– Да, – сказал Брэд, – если бы сейчас сюда вполз морж, думаю, этому было бы какое-нибудь рациональное объяснение.
– Именно об этом я и говорю, – согласился я, – мы могли бы быть уверены, что есть какое-то объяснение, даже если бы мы не имели понятия, какое, и даже если бы мы никогда не нашли бы его с уверенностью. Говорить «морж — это просто морж» было бы абсолютно неприемлемым способом объяснить такое странное событие. Таким же образом, я бы не стал думать об этом прыще, о котором мы говорим, как о просто странном событии, или не заключил бы, что я не могу этого понять лишь потому, что ещё не время. Такой тип упорства и недоверия целиком и полностью присущ эгоистическому и отделённому состоянию. Даже если я никогда не пойму это полностью, я никогда не предположу, что это была – как я могу даже говорить такое? – случайность? хаотичность? элемент беспорядка? Беспорядка не существует. Нет ничего случайного или хаотического, только полностью увиденное или нет. Это не то, во что я верю, как вы предполагаете, это то, что я вижу.
– Вы не стали бы молиться о том, чтобы прыщ исчез, или воплотить его исчезновение?
– Нет, это значило бы, что это не правильно, чего мне даже в голову не придёт. Мне может не нравится иметь на носу прыщ, и я могу попытаться спрятать или вылечить его, но я не могу подумать о нём, как о чём-то неправильном.
Похоже, они мне не поверили.
– В этом сценарии, – продолжил я, – мои желания уже заняли бы свои места. В какой-то момент до свидания я потратил бы пару секунд на выражение желания, чтобы этот вечер прошёл хорошо – что всё, что бы ни случилось, всё было бы к лучшему – и отпустил бы это желание. Я бы отпустил его и забыл бы о нём. Я не стал бы панически пересматривать свои желания из-за появления прыща. Подобный тип испуганного недоверия не мог бы со мной произойти. Для меня здесь нет ничего неопределённого, всё очень конкретно и постоянно. Если вселенной угодно, чтобы у меня был на носу прыщ, тогда, очевидно, это угодно и мне. В тот момент мне это может не понравиться, и я могу не понимать этого, но я знаю, что это часть чего-то, чего я пока не вижу, и что причина станет ясна довольно скоро. Нечто настолько особенное не может долго оставаться тайной.
Теперь они молчали. Я заметил появление следующего вопроса ещё до того, как кто-либо захотел задать его.
– Давайте не будем останавливаться на тривиальном уровне отметин на лице, – сказал я. – Если бы я оказался в горящей машине сегодня ночью, я всё равно бы не подумал приписывать ситуации неправильность. Оказаться в горящей машине и иметь на носу прыщ на выпускном вечере различны только в масштабе. Мне может не понравиться сгореть насмерть, я могу не понять этого в тот момент, и я, конечно же, буду сражаться за свою жизнь, но я не могу предположить, что вселенная допустила ошибку, или что я не должен был оказаться в горящей машине.
– Значит, вы примете это, – спросил Брэд.
– Я не понимаю, что может означать не принимать то, что есть. Я не могу себе этого представить. Это нельзя перевести в то, что имело бы для меня смысл. В моей парадигме для этого нет эквивалента. Оказаться в горящей машине могло вызвать во мне чувство глубокой неудовлетворённости, которую я постарался бы излечить, вероятно, спасшись из машины и потушив пламя, но я не мог бы подумать об этом иначе, чем как о чём-то правильном.
Похоже, они мне не поверили.
– Я не могу хорошо объяснить, – продолжал я, – что это не другая система верований, это другая парадигма бытия. Это не то, что вы можете включить в своё мировоззрение. Моя сдача совершенной и безошибочной воле вселенной – которую я не воспринимаю отдельно от себя – абсолютна. Это не какая-то вера, которая может согнуться или сломаться под давлением. Никакой кризис веры невозможен, поскольку здесь нет никакой веры. Я говорю об ином состоянии бытия, так же отличающемся, как сон от яви, как ребёнок от взрослого, как разум от безумия. Мы подходим к духовности с неверным предположением, что нам необходимо больше знаний, или более глубокое понимание, или более сильная вера, или особый опыт, но нам не нужно ничего – это совершенно другое состояние бытия. Я наблюдаю, как работают эти отношения с безошибочным совершенством, уже более двух десятков лет. И я не внешний наблюдатель, я сотворческий партнёр. Это не отношения между двумя существами – это новый и совершенно иной тип существа. Вот что означает быть в другой парадигме. Вот что значит сказать, что моя реальность отличается от вашей реальности. А так как вы все смотрите на меня, будто я, по крайней мере, больной на голову, я положу ещё сверху вишенку: Если у меня на носу вскочит прыщ в день выпускного бала, или я окажусь в горящей машине, моим ответом никогда не будет страх или разочарование, или сомнение, моим ответом всегда будет одно и то же. Благодарю. Всегда благодарю.
