Если вам приходится постоянно держать при себе снадобье, то значит что-то от болезни еще осталось. Когда хворь ушла насовсем, вы выбрасываете и снадобья. Когда боль ушла, зачем носить с собой удовольствие? Когда страдания больше нет, к чему праздновать? Тогда все ваше существо стало смехом, тогда вы больше не смеетесь.
Совершенный смех похож на отсутствие смеха. В совершенном счастье нет ничего от счастья; если есть что-то от счастья, вы увидите: несчастье ожидает вас за углом. В любой момент оно снова может выскочить и овладеть вами.
Счастливый может стать несчастным. Будду нельзя сделать несчастным: он уже несчастлив, он вне тисков двойственности.
Мальчик тревожится: цадик, мастер медитирует, а не в экстазе.
Ученики хасидов очень экстатичны: танцуют, поют в восторге. Восторг — их молитва, и так должно быть: нет другого способа выразить свою благодарность Богу. Восторг, танец, слезы радости -это единственная возможная молитва.
Когда сын раввина из Ленцно был маленьким мальчиком, он увидел молящегося рабби Вицака из Ворки.
Мальчик, должно быть, видел многих хасидских учеников, танцующих, преисполненных слезами радости, плачущих, вскрикивающих, обнимающихся в глубокой благодарности, в глубоком памятований Бога. Мальчик, должно быть, видел, что, медитируя, они празднуют.
Пораженный, он прибежал к отцу и спросил: как же так, такой цадик, такой великий мастер, а молится спокойно и просто, без всяких признаков экстаза.
Он не кажется счастливым, он не кажется празднующим — в нем ни малейшего признака экстаза. Как это так? А он такой великий мастер. Ребенок, должно быть, много слышал об этом великом мастере, слышал, чего тот достиг. Он спрашивает: "Что же он делает? В его молчании нет экстаза. Чего-то недостает".
Это детское отношение. Если вы приведете ребенка к Будде, он подумает, что чего-то не хватает. Но если вы приведете его к Чай-танье, он поймет, что все в порядке. Чайтанья танцует, барабаны бьют. Он в экстазе, в восторге — он вне этого мира. Он затерян в неведомом. И ребенок может понять, что что-то произошло.
Быть с Буддой значит быть зрелым. За Чайтаньей могут последовать даже дети. Это и случается с людьми Хари Кришны: детскость, незрелость. Но они думают, что достигают именно так. Поймите, нет ничего плохого в танце. Но надо запомнить: танец, экстаз -только снаружи храма. Внутри все происходит в молчании; само ваше существо растворилось. Кому же тогда танцевать? Вас больше нет.
Его отец ответил: "Плохому пловцу приходится барахтаться, чтобы удержаться на воде. Совершенный пловец покоится на ее поверхности, и она несет его".
Мира танцует, Чайтанья танцует — что-то еще несовершенно, пловцы еще не совершенны. Учась, вы приближаетесь с каждым днем, но вы все еще плывете, вы еще боитесь реки, вы еще не приняли ее. Если вы все еще плывете, ваш взмах перенес вас к другому храму, к другому краю, — но так не достигнуть середины, где все прекращается.
Сознание переходит от одной противоположности к другой. Вы злы, а теперь полны сочувствия. Вы исполнены ненависти, а теперь переполняетесь любовью. Понаблюдайте! Всегда следом за злостью, вдруг по пятам, приходит нежное любящее чувство.
Все любящие знают это: всегда после борьбы, злобы, после конфликта, столкновения индивидуальностей по пятам следует прилив нежности и любви. Высших пиков любовники достигают после борьбы, потому что, борясь, вы двигаетесь в одном направлении, как маятник часов. Он двигается влево, доходит до самого предела. По всей видимости он собирается зайти еще дальше, но в глубине назревает момент, наступает момент движения вправо. Тогда от той же энергии он двинется вправо. Когда он заходит вправо, вы предполагаете, что он так и будет идти вправо, но снова назревает момент маха в другую сторону.
Когда вы злы, созревает момент любви. Когда вы любите, созревает момент злобы. Так и качается маятник.
Итак, Мира ушла от мира. Агония мира ушла — пришел экстаз. Экстаз Бога. Но это тоже движение.
Будда стоит ровно посередине. Часы остановились. Время остановилось. Маятник больше не движется. Никакого тик-так. Полное молчание.
Мира и Чайтанья произведут на вас большее впечатление, а Будда — не так чтобы очень, потому что Будда слишком вне вас.
Вы можете понять Миру. Она может быть вашей противоположностью, но язык тот же. Вы в агонии, она в экстазе, но язык тот же. Что такое экстаз? — не агония. Что такое агония? — не экстаз. Язык тот же. Понять можно. Можно завидовать, можно лелеять мысль, надежду, что однажды вы сможете плясать, как Мира. Какая красота, какое счастье, какой экстаз, но язык тот же; учтите, вы можете понять только то, для чего у вас есть язык, общий язык.
