Ознакомительная версия.
Парадокс этой закрытой школы-интерната, которая до определенной степени была пропитана монашескими идеалами и дисциплиной, заключался в том, что одиночество давало время развивать свой внутренний мир, но то, что вы не имели возможности проявить этот внутренний мир, лишало вас уверенности в том, что вы его на самом деле развивали. Не было никаких внешних оценок, никто не указывал вам, что внутренний мир имел ценность, не поощрял ваше стремление найти себя, не пытался узнать, что бы вы хотели делать или кем хотели стать. Но и дома никто вами не занимался. Жизнью вне школы было ежедневное выживание и необходимость приспосабливаться, а также обучение тому, как играть ту или иную роль в обществе. Однако между тем, что я чувствовал и как себя вел, существовало значительное отличие. Школа и семья, мой внутренний и внешний мир, казались бесконечно разными и совершенно не связанными друг с другом.
Я вспоминаю состояние величайшего несчастья, которое я пережил в школе, когда в одиночестве гонял мяч по полю для регби и думал о том, что нет никого, кому я мог бы направить подачу. Глубокое одиночество является чувством, от которого я так окончательно и не избавился. То время на поле для регби я по-прежнему иногда вспоминал. Одним из способов, с помощью которых я переносил это, было ощущение того, что я всегда должен быть готов потерять все, что имею; и в любых ситуациях я должен полагаться только на себя. Мне было очень тяжело видеть, как у одного из моих детей повторяется то же самое ощущение изолированности и усиливается самодостаточность.
Теперь я понимаю, что опыт в этих сферах содержал в себе основы выживания, но качество этого выживания остается сомнительным. Смысл, присущий способности выживать, вынесенный из ежедневной необходимости приспосабливаться, был самым что ни на есть простым и примитивным. Он ничего не привнес в мое эмоциональное, социальное и интеллектуальное развитие. Я осознаю, что по-прежнему храню наследие того времени, и выглядит оно очень непривлекательно.
После трех лет учебы в закрытой школе-интернате Африка сменилась Англией, когда государство, в котором работали мои родители, добилось независимости. Теперь я проводил каникулы с ними и с сестрами три раза в год, а не один. Географическая близость не сделала нас ближе эмоционально. Они были сосредоточены на том, чтобы обосноваться в новой стране – это предусматривало совершенно новую карьеру – и не имели понятия о необходимости сблизиться с детьми, которых они не часто видели последние несколько лет.
Между нами появились различия во взглядах и понимании, основанные на разных социальных и культурных факторах: их познания сформировались еще в Ирландии их молодости; мои находились под влиянием переживаний последних лет, которым, казалось, не было конца. В отличие от родителей я испытывал серьезные психологические трудности. Во мне не было ничего, что я не подвергал бы сомнению. На протяжении длительного периода я даже сомневался в своей способности читать и думать. Я не был уступчивым и послушным сыном, которого они хотели бы видеть. Мое вынужденное независимое поведение противоречило их пониманию того, как должен себя вести ребенок. Мне хотелось признания взамен нашим утраченным отношениям. Было очевидно, что разрыв между нами не восполнялся любовью. Отсутствие понимания с их стороны и моя неспособность разжечь в себе любовь укрепило во мне чувство изолированности.
Взгляд моего отца на родительские обязанности был в основном биологическим, позднее он нашел свое проявление в нормах общественного поведения и ожиданиях. Для обоих родителей подход к воспитанию был деловым и прозаичным, возведенным в наивысшую степень чувством долга, но удерживаемым от повседневных забот. Казалось, что мой отец не способен разделить со мной ни мои неудачи, ни успехи, так как боролся за свою новую карьеру. Несмотря на то, что он должен был провести остаток жизни, помогая неблагополучным мальчикам, не удивительно было, что он не пользовался терапевтической стороной своей работы.
