Становилось все жарче. Борис хотел стянуть с себя куртку, заодно вынуть бумажник, проверить, все ли на месте, но рядом возвышался широкоплечий амбал в новеньком джинсовом костюме, всё время меланхолично жевал жвачку и, когда автобус кренился на поворотах, придавливал Бориса к стенке.
«Даже не извинится, чучмек!» — Бориса совсем разморило.
Он проспал почти всю дорогу, все четыреста километров пути, благо они прошли без приключений.
…В городе была уже ночь, когда он добрался до аэропорта. Обратный билет в Москву у Бориса имелся, но срок кончился ещё шесть дней назад. Предстояло купить новый.
Обходя пассажиров, спящих вповалку возле своих чемоданов и мешков, он беззаботно шёл к кассам. Мимоходом взглянул на табло. До ближайшего рейса в Москву оставалось всего два с половиной часа. «Рас–чу‑де–чуде–чудесно!» — обрадовался Борис. Он знал, что с билетом для него проблемы не будет. Знал, как это делается.
У касс наконец вынул бумажник из внутреннего кармана куртки. Всё было на месте. Вытащил паспорт, вложил в него десятидолларовую купюру так, чтобы её конец торчал наружу, и протянул в окошко со словами:
— Один до Москвы на пять утра.
Кассирша почтительно глянула на наживку.
— К сожалению, ничего не могу для вас сделать. Вчера утром началась недельная забастовка диспетчеров.
— Как это? Ни одни самолёт не летает?
— Ни один.
Теперь он понял, почему у касс не было очереди. Борис оглядел набитый спящими людьми зал ожидания. Снова сунулся в окошко.
— А поезда? Поезда ходят?
— По–моему, ходят ещё.
— Сколько поезд идёт до Москвы?
— Трое с половиной суток.
— Вы с ума сошли! Мне нужно послезавтра утром быть в Шереметьево. У меня билет! На заграничный рейс!
Кассирша пожала плечами.
Борис постоял–постоял возле касс. Побрел к выходу.
Светало. Площадь перед аэропортом была мертва. Ни машин. Ни людей. Только пёс с поджатой перебитой лапой пересекал её.
— Будь они прокляты, эти «Скрижали»! — выругался Борис.
Он знал, что аэропорт находится недалеко от города, что за какие‑нибудь тридцать минут можно дойти до логова Васьки–йога, ввалиться к нему, разбудить, снова увидеть эту груду книг и рукописей на полу вперемешку с одеревеневшими от грязи старыми носками… Можно было дождаться начала рабочего дня, прийти в дирекцию заповедника к Стаху, если он опять куда‑нибудь не уехал, посоветоваться с ним, поплакаться. Наверняка у него в городе связи.
Но внутренний голос всё время твердил: «Нельзя, нельзя ни на шаг уходить из аэропорта!»
И Борис остался.
Несколько раз он прорывался в кабинет заместителя начальника аэровокзала по пассажирским перевозкам, приставал к пилотам, к стюардессам, но все они сами ничего не знали, ничего не могли сказать, хотя бы утешить, подать надежду. Наоборот, озлобленно гнали прочь из служебных помещений, показывали на опухшую от слез женщину, которая отрешённо бродила с телеграммой, где сообщалось о том, что её сына–студента, убитого в Москве, в общежитии, сегодня должны хоронить.
К вечеру Борис дозвонился до Стаха. Дотошно, со всеми подробностями, дорожа вниманием собеседника, рассказал о своей катастрофе. Тот вроде слушал терпеливо, сочувственно, потом спросил:
— А как там Артур?
— При чём тут Артур?! — завопил Борис. — При чём? С ума сошёл ваш Артур! Саркому лечит. А мне завтра утром лететь в Тель–Авив! В шесть тридцать!
— Я располагаю только газиком, — ответил Стах. — Сами знаете. Вам есть где ночевать?
Борис злобно повесил трубку.
Здесь, в аэропорту, время словно выкачали. Казалось, минутная и часовая стрелки часов вязнут в глицериновом вакууме. Снова на пустой площади зажглись редкие фонари, снова, как в дурном сне, трусила по ней собака с перебитой лапой. А в зале ожидания плакали дети.
Но необъяснимым образом время, тем не менее, мчалось с курьерской скоростью. Прошел целый день. В начале первого ночи Борис, небритый, голодный, осознал, что даже если сейчас каким‑то чудом он вылетел бы отсюда — на рейс в Тель–Авив не успевает.
Оставшихся долларов, чтобы купить в Москве новый билет до Израиля, уже не хватало. Билет за рубли стоил чудовищных денег, и самое страшное, его можно было приобрести в лучшем случае только за шесть месяцев вперёд.
«А где жить? — думал Борис, в который раз выходя на площадь. — Сдуру сдал ключи, выписался. Наверняка кого‑то вселили. Как эта дворняга, бегать по знакомым? Проклятые диспетчеры! Проклятые «СкрижалиІ!»
