствами, был пуст.
В столовой ждал обед с грузинскими винами. Сбоку на тумбочке стояла корзина, полная экзотических плодов.
Иванцов с аппетитом ел, выпивал, рассказывал о целебных свойствах папаина, выделяемого им в лаборатории из плодов дынного дерева, по его словам радикально излечивающего рак и другие болезни. Просил написать об этом статью для центральной газеты. Я слушал вполуха. Чувствовал: начинается озноб.
«Еще одна просьба, ещё одно бремя, — с раздражением думал я. — Что со мной? Может, просто заболеваю? Этого мне не хватало!»
Иванцов наконец заметил, что я нахожусь не в своей тарелке, уложил на постель, укрыл одеялом.
Я заснул. Проснулся, когда за окнами было уже темно. Голова взмокла от пота. Лоб пылал.
С трудом заставил себя встать. Не зажигая света, прошёлся по комнатам. Потом раздвинул в стороны руки, медленно повернулся вокруг своей оси. Левая ладонь тотчас же почувствовала линию север—юг. Поставил посередине спальни стул, сел лицом на север. Глубоко выдохнул, снова вдохнул. На задержке дыхания закрыл глаза. Представил себе звёздное небо, бездну Космоса.
