Чтобы понять, что происходило с нами двадцать пять лет назад, мы начали искать карты, и лучшими из тех, что были доступны для нас в то время, оказались восточные карты, в частности, буддизм и индуизм. В большинстве ближневосточных религий карты непосредственных мистических переживаний были частью эзотерических, а не открытых учений и тщательно охранялись. Каббала и хасидизм не были столь популярны, как теперь. Поэтому в те ранние дни мы обращались к тибетской "Книге Мертвых", к "Упанишадам" и "Бхагавадгите". Мы обращались к различным практикам, чтобы обрести новые переживания или интегрировать свой опыт, полученный в психоделических сеансах.
В начале 1960-х Тим Лири и я повесили на нашей стене в Милбруке схему, геометрическую кривую, показывающую, как скоро все люди достигнут просветления. Правда, эта схема предполагала внесение ЛСД в систему водоснабжения, но в остальном ситуация не представлялась нам слишком драматической. Мощь психоделических переживаний была такова, что коллективное просветление казалось неизбежным и необратимым. Мы окружили себя другими людьми, пережившими трансформацию, и скоро в Гарварде нас стали считать культом, главным образом оттого, что люди, не пережившие такого рода прорыв, больше не могли с нами общаться. Прохождение через переживания на другую сторону изменило наш язык, тем самым создав непреодолимый разрыв.
На еще одном уровне было своего рода наивное ожидание, что процесс трансформации должен немедленно завершиться. Это ожидание опровергалось тем, что мы читали, но нам казалось, что психоделики могут сработать там, где буддизм и индуизм не работали.
Когда Будда, говоря о перевоплощениях, описывал, как долго человечество находится в своем путешествии, он приводил в пример гору в шесть миль высотой, шесть миль длиной и шесть миль шириной. Каждые сто лет прилетает птица с шелковым шарфом в клюве и один раз проводит им по горе. Время, нужное для того, чтобы шарф стер всю гору, и есть то время, которое вы уже находитесь на пути. Если приложить это к собственной жизни, начинаешь понимать, что она короче мгновения ока и каждое рождение — всего лишь момент, подобный застывшей фотографии. С таким пониманием временной перспективы можно расслабиться и убрать схему со стены.
Но в то же время в большинстве духовных учений говорится о настойчивости. Будда говорил: "Работайте как можно усерднее". Кабир писал:
"Друг, жди гостя, пока ты жив.
Бросайся в переживание, пока ты жив…
То, что ты называешь "спасением", относится ко времени до смерти.
Если ты не разорвешь путы, пока ты жив, думаешь ли ты, что духи сделают это потом за тебя?
Идея о том, что душа воссоединится с экстатическим бытием, лишь потому, что тело бренно, — чистая фантазия.
То, что есть теперь, есть и тогда.
Если ты не находишь ничего сейчас, ты просто кончишь жилищем в городе мертвых.
Если ты занимаешься любовью с Божественным теперь, в следующей жизни на твоем лице будет выражение удовлетворенного желания.
Так погружайся в истину, узнай, кто учитель,
Верь в великий звук!"
Так что у нас было желание продолжать то, что мы интерпретировали как обретение духовного пути и превращение его в путь достижения. Есть прекрасная дзэнская притча о парне, который пришел к Мастеру дзэн и сказал: "Мастер, я знаю, у тебя много учеников, но если я буду учиться упорнее всех, сколько времени понадобится мне, чтобы достичь просветления?" Мастер ответил: "Десять лет". Парень сказал: "Хорошо, а если я буду работать день и ночь и удвою усилия, сколько мне понадобится времени?" "Двадцать лет", — сказал Мастер. Парень еще что-то сказал об усилиях и достижении, и тогда Мастер ответил: "Тридцать лет". Тогда парень спросил: "Почему ты все время добавляешь время?" — "Потому что если ты одним глазом удерживаешь цель, то для работы остается лишь второй глаз, и она безмерно замедляется", — ответил Мастер.
В сущности, это именно то затруднение, в котором мы оказались. Мы стали так привязаны к тому, куда мы идем, что у нас было мало времени для углубления практики, необходимой, чтобы туда попасть. Но с годами мы вырастали. Мы выработали терпение и в результате перестали высчитывать время. Это само по себе представляет огромный рост для западной культуры. Я занимаюсь своей духовной практикой просто потому, что я ей занимаюсь; что случится, то случится. Достигну я свободы и просветления сейчас или через десять тысяч рождений, это меня не касается. Какая разница? Что мне еще делать?! В любом случае я не могу остановиться, так что для меня это не имеет значения. Единственная забота — следить за тем, чтобы не попасться в ловушку собственных ожиданий относительно результатов практики.