Брак моих родителей нельзя было назвать браком по любви: любовь была со стороны матери, а со стороны отца – лишь чувство долга. Их брак не всегда был счастливым и уравновешенным. Их отношения доминировали и поглощали все эмоциональные ресурсы семьи. В раннем детстве я сопоставил вместе факты того, как они оказались вместе, из обрывков информации, которая просачивалась в периоды ссор. Это заставило меня страдать и думать, зачем я вообще появился на свет. Временами я ощущал себя препятствием на пути их желания расстаться и надежд на более благополучную жизнь. Период, начавшийся после переезда в Англию, тоже был не самым легким в их браке, поэтому, несмотря на все трудности пребывания в школе, я предпочитал ее суровую и лишенную эмоций стабильность. Оглядываясь назад, я даже в какой-то степени горжусь тем, что пережил. Те годы могли показаться мне невыносимыми и непреодолимыми, но наличие двух различных площадок для развития событий (дом и школа) предусматривало некий психологический третейский суд, который помогал мне справляться с ситуацией.
Я не стал монахом. По правде говоря, это перестало быть серьезным намерением примерно за два года до того, как я покинул школу. Я осознавал, что был эмоционально и интеллектуально не подготовлен. Я больше не считал, что у меня есть призвание к этому; кроме того, я полагаю, что подсознательно понимал необходимость близких отношений, в которых я получил бы определенную степень признания.
Последние два года были очень трудными. Мне казалось, что я двигаюсь в обратном направлении, если не разрушаюсь совсем. Я видел, как мои ровесники становятся все увереннее. Я же не мог разглядеть связи между своими отдельными мирами и тем миром, в котором мне предстояло действовать. Я думаю, что пережил в то время некую форму нервного срыва, хотя он не был диагностирован или подтвержден, а для окружающих он ничем не отличался от поведения неадекватного подростка. В университет я не попал.
Я был полностью не подготовлен к жизни в реальном мире. Я не умел налаживать отношения и изо всех сил старался справиться с этим. Я научился выживать в учебном заведении, но оказался недостаточно развитым в эмоциональном и социальном плане. Дружеских отношений у меня было несколько, и длились они недолго, заканчиваясь, как правило, той или иной формой разлада. Из-за своей полнейшей непривлекательности я чувствовал себя изолированным от девочек, что еще больше подкрепилось эмоциональной подготовкой к службе священника. Мне пришлось делать над собой усилия, оказавшись после школы в разнополой образовательной среде, когда молодые женщины называли меня по имени: до этого ко мне обращались только по фамилии или по образованному от нее прозвищу.
Следующие десять лет были потрачены на то, чтобы стать нормальным хотя бы в некоторой степени. В это время у меня появилось несколько полноценных дружеских отношений, и я находился под их благотворным воздействием, а также на меня хорошо влияла более доброжелательная обстановка, в которой я оказался. В конце концов я поступил в университет и вышел из него с некоторым чувством уверенности. Я женился и имею троих детей. Однако не проработанное прошлое осталось во мне тяжелым наследием.
Состояние, в котором я находился ко времени окончания школы, можно было охарактеризовать как глубокая внутренняя изоляция. Кроме того, я прекрасно осознавал контраст между своей внутренней сущностью и той личностью, которую я проецировал во внешний мир, чтобы выжить. Подобное раздвоение перешло и во взрослую жизнь. Я также знал о существовании и действовал под давлением двух сил, обе из которых отражали более ранние переживания: осознание того, что мои родители пожертвовали многим, чтобы дать мне возможности, которыми я не воспользовался, и желание обрести уверенность в том, чем я хотел заниматься.
Замкнутость в собственном мире и в какой-то степени зацикленность на прошлом стали тому ценой. Прошлое обсуждать было невозможно – в основном потому, что людям это неинтересно, или они не способны установить связь с событиями, о которых кто-то хотел бы рассказать. Я чувствую себя ветераном войны, о котором мало кто слышал и еще меньше им интересуется, но все-таки жизненный опыт отчасти объясняет, кто он и в каком он сейчас положении. Сейчас та «война» является всего лишь сноской в социальной истории. Но переживания не исчезают, потому что они породили проблемы, которые нельзя оставлять без внимания. Даже братья и сестры, которые на первый взгляд должны иметь аналогичные переживания и опыт, никогда не проявляют значительное или вообще какое-либо понимание. Отсутствие со стороны других людей отклика и готовности принять участие заставило меня усомниться в своих переживаниях и их ценности.
Ознакомительная версия.
