Джулия всё ещё выглядела слегка возбуждённой, словно прямо под её поверхностью струился ручей. Это было едва заметно, но она явно была не в себе. Она сдерживала что-то, и я подумал, буду ли я рядом, когда это взорвётся. Когда мы продолжили, я постарался принять более мягкий тон.
– Мы все дрейфуем в бескрайнем океане, и противостоим этому, собираясь в группы и притворяясь в унисон, что ситуация иная. Мы усиливаем иллюзию друг для друга. Вот чем на самом деле является общество – группка людей, прижавшихся друг к другу перед лицом чёрного как смоль океана. Каждый изо всех сил старается удержать голову над поверхностью воды, хотя нет никаких причин верить в то, что жизнь, которую они так стараются сохранить, лучше той альтернативы, которой они избегают. Ведь просто эту они знают, а ту – нет. Страх неизвестности – вот что заставляет каждого постоянно удерживаться на плаву. Весь страх это страх неизвестности. Если кто-то из этой группки пловцов предаёт групповую ложь и начинает говорить правду о ситуации, его называют еретиком, и приберегают для него самые страшные наказания. Если кто-то решает перестать бороться, и просто тонет, либо отплывает в сторону, делаются все возможные попытки, чтобы остановить его, не для пользы данного человека, но для пользы всей группы. Чтобы любой ценой отрицать истину о ситуации.
– Передвигают шезлонги на Титанике, – промолвила Джулия нараспев. – Со свистом проносятся мимо погоста.
Я засмеялся.
– Да, но не только смерть всех так волнует. Любой может создать сценарий, чтобы иметь дело со смертью. Но что за сценарием? Ещё сценарий? И ещё? В конце концов, черепахи закончатся.
– А? Черепахи?
– Ученик подошёл к своему учителю и спросил: "На чём покоится этот мир, мастер?". Учитель ответил: "На спине огромной черепахи". Ученик, которого не так просто было провести, спросил: "А на чём покоится эта черепаха, о мудрейший?". На что учитель ответил: "На ещё одной черепахе". Ученик всё ещё не хотел сдаваться: "А на чём покоится эта черепаха?" спросил он, на что мастер сердито сказал: "Ты что, не понял? Дальше идут одни черепахи!"
Джулия засмеялась и закивала головой.
– Истина ситуации в том, что в конечном итоге ничего нет. Бесконечность. Вечность. Пустота. Бездна. В конце концов, каждый пловец столкнётся с фактом, что есть только он, бесконечный океан и ничего в промежутке между ними.
– А всё остальное – ложь.
– В сущности, да. Тело это взятая на прокат машина, а планета это мотель. Этот дом ничей, однако некоторые относятся к нему как к постоянному месту жительства, как будто худшее, что может произойти, это собраться и двинуться дальше. Как абсурдно, и однако, как абсолютно необходимо для опыта. Взгляните на вещи в этом свете, и увидите, как бесчисленными способами общество поддерживает внешнее "я", и как высмеивает, отваживает и ведёт борьбу с самим понятием внутреннего исследования. Алан Уоттс назвал это "табу на знание кто ты есть". Чтобы освободиться от своего ложного "я", необходимо освободиться от…
– Всего, – произнесла Джулия. – Семья, друзья…
Её голос дрожал, когда она думала о последствиях.
– Всё. Всё, чем ты являешься… всё, что ты знаешь… всё… действительно всё.
Я подумал, что лучше немного снять напряжение.
– Итак, главный смысл в том, что я, как просветлённый человек, обладаю прямым и непреходящим знанием себя. Вы, как непросветлённый человек, таким знанием не обладаете. Поэтому вы выстраиваете личность, с которой отождествляетесь. Вы думаете о "я", как о себе. И может, в самый тёмный час ночной, в самом центре своего сердца вы знаете, что это всё фасад, и вы оплакиваете свою фальшивость и тоскуете по истине, или по сути, или по основе, или по чему-то ещё….
– Оплакиваю?
– Это лишь слово, не так ли? Как насчёт "скорбите"?
– Пусть будет оплакиваю, – смягчилась она.
