Делайте это побыстрее, потому что, не расстраивая людей, очень трудно привести их к устойчивости. Сначала расстройте их, только тогда могут они утвердиться в задзен.
Но нет ничего обидного для настоящих мастеров дзен; расстроить можно только буддистов. Буддисты Индии будут расстроены, потому что они позаимствовали идею подавления секса у джайнизма, у индуизма и из собственного опыта Будды.
Но вы не можете позволить себе опыта Будды, потому что сначала он был Зорбой. Даже Зорба не был Зорбой настолько, как Будда. Его отец собрал всех прекрасных девушек со всего своего царства... и он устал.
Однажды ночью после обильных возлияний и танцев все уснули. Он посмотрел вокруг — эти прекрасные лица... Пена текла с их губ, их косметика была нарушена, прически сбились... и это внушало отвращение. Но опыт такого рода доступен не каждому. Он должен быть доступен каждому, и тогда к тридцати годам каждый убежит от мира. Но это бегство будет не из страха.
Такому бегству (escape) необходимо новое название. Это — бегство вовнутрь (inscape). Человек жил снаружи, теперь он хочет жить внутри. Человек устал от повторения, но из-за вины, жизнеотрицающих религий, господствующих над человечеством, никто никогда не приходил к медитации через свою любовную жизнь. Никто не приходит к оргазмическому опыту, в котором время останавливается, в котором ум останавливается, в котором внезапно новое небо раскрывается вам.
Тантра в Индии пользовалась этим методом. А в Китае дао пользовалось своей собственной, другой техникой тантры, чтобы привести людей через сексуальный опыт к медитативному состоянию. Но нет необходимости в том, чтобы вы приходили к медитативному состоянию через сексуальный опыт. Вы можете прийти напрямик, непосредственно... в это самое мгновение, через медитацию.
Секс это длинный путь. Нет ничего неправильного в том, что кто-то избирает длинный путь; если он получает удовольствие от путешествия, в этом нет вреда. Но если кто-то хочет идти напрямик, короткий путь доступен в медитации. Это на самом деле достижение того же самого опыта, но коротким путем.
А что касается моих саньясинов, не нужно отрекаться от какой-либо вещи, пока она сама не отречется от вас. Многие вещи будут отвергать вас. Со временем вы начнете замечать: «Стоит ли продолжать играть в эти игры?..» Рано или поздно вы будете сидеть молча, не делая ничего, радуясь окончательному уничтожению, исчезновению в океане, утрате всех своих границ.
Второй вопрос:
Прошлым вечером ты сказал, что абсолютное нельзя определить никакой системой. Однако, в условиях относительного господства жизни на земле, не являются ли семена и времена года частью различающего механизма, через который проявляется это существование?
Когда вы говорите «относительное», этим относительным можно определить все, но это так и останется относительным определением.
Я говорил об абсолютном, где все определения исчезают, где вы смотрите в лицо хаосу — нет способа привести его в порядок.
Но в относительном мире... Вот почему Альберт Эйнштейн ввел слово «относительность» в науку. Теория относительности — это великое понимание того, что наука имеет дело с относительным, а относительное можно определить. Вы можете сказать: «Это ночь», — и вы можете сказать: «Это день», — но в окончательном - ночь исчезает в дне, день исчезает в ночи. В окончательном, рождение и смерть — одно, оба они происходят из одного и того же источника. Вот волна поднимается в океане; вы называете это рождением, а потом волна исчезает в океане, и вы называете это смертью.
В относительном вы можете назвать это рождением чего-то и смертью чего-то, но в абсолютном ничто никогда не рождалось и ничто никогда не умирает, все просто есть. Эта «есть-ностъ» до того огромна, что она вмещает все противоречия.
Только один человек этого столетия, Уолт Уитмен, великий поэт, в своей поэзии пришел к пониманию этого. Снова и снова люди говорили ему: «Вы противоречивы. В одном стихотворении вы говорите одно, в другом — другое».
В конце концов, он сказал: «Я достаточно обширен, чтобы вмещать противоречия». Прекрасное выражение дзен: «достаточно обширен, чтобы вмещать противоречия». Каждый поэт, каждый музыкант, каждый любящий и каждый творец знают, что в существовании противоречия встречаются.
В существовании вы не можете делать четких разделений, все тает одно в другом. Это единство выражается миллионами путей: как человек, как роза, как рыба... это одна и та же жизнь. И в этом тайна жизни — то, что она может стать розой, и может стать рыбой, и может стать человеком, и может стать буддой.