— Тоже в Москву летишь? — раздался над ухом чей‑то голос.
Борис оглянулся. Над ним навис плечистый автобусный попутчик в джинсовом костюме. Все так же невозмутимо пережёвывал жвачку, хотя с лица его крупным градом катил пот, грудь ходила ходуном, будто он только что таскал пудовые гири.
— Говорю, в Москву летишь? Где чемодан? Багаж?
— Нет ничего.
— А то, за чем приезжал? Где?
— Нет ничего. Ничего нет. — Борис сделал шаг назад.
— Куда? — плечистый амбал лениво протянул руку, придержал за отворот курточки. — Дурак! Опоздаешь в свой Израиль. Готовь баксы. Иди за мной.
— У меня билет есть. — Борис все‑таки пошёл за ним куда‑то в обход здания аэропорта.
— Можешь подтереться своим билетом, — амбал все убыстрял шаги.
Борису пришлось бежать за ним. Они обогнули серебристый ангар, возле которого стоял танк, и оказались на краю лётного поля. Вдалеке от старенького «Ил-18» отъезжал грузовик.
— Деньги! — обернулся амбал.
— Сколько? — спросил Борис, на бегу вынимая бумажник.
— Сто баксов.
— Чего? Сколько?
— Сто долларов! Давай быстрее!
— Слушайте, как вас зовут?
— Зови Маратом.
— Марат! Я всё равно опоздал на свой рейс.
— Там время московское! А здесь — местное. Четыре часа разницы. Успеешь.
— Ох ты! Как это я забыл?! — Борис все так же на бегу сунул деньги Марату. — Откуда ты знаешь, что у меня валюта?
— Не надо кассиршам показывать.
Они подбежали к железной лесенке без перил, приставленной к люку «Ил-18». Марат отдал стодолларовую купюру стоящему возле самолёта лётчику в военной форме.
Едва забрались внутрь, в тёмный, неосвещённый салон, заваленный какими‑то тюками, как дверца захлопнулась, взревели двигатели.
Сидений в салоне не было. Пассажиров тоже не было. Борис то ли сидел, то ли лежал на тюках, благо они оказались мягкие. Один из них был прорван. Борис осторожно, так, чтоб не заметил Марат, пролез пальцем в дырку. И сообразил: это какой‑то мех.
— Значит, того, чего искал, нет? — спросил Марат. Он и тут, в самолёте, ухитрялся больно толкать его плечом. — Зачем обманывал солидных людей?
— Самого обманули. — Борис постарался придать своему голосу как можно больше скорби. — В такие расходы ввели…
— Э! Твои расходы — доходы! Знаешь, на чём сидишь?
— Знаю, — признался Борис. — Какой‑то мех.
— Каракуль! На миллион долларов. За границу везу.
— В Израиль?
— Нет. В Грецию. Сейчас перегружу в Москве. Уже сегодня сдам товар в Афинах. Неделю погуляю там — и назад.
— Часто так ездишь?
— Часто.
Самолет летел дрожа и вибрируя. Казалось, еле тянет.
…Через шесть часов полёта «Ил-18» приземлился. Не в Домодедово, не во Внуково, а, к удивлению Бориса, на Тушинском учебном аэродроме.
Здесь к нему сразу же подъехал «КАМАЗ» — фургон.
Еще в самолёте Борис поставил на своих часах время Москвы. Оставалось всего два часа на то, чтобы добраться до квартиры Крамера, забрать у Толи «Скрижали» — он наверняка был дома, спал — и после этого хватать такси, мчаться в Шереметьево, успеть пройти таможенный и паспортный контроль.
— Спасибо, Марат! — сказал Борис, когда они по такой же приставной лесенке сошли на землю. Он спешил избавиться от своего опасного попутчика.
— Зачем «спасибо»? Не надо твоё «спасибо». Зачем я тебя взял? Чтоб помог груз перенести.
— Нет времени! Опаздываю!
— Есть у тебя время. Шереметьево близко. Отсюда пятнад–цать–двадцать минут.
Стиснув зубы, Борис помогал Марату и водителю фургона вытаскивать тюки из грузового люка самолёта. Не хотел связываться, боялся «волосатой лапы», которая при надобности могла настичь и в Тель–Авиве… Не объяснять же, что здесь, рядом, в Москве, под телефонным аппаратом — «Скрижали»!
Работали в быстром темпе. Борис и Марат подавали тюк за тюком стоящему в фургоне водителю. Тот принимал их, укладывал. Один из пилотов взад–вперёд ходил рядом, беспокойно поглядывал по сторонам.
Тюки были тяжёлые. У Бориса треснула под мышкой куртка. Ныли руки, спина. В конце концов с одним из последних тюков он повалился на землю.
— Слабак! — сказал Марат, доставая из кармана пёструю пластинку жвачки. — На!
Борис поднялся, взглянул на часы. До отлёта оставалось всего пятьдесят пять минут.
