Возвратившись в свою комнату, я вместо того, чтобы сесть за стол, как это делал обычно, вышел на веранду, чтобы подышать свежим воздухом и полюбоваться открывающимся оттуда видом. Передо мной стоял ряд домов, упирающийся в крутой, поросший лесом склон, который вел к берегу реки Тави, чьи воды в обрамлении валунов сверкали под солнцем. С другой стороны реки виднелся холм со средневековой крепостью на вершине. Я смотрел на этот пейзаж чуть ли не каждый день на протяжении нескольких лет, и вид из окна отпечатался в моей памяти. В последние месяцы я, глядя на нее, отмечал что, как и все прочие объекты, картина обрела иные пропорции и тот же белесоватый меловый оттенок. 8 этот памятный день, пытаясь охватить взглядом всю панораму и сравнить ее с тем, что видел обычно, я изумился неожиданной метаморфозе.
Увеличенные размеры и слегка белесоватый оттенок все еще присутствовали в картине, но дымка полностью исчезла и перед моим взором предстала невероятно яркая и богатая комбинация цвета и светотени, а серебристое свечение придавало пейзажу неописуемую прелесть.
От волнения у меня перехватило дыхание и, переводя взгляд с объекта на объект, я пытался понять, произошла ли эта метаморфоза со всем миром или то была иллюзия, вызванная ярким солнечным светом. Я с восхищением разглядывал все вокруг, позволяя взгляду задержаться то тут, то там, асе больше убеждаясь в том, что не стал жертвой какого-то оптического обмана, а действительно видел перед собой прекрасный пейзаж, пронизанный молочно-белым, неведомым мне прежде светом. Глубокие чувства переполнили мою грудь, и слезы сами собой полились из глаз, когда я осознал происшедшую со мной метаморфозу. Но и сейчас, когда мой взор застилали слезы, я мог различать игру серебристых лучей перед глазами, делающих картину такой прекрасной. Мне было нетрудно понять, что в познавательном центре моего мозга произошла перемена, не зависящая от моей воли, и чарующий свет, окружающий ныне каждый объект, не был ни плодом моей фантазии, ни свойством объекта, а являлся проекцией моего собственного внутреннего света.
Дни и недели проходили, не принося заметных перемен. Яркий серебристый ореол, окружающий каждый объект, уже воспринимался мной как нечто само собой разумеющееся. Лазурный небесный склон, когда бы я на него ни смотрел, излучал неописуемо прекрасный чистый свет. Обладай я подобной способностью к восприятию с детства, мне бы казалось, что так должен видеть мир любой человек, но трансформация, происшедшая со мной, была настолько внезапной и очевидной, что я не переставал ей удивляться. Изучая себя более пристально в поисках новых перемен, я обнаружил, что метаморфоза произошла и с моим слухом — звуки воспринимались более отчетливо, что придавало музыкальным мелодиям особую прелесть, а шум казался более неприятным, чем прежде. Однако эта перемена до последних лет ни в чем не была столь заметной, как в сфере зрительного восприятия. Что же касается обоняния, вкуса и осязания, можно сказать, что эти чувства также обострились, но эти перемены не могли сравниться с тем, что произошло со зрением. Я мог наблюдать этот феномен и в темное время суток. Ночью лампы светились с особой яркостью, а освещаемые объекты озарялись особым светом, а не просто отражали лучи ламп.
Через насколько недель эти перемены перестали вызывать у меня удивление и я стал принимать их как должное. Куда бы я ни шел и что бы ни делал, я постоянно осознавал свечение в себе и сияние снаружи. Старое «я» уступало место новой личности — я изменялся. Мое восприятие стало более тонким и художественным — в моем организме происходил какой-то странный процесс трансформации на клеточном уровне.
В середине апреля этого года, прежде чем переехать в Сринагар, я, взяв прах своей матери, которую потерял за год до того памятного переживания, отправился Хардвар. Я уже как-то посещал Хардвар с аналогичной миссией после смерти отца. Во время железнодорожного переезда и пребывания в Хардваре я ни на минуту не мог забыть о происшедших во мне чудесных переменах. Я ехал тем же путем, останавливался на тех же станциях, ходил по тем же улочкам и видел те же здания, все тот же Ганг нес передо мной свои воды, и в них совершали омовения все те же паломники. Все было таким же, как и в тот раз, но воспринимал я эти картины совершенно иначе: теперь каждый объект являл собой часть невероятно расширившегося поля зрения и вся воспринимаемая мной картина была озарена ярким светом, словно свежевыпавший снег под лучами солнца. Совершив священные обряды, я возвратился в Джамму, убежденный в том, что со мной произошла метаморфоза. Вскоре я, как обычно, переехал в Сринагар вместе с офисом.
