Все были возбуждены: вызов стоило принять. Человек, похоже, был безумным, потому что сказать год, страну, название вина, название изготовителя... такая сложная задача — просто пробуя вино. Но человек все выигрывал и выигрывал. Проиграло десять человек, и выросла куча из одиннадцати тысяч долларов.
Снова этот человек взял чашу, попробовал, удивился на миг, попробовал еще раз, а затем снял повязку. Он сказал: «Кто это сделал? Это же человеческая моча, это не вино». И кто-то в толпе сказал: «Но скажи нам
чья, иначе ты проиграл. Она свежая, о дате не беспокойся, — скажи только чья».
Но существуют и такие специалисты: если бы Морарджи Десай был там, он бы рассказал, была ли она свежей или не очень; он бы рассказал, принадлежит ли она индуисту или мусульманину, царской семье или какому-нибудь шудре, гандисту или противоречивому человеку — Бхагвану Шри Раджнишу.
— Хорошо, Вимал?
— Да, Мастер.
9. ЭТОТ МИГ... - ЕДИНСТВЕННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
2 февраля 1987.
Возлюбленный Мастер,
И спросил астроном: «Мастер, а как же Время?»
И он ответил: «Вы хотите отмерять время безмерное и неизмеримое.
Вы хотите приспособить свое поведение и дух свой подчинить часам и временам года.
Из времени вы хотите сделать ручей, чтобы сесть на берегу и следить за его течением.
Но вневременное в вас осознает вневременность жизни,
И знает, что вчерашний день — лишь память сегодняшнего, а завтрашний — его мечта.
И то, что поет и мыслит в вас, все еще пребывает в том первом мгновении, которое рассыпало звезды в пространстве.
Кто из вас не чувствует, что сила его любви беспредельна?
Но кто при этом не чувствует, что сама любовь, хотя и беспредельна, заключена в центр его естества, а не тянется вереницей любовных мыслей и деяний?
И разве время не подобно любви — неделимой и неизмеримой? Но если в своих мыслях вы должны отмерять время по временам года, пусть каждое из них объемлет все другие.
И да обнимет сегодняшний день: прошедшее — памятью, будущее — страстным влечением!"
Халиль Джебран — сам по себе категория. Но вот что самое поразительное в нем и самое таинственное: бывают моменты, когда он кажется мистиком высшего порядка — Гаутама Будда, Иисус, Сократ, — а в другое время мистик исчезает. Остается только поэт, который поет прекрасные, но бессодержательные песни, который говорит золотыми словами, но в тех словах нет ни подлинного опыта, ни экзистенциального вкуса.
Очень трудно обычному человеку провести различие — когда Халиль Джебран мистик, а когда он просто поэт. Порой, когда он просто поэт, он кажется еще прекрасней. Он рожден поэтом; он как река, которая временами становится совсем мелкой, — но когда река мельчает, она поет песни. А временами река становится очень глубокой — но тогда есть лишь молчание.
Сегодняшние изречения были бы совершенно естественными в устах Гераклита, Чжуан-цзы или Нагарджуны. Не было бы странным, если бы Будда высказал эти слова.
Поражает, что, хотя Халиль Джебран еще не пробужденный человек, он все же каким-то удивительным образом говорит о тех глубинах и тех вершинах, которых достигает только просветленный. Вот почему я говорю, что он сам по себе категория — странная смесь мистика и поэта.
Как поэт, величайший мистик будет выглядеть бедно по сравнению с Халилем Джебраном; но как мистик, Халиль Джебран, лишь временами разворачивает свои крылья в открытом небе и достигает безграничного, беспредельного — без всякого страха, без оглядки.
В его душе присутствуют оба, поэт и мистик, — он самый богатый человек. Поэт пробужден чаще, мистик — временами, но их смесь создала новую категорию, к которой принадлежит только еще один человек — Рабиндранат Тагор. Мне известны только эти двое из этой странной категории.
Мы собираемся обсуждать изречения огромной глубины и самый таинственный предмет — время. Мы все полагаем, что время нам известно; мы считаем его само собой разумеющимся. Бывают люди, которые играют в карты, ходят в кино, а если вы спросите их: «Что вы делаете?» — они не колеблясь, скажут: «Убиваем время». Они не знают, что такое время.
Испокон веков тысячи философов думали и размышляли на эту тему, но ничего существенного не попало в руки человечества. Однако здесь не утверждения философа, здесь слова поэта, знающего красоту языка.