– Да, вот так. В этом состоит фундаментальная разница между просветлённым человеком и непросветлённым – иметь или не иметь прямого знания себя. Последний является благодатной почвой для эго.
Она глядела в окно. Когда она заговорила, это не было интенсивно, но и не небрежно.
– Значит, все только барахтаются в воде… в действительности ничего не делая… никуда не двигаясь… Потому что это всё бескрайний океан, верно? Куда идти? Ты будешь идти целую вечность, и всё равно никуда не придёшь. Все только притворяются… всё это лишь…
Я знал, что она сейчас говорила не для меня. Она продумывала всё для себя. Делала вычисления. Видела то, что всегда находилось прямо перед ней.
– И это забирает каждый грамм энергии – просто оставаться на плаву с группой. Да, я вижу это. Всё, чем занимается каждый, притворство. Всё, чем занималась я … всю свою жизнь…
Я решил подкинуть ей что-нибудь особенное для размышления.
– Дао говорит, что мудрец видит людей как чучела собак, и вот что это значит – только внешность, нет внутреннего. Пустые костюмы, населяющие сцену, как зомби. Только видимость, нет сущности. Да, непросветлённые кажутся просветлённому как зомби – вымышленные персонажи, оживлённые волшебными силами. Никого нет внутри. Если бы человек здесь родился просветлённым, не имея опыта бытия чучелом и не проходя через процесс трансформации, я думаю, он нашёл бы это место достаточно жутким – суетный, населённый, но странным образом необитаемый мир.
Джулия пребывала в глубоком молчании. Её глаза были широко открыты и не мигали, глядя в никуда. Когда она заговорила, тон её был очень сдержанным, словно она просто думала вслух.
– Знаете, я провела большое исследование с тех пор, как мы начали это интервью. Книжные магазины, библиотека, журналы, интернет. Я даже сходила в тот кооператив и купила тот номер журнала о просветлении, который вы просматривали.
– Очень жаль это слышать, – сказал я.
– Почему? – она почти кричала. Теперь явно чувствовалось её присутствие. Руками крепко обнимая себя за плечи, она обращалась ко мне очень живо. – Потому что там нет ничего, о чём вы говорите, верно? Они называют это просветлением, но это что-то другое, не так ли?
Она вскочила, и зашагала по комнате. Она размышляла, разгадывала, распутывала. Забавно было это наблюдать. Управляемый коллапс, или может, не такой управляемый, ещё увидим. Это то, что я заметил в ней – энергия хаоса, которую она пыталась сдержать.
– Боже, когда мне сказали, что я должна поехать в Айову и написать статью о духовном мастере, я подумала, что это эвфемизм "вы уволены". Айова, блин!
Она остановилась на секунду, чтобы посмотреть, как я оцениваю всю невозможность этого, затем продолжила шагать.
– Я всё время думаю об этом. В последнее время плохо сплю, – она невесело засмеялась. – Это сбивает меня с толку. То есть, я думала о себе, как о человеке, идущем по духовному пути. То есть, я духовный человек. Я делала всё духовное. Я занималась йогой, я медитировала, я не ем мяса, я сострадательна. Я ловлю пауков и выношу их на улицу, вместо того, чтобы их убивать. Я читаю все книги, посещаю все лекции. У меня на стенах висят изображения мандал и святых, и я посылаю деньги в помощь маленькой девочке в Парагвае, или может быть, Уругвае, хотя я даже не уверена, что вообще есть какая-то маленькая девочка, если вы хотите знать правду, и если я действительно думаю обо всём этом, мне кажется, я делаю всё это, потому что я хочу быть хорошим человеком, хочу быть духовной, любящей, сострадательной, но ещё и потому, что я на духовном пути, и я всё время думала, что этот путь ведёт к просветлению, свободе от рабства, и всё такое… и… и…
– Дышите.
Она вдохнула.
– И всё это чушь, не так ли? – она перестала шагать, задумалась на несколько мгновений, потом продолжила. – Всю эту неделю я читала все свежие бестселлеры на тему о просветлении, чтобы подготовиться к следующему интервью, и когда я читала всех этих предположительно просветлённых людей, у меня в голове словно включили свет – что-то щёлкнуло.