Случилось так: одного религиозного человека, очень простого, искреннего, подлинного, пригласили в какой-то город. Готовивший его выступление в этом городе был политиком. Он всегда готовил все к визитам политиков, премьер-министров, министров, главных министров, всяких-яких. Он лучше всех в городе умел устроить все, и его попросили заняться этим.
Устроителю был совершенно неизвестен этот религиозный деятель. Он слышал его имя, знал о нем, но никогда на сталкивался с религиозными людьми.
У политики нет ничего общего с религией, а если есть, то это уже не религия, а политика. Их цели противоположны. Политик не может быть верующим, а верующий не может быть политиком. Верующий не бывает честолюбивым.
Город был не знаком религиозному деятелю, а он — городу, поэтому он предусмотрительно послал телеграмму: "Приготовьте комнату в тихом домике где-нибудь на окраине, вегетарианскую пищу, коровье молоко и т. д." Приехал. Все было приготовлено. Все, как он хотел. Он был очень доволен. Устав с дороги, он зашел в ванную умыть лицо. Но тут же вышел оттуда ошеломленный: " ^анне он увидел трех красивых женщин, но все же они были отвратительны, в них было что-то от проституток. Выйдя, он спросил политика: "Что это значит? Кто эти женщины?" Политик отвечал: "Кто эти женщины? Это три "и т. д.": и т. д., и т.д., и т. д."
Религиозному деятелю стало противно, он не мог поверить. "Что вы хотите сказать? Я никогда не знал, что "и т. д." означает женщину". "Вы не знаете язык политиков, — ответил политик. — Я всегда готовил все к их приезду; это условное слово: "и т. д." Одно "и т. д."- одна женщина, два "и т. д." — две женщины, а если пишут три "и т. д." — три женщины".
Вы понимаете свой язык. Вы можете понять Чайтанью или Миру, как бы далеко они ни были, потому что ваша агония может понять язык экстаза. На самом деле, агония постоянно ищет экстаза.
Ребенок не может понять. Великий цадик, а молится спокойно и просто, без признаков экстаза: не танцует, не размахивает руками, не текут слезы. По его лицу не скажешь, что он делает.
Когда вы на самом деле молитесь, вы ничего не делаете. Молитва не имеет ничего общего с деянием. Это не "делать", а "быть". Быть в присутствии Бога — это молитва. Чувствовать присутствие Бога -это молитва. Растворение себя в нем — это молитва. Агония уводит вас в сторону. Запомните это.
Экстаз лучше, чем агония, но оба существуют вокруг тонкого "Я". Когда вы потеряны, кому быть в экстазе? — вас больше нет.
Ребенок не может понять. Ребенок никогда не поймет: ребенок понимает слезы, счастье — язык незрелости.
Часто, когда ко мне приходят люди Хари Кришны, я вижу незрелое сознание. Но они думают, что это все: прыгать по улице, распевая "Хари Кришна, Хари Кришна..." Конечно, это дает некий восторг, некую интоксикацию. Это алкоголь, но это не цель. Цель — абсолютное молчание. Такое спокойствие, в котором нет ничего другого. Чистое спокойствие.
Ребенок не может понять. И ребенок в вас тоже не сможет понять.
Его отец ответил: "Плохому пловцу приходится барахтаться, чтоб удержаться на воде".
Так что не думайте, что это плавание. Это только плохое плавание, только начало. Он барахтается, выбрасывает руки. Не думайте, что он плавает — он только учится. Когда пловец достигает настоящего совершенства, сонастроенности, он понимает, что теперь плыть не нужно. Он может довериться реке. Он оставляет барахтанье: это барахтанье все еще противодействие, некая борьба, попытка победить реку.
"Совершенный пловец отдыхает на ее поверхности, и она несет его".
Совершенный созерцатель отдыхает на поверхности Бога, и она несет его. Он ничего не делает: в делании остается "я". С неделанием "я" исчезает. Он не в агонии, он не в экстазе. Все, что мы можем понять, обычный язык, становится бесполезным.
Вот почему, когда Будду спрашивают: "Чего ты достиг?", он хранит молчание, не отвечает. Потому что, что бы он ни сказал, будет понято неверно: "и т. д., и т.д., и т.д." У вас свой язык, свои условные обозначения. Что бы он ни сказал, будет понято неверно. Если он скажет: "Я в экстазе", кто его поймет? Вы поймете, что он не в агонии. Если он скажет: "Я счастлив", — вы скажете: "Хорошо. Значит он больше не несчастлив. Это то, что мне нужно. Таково и мое стремление, моя надежда". В вас возникнет желание. А счастье Будды приходит только тогда, когда вы освободитесь от желаний. Слово Будды обречено на непонимание.