Шли годы. Мое здоровье и жизненные силы полностью восстановились. Я мог непрерывно читать на протяжении продолжительного времени и подолгу предаваться своему любимому занятию — игре в шахматы. Для этого требовалось часами напрягать внимание. Прием пищи почти ничем не отличался от обычного и единственное, что напоминало мне о пережитом, — это чашка молока по утрам и еще одна с ломтиком хлеба на полдник. Однако я не мог выдерживать длительного поста, и если пытался сделать это, тут же следовала расплата. Несмотря на все это, я уже не был тем человеком, что прежде. Свечение внутри меня и вокруг становилось все более ощутимым. Внутренним взором я мог отчетливо различать прохождение светящихся потоков по нервам моего тела. Живое серебристое пламя с золотистым оттенком я отчетливо различал в области лобных долей мозга. Мои умозрительные образы отличались необычайной яркостью, и каждый всплывающий в памяти объект был таким же сверкающим, как и при его непосредственном восприятии.
Моя реакция на инфекции и болезни была не совсем обычной. Даже если симптомы заболевания проявлялись, то в гораздо более мягкой форме, а температура, как правило, не повышалась. Пульс учащался, но такое случалось редко, и это учащение не сопровождалось жаром. Эту особенность я наблюдаю за собой и сейчас. Единственное объяснение, которое я мог найти, состояло в том, что организм, нервы которого находятся в возбужденном состоянии, чтобы уберечь от вредного влияния высокочувствительный механизм мозга, не допускает прилива горячей крови к мозгу и освобождается от инфекции другими способами. Я не мог ни принимать лекарства во время болезни, ни соблюдать пост. Единственное, что мне оставалось, — это соблюдать диету.
Я уже немало рассказал о работе моего мыслительного аппарата во время бодрствования, но ничего не сказал о его поведении в часы сна. В первый раз я узнал о тех переменах, которые произошли с моим сознанием во время сна в период кризиса в феврале 1938 г., когда я впервые заснул после многодневной бессонницы. Тогда я погрузился в сон, окутанный светящейся мантией, присутствие которой ощущал и во сне. С этого дня меня стали посещать необыкновенно яркие сновидения. Сияющее свечение в голове, неизменно сопровождавшее меня во время бодрствования, присутствовало и во сне; более того, в ночные часы оно казалось более интенсивным, чем днем. В ту секунду, когда я клал голову на подушку и закрывал глаза в ожидании сна, я тут же начинал видеть это яркое свечение, исходящее из моей головы, пребывающее в постоянном движении, расширяющееся кверху и сужающееся книзу, подобно водовороту играющему под лучами солнца. Вначале мне казалось, что у основания моего позвоночника работает какой-то поршень, выбрасывающий вверх струи светящейся жидкости. Неощутимый, но отчетливо видимый, он работал с такой силой, что я чувствовал, как в ответ на очередной выброс сотрясалось все мое тело, а кровать то и дело поскрипывала.
Сновидения были чудесными, и картины всегда разворачивались на сияющем фоне, что придавало образам фосфоресцирующий оттенок. Каждую ночь во сне я переносился в волшебную страну и там, окутанный сиянием, легкий как перышко, перелетал с место на место. Перед моим взором разворачивались фантастические сцены. Как обычно это бывает во сне, они были бессвязными и прерывистыми, но всегда прекрасными и величественными. Во сне я всегда чувствовал себя защищенным и счастливым и никогда не упускал возможности окунуться на десять часов в этот мир, чтобы отдохнуть от сомнений и тревог дня. Прежде мне никогда не снились столь яркие сны. Они естественным образом повторяли рисунок моей новой личности и были сотканы из того же светоносного материала, что и мои дневные мысли и фантазии. Я отчетливо осознавал, что свет не только пропитал мое поверхностное сознание, но и глубоко проник в самые потаенные уголки подсознания.
Со временем в моем сознании начала укрепляться мысль, что поток лучистой энергии во время сна каким-то необъяснимым образом укреплял мой дремлющий мозг, нервные структуры, готовя их к воздействию недавно высвобожденной могучей жизненной силы. Но долгие годы я никак не мог осознать, что происходило внутри меня. В каком-то древнем трактате по Кундалини-Йоге я наткнулся на туманную фразу, намекающую на преображающую способность божественной энергии. Намеки эти были такими расплывчатыми и недетализированными, что я никак не мог понять, как человеческий организм, появившийся на свет в результате миллионнолетней эволюции, со всей совокупностью генетических факторов, определяющих его развитие, может быть перестроен изнутри так, что его мозг начнет функционировать на совершенно новом уровне. Учитывая органические перемены, влияющие как на состояние тканей тела, так и на исключительно деликатные структуры мозга, задача по трансформации приобретает столь невероятные масштабы, что кажется почти невозможной.