Есть прекрасная история о Насреддине, суфийском мистике, лодыре и разгильдяе. Насреддин зашел к соседу одолжить большой котел для приготовления пищи. Сосед сказал ему: "Насреддин, ты знаешь, что ты совершенно безответственный человек, а я очень дорожу своим котлом. Я не могу тебе его дать". Но Насреддин настаивал: "Собирается вся моя семья. Мне он действительно нужен. Завтра же я отдам его тебе". В конце концов сосед нехотя дал ему котел. Насреддин очень бережно понес его домой и на следующий день стоял у дверей соседа с котлом. Сосед был обрадован и сказал: "Насреддин, это замечательно!" Он взял котел и внутри его обнаружил еще один маленький котелок. Он спросил: "Что это?" Насреддин ответил: "У большого котла родилось дитя". Сосед, конечно, остался очень доволен. Через неделю Насреддин опять пришел к соседу и сказал: "Я бы хотел одолжить твой котел. У меня опять гости". "Конечно, Насреддин, бери", — ответил сосед. Насреддин взял котел, но не появился ни на следующий день, ни через день. В конце концов сосед сам пошел к Насреддину и спросил: "Насреддин, где мой котел?" Тот ответил: "Он умер". Смотрите, как легко ваш собственный ум может вас обмануть.
Начиная с 1960-х годов на Западе один за другим начали появляться восточные духовные учителя. Я помню, как ездил в танцзал Авалон в компании Суфи Сэма, чтобы услышать, как Аллан Гинзберг будет представлять А.С.Бхактиведанту, который собирался читать эту дикую мантру, именуемую "Харе Кришна". "Битлз" путешествовали на самолете вместе с Махариши Махеш Йоги. Однажды я вместе с группой хиппи из Хэйт Эшбери[1] ездил на встречу со старейшинами индейцев хопи в Хота Виллу. Мы хотели устроить совместный сбор хопи и хиппи в Большом каньоне. Мы оказывали им почести, как своим старейшинам, но я не думаю, чтобы они действительно хотели нашего почитания. Потому что, когда мы ездили туда, мы совершали ужасные ошибки — мы давали перья детям, а некоторые из нас на глазах у всех занимались любовью. Мы не умели как следует уважать традиции.
С годами мы научились уважать традиции благодаря нашей связи с восточными учениями. Проблемы с традициями проистекали из вопроса о том, сколь многое из них брать непосредственно и до какой степени их модифицировать. Однако традицию следует менять изнутри, а не снаружи. Но многие люди Запада начали делать нечто иное — они брали традицию из буддизма Махаяны и говорили: "Это хорошо для тибетских буддистов, но в действительности нам следует…" Мы испробовали много таких модификаций, прежде чем полностью поняли практику из глубочайшего источника — и в нас самих и в традиции. Карл Юнг писал нечто подобное о Рихарде Вильгельме в своем предисловии к "И Цзин". Он называл Вильгельма "гностическим посредником", говоря, что Вильгельм впитал китайский дух в свою плоть и кровь. Вильгельм преобразовал самого себя так, как было необходимо для понимания традиции.
Но многие из нас столь горячо рвались вперед, что совершали насилие над множеством традиций. Мы отправлялись на Восток и приносили их оттуда, но постоянно приспосабливали их для своего собственного удобства и комфорта. У нас на Западе культ Эго. Мы больше всего озабочены тем, что "Я хочу", "Я желаю", в чем "Я нуждаюсь". Эта позиция не является в равной степени верной для восточных культур. Многие восточные духовные практики не сосредоточены на личности и потому не могут быть непосредственно перенесены на Запад.
Поначалу я по-настоящему не понимал важность традиции. Помню, мы как-то организовывали телевизионную передачу с Чогьям Трунгпа Ринпоче. Мы говорили о непривязанности как о крайне желательном качестве ума. Я сказал ему: "Ну хорошо, если вы столь не привязаны, тогда почему вы не отказываетесь от своей традиции?" Он отвечал: "Я не привязан ни к чему, кроме своей традиции". И я сказал: "Итак, и у вас есть проблема". Мое суждение проистекало из неспособности по достоинству оценить ту интимную связь, которая возникает у человека с его практикой. Человек входит в практику как дилетант, почти фанатически привязывается к ней, а потом "выныривает" из нее и продолжает жить в ней как в одежде, уже не будучи к ней привязан.
