Ознакомительная версия.
Но теперь звонок Машки как-то взбаламутил, взволновал ее.
— Да ты толком-то объясни — куда ехать, к какой чудотворице?! — спросила она подругу, полностью проснувшись.
И еще раз, уже осознанно, выслушала Машкину торопливую речь.
— Завтра рано утром мы едем в один храм. Там икона зачудотворила… Туда сейчас весь народ прет. Можно приехать, пока еще не все про нее узнали, и попросить чего-то… Ты поедешь?
Машкина речь вызвала у Оли смешанные чувства. И смущение какое-то, и растерянность, оттого, что вот, оказывается, есть все-таки чудотворные иконы и можно попросить о чем-то… И чувство неловкости она тоже ощутила: от того, как Машка говорила об этом… неприлично, что ли. Как колбасу предлагала купить: «Пока еще не расхватали, надо успеть отхватить кусок!» Вот уж точно, ничего святого в человеке нет!
И она опять, уже строгим голосом, даже не попросила, потребовала:
— Господи, ну ты и балаболка! Да ты можешь толком объяснить — куда, зачем вы едете? Где эта церковь, с чего ты взяла, что икона чудотворная?…
Но Машка была бы не Машка, если бы спокойно и степенно все объяснила. И Оле понадобилось минут десять, чтобы, останавливая болтливую подругу и задавая ей вопросы, прояснить — куда же ее зовут. И история, которую она услышала, вернее, сложила из Машкиных торопливых и отрывистых ответов, выглядела загадочно и увлекательно.
Часах в трех езды от города, в старом храме, который долгое время был недействующим, стоял заброшенный и полуразрушенный, начала чудотворить икона.
Храм этот несколько лет назад взяла в приход семья — батюшка и матушка. И к ним в храм люди из близлежащих деревень стали приносить иконы. Где-то в подвалах храма еще хранились старые иконы. И вот какая-то из этих икон стала исполнять желания.
Как будто бы началось все с того, что какой-то старушке, у которой сын спивался, совсем уже опухать стал от водки, приснилась эта самая икона, святая эта, которая на ней нарисована. И вроде сказала она ей:
— Ты приди, помолись мне, и сына твоего я спасу…
И старушка эта, богобоязненная и верующая, сходила в свой храм, да только той иконы там не нашла.
И сон опять ей приснился, мол, не там она ищет. И старушка эта побывала еще в двух церквях, а потом узнала про этот храм, который начал уже потихоньку действовать. И вот пришла она в него, а на стене висит эта икона. И женщина на ней изображена точно такая, как во сне ей приснилась. И упала старушка перед ней на колени, взмолилась:
— Матушка, спаси ты сына моего!..
И как будто с того дня ее сына как отворотили от выпивки. И стал мужик нормальным мужиком. А старушка про тот случай всему селу раззвонила. И пошли к этой иконе просители, и начались чудеса. У кого-то семья сохранилась, не распалась. У кого-то болезнь излечилась. У кого-то просто на душе стало спокойнее…
Машка все еще рассказывала подробности, а Оля прислушивалась к чувствам, которые вызывал в ней этот рассказ. Что-то жутковатое было в этом рассказе. Как будто о каких-то потусторонних могучих силах рассказывала Машка, и было действительно страшновато — если это в самом деле так, то что же получается: можно всю свою жизнь переменить, можно такого напросить!.. В этой возможности было что-то страшное, и похоже это было на предложение встретиться с инопланетянами. Познакомиться с другим разумом. Познать непознанное.
Поэтому смешанные чувства были у Оли, когда Машка, истощив весь запас информации, настойчиво и торопливо спросила:
— Ну, ты как, поедешь с нами?
И Оля просто не смогла сразу ответить. Просто не знала, что ответить. С одной стороны, надо ехать. Ведь если действительно желания сбываются, то как же этой возможностью не воспользоваться? А с другой стороны — страшно как-то, как-то ответственно все это — что-то попросить. А вдруг сбудется?!
И потом — о чем просить-то?
Этот вопрос окончательно смутил ее. Вот те раз! Вот тебе икона чудотворная. Вот возможность получить все, что хочешь — и оказывается, она не знает, чего хочет…
Она как-то растерянно и смущенно ответила Машке, что не знает еще, поедет или нет, что ей подумать надо. И она начала думать.
Именно это она и делала, пока готовила завтрак, отвечала на вопросы мужа, собирала дочь в школу. Она делала все, как заведенная, но где-то в глубине ее все время был этот вопрос — надо ли ей ехать к этой чудотворной иконе и о чем она хочет попросить? На самом деле самый важный вопрос был именно этот. Потому что если просить она ничего не будет, так и ехать к иконе нечего. Осталось только понять — зачем она туда поедет, о чем будет просить.