Похоже, они мне не поверили.
22. Лучший из всех возможных миров.
Ты веришь, – спросил Кандид, – что люди всегда убивали друг друга, как сейчас, что они всегда были лжецами, обманщиками, изменниками, неблагодарными, разбойниками, идиотами, ворами, негодяями, жадинами, пьяницами, скрягами, завистниками, амбициозными, кровожадными, клеветниками, развратниками, фанатиками, лицемерами и дураками?
– А ты веришь, – спросил Мартин, – что ястреб при встрече всегда съедает голубя?
– Да, без сомнения, – сказал Кандид.
– Ну, тогда, – сказал Мартин, – если ястреб всегда обладал неизменным характером, почему ты вообразил, что человек мог изменить свой?
– Вольтер, «Кандид» –
–Есть два литературных произведения, о которых было бы интересно и поучительно упомянуть здесь. Первое это «Кандид» – сатирический ответ Вольтера на оптимистическое утверждение Готтфрида Лейбница, что «всё к лучшему в этом лучшем из всех возможных миров». Это утверждение в действительности было решением псевдо-философской линии исследования, названной «Тэодицея», призванной облегчить наш духовный диссонанс примирением нашей внутренней веры в любовь Бога с внешней реальностью страдания и зла.
«Теодицея» это некорректное философское исследование, поскольку оно изначально предполагает всемогущество, всеведение, благодетельного Бога, и стремится примирить зло с этими тремя изначальными установками. В том же самом смысле вся философия — это псевдо-философия, и вся наука это псевдо-наука, поскольку первичным условием самого их существования они принимают воображаемую реальность царства сна за реальную реальность, и возводят свои системы знаний на этом необоснованном основании.
Кандид, как и Будда, вырос в привилегированной изоляции, отгороженный от уродства мира, и однажды, как и Будда, вышел и сам обнаружил его, что стало опустошительным для его взрощенного мировоззрения. И Кандид, и Будда, затем проходят через страдания и тяжёлые испытания из-за неправильных взглядов, и оба в конечном итоге находят свои соответственные срединные пути.
Кандид вырос в вере, что всё есть часть божественного плана, и что всё происходит к лучшему, понимаем мы это или нет. Толковать любое зло или страдание как-то иначе, значит просто проявлять незнание того факта, что у Бога грандиозный план, о котором не нам судить. Главная тема «Кандида» это сатирическое высмеивание такого абсолютного оптимизма путём вывода его из школьной теории, подвергнув практическим тяготам совсем не лучшего мира. История проводит своих персонажей через все природные и человеческие ужасы и все виды страдания, чтобы подвергнуть этот оптимизм проверке, и их философия терпит полный крах. В конце даже доктор Панглосс, философ-оптимист, хотя и по-прежнему утверждает, что всё к лучшему, соглашается, что с трудом в это верит.
Вот слова ещё не подвергнутого проверке д-ра Панглосса, профессора метафизико-теолого-космо-нигологии:
– Можно доказать, – сказал он, – что ничто не может быть иначе, чем так, как оно есть: ведь всё бытие создано ради некоей цели, и эта цель обязательно должна быть лучшей. Вот смотрите, нос имеет такую форму, чтобы носить очки, таким образом, у нас есть очки. Ноги, очевидно, созданы для чулок, и мы носим чулки. Камни созданы, чтобы их обтёсывать и строить из них замки, поэтому у моего господина великолепный замок – у величайшего барона провинции должно быть самое лучшее жильё. Свиньи созданы для того, чтобы их есть, поэтому мы круглый год едим свинину. Следовательно, те, кто утверждает, что всё хорошо, говорят глупости – нужно было сказать, что всё к лучшему.
Если закрыть глаза на интеллектуальное блядство этой речи, и несмотря на ошибочность рассуждения, посредством которого был достигнут результат, философия преподавателя Кандида, д-ра Панглосса, в конечном счёте, верна. Если мы алгебраически сократим это уравнение, вычеркнув равные противоположные суждения – хорошее с одной стороны и плохое с другой, например – останется свободное от эго и очищающее духовный вкус высказывание: что бы ни происходило, оно должно быть лучшим из того, что могло произойти, потому что это то, что происходит. В конце концов, у нас есть единственный критерий, посредством которого можно определить, что лучше всего: это то, что происходит.