Время от времени, когда его мистик немного пробужден, открывается окно в неведомое. Он улавливает проблеск, и он достаточно красноречив, чтобы перевести этот проблеск в слова, выразить его такими словами, что, пожалуй, ему и самому не объяснить, что же это означает.
Однажды было так. Профессор английского в Лондонском университете застрял на одном месте, когда комментировал поэмы Кольриджа, одного из великих английских поэтов. Профессор, очевидно, был очень честным. Обычно профессора не бывают честными — даже если они не понимают, они продолжают делать вид, что им понятно. Даже если они не знают, они никогда не скажут: «Я не знаю». Не часто увидишь профессора, который смог бы сказать: «Простите меня, я понимаю слова, но не улавливаю за ними смысла. Дайте мне день времени, Кольридж живет со мной по соседству, так что это не сложная проблема. Я отправлюсь к нему и спрошу его прямо: "Что вы имеете в виду? Я понимаю красоту ваших слов, лингвистический смысл ваших слов, но это не все. Я постоянно чувствую, что нечто упускается, что я упускаю реальный смысл и значение. Я в состоянии ухватить розу, но аромат ускользает от меня — а в аромате и состоит смысл розы!"»
На следующий день он отправился к Кольриджу. Тот, уже старик, поливал свои саженцы в саду. Профессор сказал: «Простите за беспокойство, но это стало абсолютно необходимым для меня... я не могу быть нечестным со своими студентами. Если я что-то знаю, я говорю, что знаю; если я не знаю, то не могу притворяться. Хоть они и не смогут разгадать, не смогут заметить, что их обманывают, но я-то знаю, что обманываю.
Вот ваша поэма, вот то место, где я застрял. Всю ночь я пытался разгадать — я открывал слои за слоями в ней, но все же смысл ускользает. Поэтому я и пришел спросить вас: что означают эти слова?»
Кольридж сказал: «Вы задаете очень трудный вопрос. В то время, когда я писал эту поэму, смысл знали двое».
Профессор очень обрадовался. Он сказал: «Тогда никаких проблем. Меня не интересует другой — вы расскажете мне, в чем состоит смысл».
Тот сказал: «Вы не так поняли меня. Когда я писал ее, смысл знали двое: я знал смысл, и Бог знал смысл; а сейчас только Бог знает. Я и сам пытался изо всех сил... прекрасные слова, но — ничего существенного. Вы должны простить меня. Если вы повстречаетесь где-то с Богом, можете задать свой вопрос Ему; можете также спросить и от моего имени, потому что я очень сильно расстроен.
Не вы первый приходите ко мне; это случалось и прежде три или четыре раза. Другие люди с глубоким пониманием поэзии приходили ко мне и как раз на этом пункте они застревали. Те скрытные слова ясны, но пусты».
Халиль Джебран — один из величайших поэтов с уникальным качеством: время от времени его поэт преображается в мистика. И когда говорит мистик, это говорит не Халиль Джебран.
По словам Кольриджа — «Бог тот, кто говорит» — он становится просто средством, позволяя существованию выразить себя. Если вы пойдете к нему, он и сам, пожалуй, не сможет объяснить вам многих вещей, которые сказал. И сказал так прекрасно, что прекраснее не говорилось еще никогда.
И спросил астроном: «Мастер, а как же Время?»
Астроном постоянно озабочен реальностью времени — это и есть вся его профессия, все его исследование.
И он ответил: «Вы хотите отмерять время безмерное и неизмеримое».
Он говорит, что сама ваша попытка абсурдна. Вы хотите отмерять... безмерное и неизмеримое?
Уже сама идея выявляет ваше невежество. Жизнь имеет множество измерений, которые безмерны и неизмеримы; время — это только один из аспектов.
Попутно, для вас будет важно понять, что английское слово «мера» происходит от того же санскритского корня, что и «материя». Этот санскритский корень — матра, то, что может быть измерено.
Материя — это то, что может быть измерено.
Дух — это то, что не может быть измерено.
Единственное различие между материальным и духовным — в измерении, потому что одна мера — это количество, материя, а другая мера — это качество: дух, любовь, время. Это качества; нет способа измерять их. Вы можете переживать их, но не можете описать свое переживание в словах, которые выражают какой-нибудь вид измерения. Разве можете вы рассказать кому-то, как сильно вы любите его? — одно кило, два кило или одна миля, две мили? Насколько же вы любите? Даже целое небо окажется слишком малым. Все мерки отбрасываются.