И эти мысли, какие-то отрывочные, так и приходили к ней, пока ее близкие собирались уходить из дома.
И мысли эти были бестолковые и неловкие какие-то. Попросить, что ли, чтобы им квартиру дали новую? Но как-то неловко становилось от такой просьбы, как будто что-то стыдное было в самой просьбе. Квартира у них нормальная, скажет еще, что дурью она мается, с жиру бесится. Она улыбнулась самой себе, осознав, что относится к этой иконе, к этой женщине, изображенной на ней, как к живому существу, которое может по человеческим меркам оценить ее просьбу.
Но мысли ее кружились вокруг именно таких предположений: то ли попросить, чтобы мужу зарплату прибавили, то ли — чтобы деньги на отпуск появились, давно хотелось им съездить на курорт, отдохнуть, как белые люди отдыхают…
В какой-то момент она увлеклась домашними делами, и мысли эти ушли в сторону. Но все равно — где-то внутри она продолжала думать, потому что неожиданные вспышки таких мыслей опять появлялись в ней: «А, может, попросить, чтобы они просто были все здоровы, чтобы все было в семье хорошо…»
И опять она испытывала недоумение и смущение: непонятно было, может ли она вообще просить о других или только о себе?
И вообще — как просить-то?
«Дай мне!» — вроде бы звучит по-хамски, как указание к действию. А кто она такая, чтобы указывать этой чудотворице, что ей надо делать?…
«Помоги!» — она прислушалась к самому слову, и оно понравилось ей больше, только вот в чем ей надо помогать, она сама не знала.
Она стала гладить белье, и ритмичные движения как-то успокоили ее, но неудовлетворенность собственным недопониманием осталась. Просто обескураженной она себя чувствовала оттого, что вот, оказывается, как мало сама понимает, что ей надо, как мало понимает себя и свою жизнь.
Она подумала в какой-то момент, что что-то знакомое было в этой ситуации для нее, как будто она уже с ней сталкивалась. И, покопавшись в памяти, вдруг вспомнила, откуда это чувство.
Она читала об этом. Читала у Стругацких в их «Пикнике на обочине», как главный герой мучительно, с трудом добирался до золотого шара, который выполнял все желания. Как, рискуя своей жизнью, пожертвовав жизнью напарника, дошел до этого шара и осознал, что совершенно не знает, что просить, как просить… И ей стало даже немного легче, когда она вспомнила это. Значит, не одна она такая бестолковая, другие тоже не могут сразу сформулировать свою главную просьбу, с которой можно обращаться к тому, кто может ее исполнить.
Она продолжала гладить и в какой-то момент стала думать рационально и спокойно. «Так, — сказала она самой себе. — Если я хочу обратиться к этой иконе с просьбами о себе, нужно просто понять, что у меня не так и в чем она мне может помочь…»
Она прислушалась к самой себе, и это «не так» быстро отозвалось в ней. «Не так» было у нее на работе. Уже давно там было «не так», и все это «не так» упиралось в отношения с заведующей учебной частью, вредной и противной старой девой, которую ненавидел весь преподавательский коллектив.
Она действительно была вредная, вспыльчивая, резкая. И ругала она преподавателей грубо, и никогда не было понятно, за что и почему она тебя «поимеет». Злые шутки ходили о ее вредности. «Недотраханная», — так называли они ее между собой, прямо намекая на ее одиночество и женскую неудовлетворенность. «Климактеричка» — было еще одно ее прозвище, и намек тут был очевиден, как будто затянувшийся, непроходящий климакс переживала она, поэтому и стервозила постоянно.
Оля даже обрадовалась, когда нащупала что-то, что может быть ее просьбой к чудотворице. Потому что сама не раз попадала под горячую руку «климактерички».
— Вот и надо попросить, чтобы я смогла не обращать на нее внимания. Чтобы она меня не трогала. Чтобы я могла с ней какой-то общий язык найти…
И в ту же минуту, как она подумала об этом, она вдруг с удивлением поняла: а ведь она может с ней общий язык находить!.. Она даже утюг почему-то выключила, когда это понимание пришло к ней. Потому что даже гладить дальше не смогла. Ей нужно было постоять и осознать, что это действительно так.
Она вспомнила вдруг, как две недели назад, после долгих и мучительных сборов, пошла в кабинет к «климактеричке», чтобы поговорить о прибавке зарплаты. Пошла, внутренне боясь и волнуясь, но понимая, что без этого разговора ни о какой прибавке и речи быть не может.
Ознакомительная версия.