Эта возможность вечных проявлений, бесконечных проявлений делает жизнь радостью, песней, стоящей того, чтобы жить. Если все объяснить, жизнь станет очень ограниченной, очень мелкой, не стоящей того, чтобы жить. Это таинственность — вы можете, осознавать ее или нет, но если вы осознаете, то можете радоваться в ней полнее. Именно таинственность жизни, ее непознаваемость, ее непредсказуемость, делает ее такой яркой. Если все станет предсказуемым, математическим, логическим, жизнь утратит всю свою славу и великолепие.
Говоря о противоречиях, мне хочется, чтобы вы знали: вы радуетесь лишь тем вещам, которые за пределами вашего понимания. Если вы поняли их, вы покончили с ними. Вы не можете покончить с любовью, потому что вы никогда не сможете понять, что это такое; она остается тайной. Как только вы узнали формулу любви — это совсем как H2O — вы покончили с ней. Как только вы узнали точное определение медитации, вы покончили с ней.
Неопределенность привлекает. Жизнь остается тайной, вопреки всем философам, всем теологам, всем ученым, делающим все, что в их силах, чтобы разрушить тайну. Она остается таинственной, и никто не разрушит ее тайны, потому что никакая система не сможет вместить ее. Она так огромна, что наши системы очень малы в сравнении с ней. Наши системы вынуждены быть такими же, как наши умы, а наши умы невелики.
Небольшие компьютеры могут делать работу, которую выполняет ваш ум, более ясно, более точно, более надежно. Один компьютер может проделать работу тысячи человек, и вы можете держать компьютер у себя в кармане. Вы можете держать тысячи умов в своем кармане. Один компьютер может вместить всю Британскую энциклопедию.
В моей деревне был один замечательный идиот...
Он был так замечателен; мне никогда не встречался ни один идиот его качества. Он читал только словари, и он так хорошо ознакомился со словарями, что не знал ничего, кроме словарей. Он не смог бы составить ни одного предложения, но мог повторить целый словарь.
Обычно он писал письма президенту, премьер-министру губернатору, и он показывал мне свои письма — десять страниц, двадцать страниц словаря... только слова. Вы не смогли бы найти никакого смысла в том, что он писал, потому что там не было ни одного предложения.
Он часто говорил: «Что происходит? Я продолжаю писать этим людям — никто мне не отвечает».
Я отвечал: «Никто не понимает твоих писем, они так таинственны. Сделай одну вещь». — Он принес письмо в двадцать страниц, которое он написал Пандиту Джавахарлалу Неру. Я сказал: «Напиши небольшой краткий пересказ — полстраницы, или просто существенные пункты».
Через семь дней он заявил: «Это невозможно. Я не могу сделать краткого пересказа, потому что сам не знаю, что я написал. Я пишу только словари. Как же кратко изложить это? Что оставить, а что выбросить?..»
Тогда я сказал: «Отсылай все письмо, но знай, что никто тебе не ответит».
Как-то раз в деревню прибыл губернатор, и я сказал этому пандиту — он был брамином: «Это хороший шанс. Ты писал столько писем губернатору — я могу устроить прием для тебя, так что ты спросишь его прямо».
Он сказал: «Я очень волнуюсь. Фактически, я и сам уже забыл, что писал ему, ведь я написал столько писем. Но я могу взять весь словарь, из которого я брал все эти письма».
Я сказал: «Пойдем со мной».
Я знал губернатора. Это был пожилой человек, Мангалдас Пакваса, и он очень любил меня. Обычно я останавливался в его доме в Бомбее.
Я отвел этого человека к Паквасе и сказал ему; «Этот бедняга все время пишет тебе письма, а ты никогда не отвечаешь ему».
Он сказал: «Так это тот парень? Я хочу посмотреть на него. Он что, сумасшедший? Он сводит меня с ума! Даже смотреть на его письма... я тут же выбрасываю их прочь. Сперва я пробовал, было читать их, но там только слова и слова — нет смысла, нет предложений, нет связи между словами».
Я сказал ему: «Он принес всю свою книгу. Это книга, из которой он писал тебе письма».
Мангалдас Пакваса сказал мне: «Останови этого парня. Он дошел даже до премьер-министра и президента. Они спрашивали у меня: «Кто этот парень, который все время нам пишет?»»
