Я ответил:
— Вы обратились не к тому человеку. Я буду последним в стране, кто вам поможет. Если бы я проходил мимо, а вы бы тонули в реке и кричали: «Помогите! Помогите! Тону!» — я бы сказал: «Делайте это молча. Не тревожьте мою утреннюю прогулку».
— Что? Вы шутите?
— Нет, я никогда не шучу с политиками. Я очень серьезен.
Позже он узнал, что именно мой совет толкнул Индиру на это решение; все было настолько просчитано, что можно было спокойно убирать этого человека и ни о чем не тревожиться. Все остальные были провинциалами, поэтому она могла делать что угодно и никто бы не поднялся против нее, так как больше никто не представлял Индию в таком размахе. А Индия огромная страна — тридцать штатов, — если ты представляешь один штат, какое это имеет значение? Так что это запало ей в голову. А Морарджи начал вести себя еще более враждебно. Так же как он просил помощи у меня, он просил ее у каждого, у кого, как ему казалось, есть хоть какая-то власть над людьми, — он обращался ко всем. Он превратился в нищего. И ему удалось найти одного человека, Джайпракаша Нараяна, который обладал национальным характером, но не был политиком. Он отверг политику и был искренним человеком, но, как я продолжаю вам говорить, даже искренний человек...
Он был великим общественным деятелем и многое сделал для Индии в разных отношениях; но он подтвердил мою точку зрения. Всю свою жизнь он посвятил освободительной борьбе, и когда после освобождения Джавахарлал захотел сделать его своим преемником, он отказался. Естественно, все считали его скромным человеком — что за скромность, что за самоотречение? Он выбрал остаться никем, в то время как Джавахарлал предлагал ему: «Будь в моем кабинете, я сделаю тебя своим преемником. Я готов заявить об этом». И он мог стать правой рукой Джавахарлала.
Морарджи приходил также и к нему, и по странной причине Джайпракаш Нараян согласился помочь ему — ради этого я и рассказываю тебе всю историю, чтобы ты понял, что даже человек, отрекшийся от поста премьер-министра Индии, может быть глубоким эгоистом. Его отречение исходило не из скромности, а из эго: «Меня это не заботит». Возможно, сама идея, что Джавахарлал предлагал ему преемственность, не принималась его эго. Он должен был сам стать премьер-министром: «Кто ты такой, чтобы заявлять, что провозглашаешь меня своим преемником?»
Он обладал собственным авторитетом и пользовался большим влиянием среди людей — возможно, он был вторым столь любимым в Индии после Джавахарлала. И эта любовь возрастала по мере того, как Джавахарлал все больше погружался в политику и все дальше отдалялся от людей. А Джайпракаш приближался к людям все больше, и они любили его, потому что: «Вот человек, который способен на отречение». А в Индии отречение — это наивысшее качество, ничто не может превзойти его. Это вершина. Но нечто остановило его, и вся его человечность, вся скромность и тому подобное исчезли.
Я рассказывал вам, что богатейший в Индии человек, Джугал Кисоре Бирла, предлагал мне чистую чековую книжку, если бы я согласился в широком масштабе распространять индуизм по всему миру и создать в Индии движение, склоняющее правительство к принятию запрета на убой коров. Когда я отказался, он сказал: «Молодой человек, подумай дважды — от меня получают деньги Джавахарлал, Джайпракаш Нараян, Рам Манохар Лохиа, Ашок Мехта». Все это были высшие лидеры.
Он сказал: «Они получают от меня деньги ежемесячно — столько, сколько им нужно. Даже глава социалистической партии Индии Ашок Мехта, который против богатых, — даже он мой клиент. Я перечисляю деньги всем партийным лидерам, влиятельным людям; кто бы ни пришел к власти, он — мой человек. Пусть говорят что угодно, это не имеет значения, — я заставил их это делать».
В тот же наш разговор с Индирой, когда я посоветовал ей устранить Морарджи, я рассказал ей про Джайпракаша. Она была потрясена! Она не могла в это поверить, потому что она называла его «дядей»; он был практически брат Джавахарлалу. В течение многих лет он был секретарем Джавахарлала, у них были тесные отношения. И Индира выросла у него на глазах; когда она была маленьким ребенком, то называла его дядей.
Я сказал:
— Мне сказал это сам Джугал Кисоре, и я не думаю, что этот старик соврал. На самом деле, каким образом Джайпракаш поддерживает себя? Ведь он не состоит ни в какой партии, у него нет никакой группы поддержки; он отверг политику. Он не зарабатывает ни копейки. Как ему удается оплачивать двух секретарей, стенографа? На какие средства он постоянно летает на самолетах? Деньги должны поступать откуда-то, но очевидного источника у него нет. Мне кажется, что Джугал Кисоре не соврал.
Индира спросила об этом Джайпракаша:
— Это правда, что ты получаешь ежемесячное жалование от корпорации Бирлы?
И это настолько сильно его задело, что он решил, что не будет больше мириться с Индирой. Он охотно согласился стать партнером Морарджи Десаи и сплотил всех врагов Индиры — всегда так случается, что, находясь у власти, ты умудряешься нажить себе врагов. Но ключом был Джайпракаш. Морарджи никого не смог бы собрать — он не был способен, — но Джайпракаш мог.
Ему удалось свергнуть правительство и продемонстрировать свое последнее отречение: несмотря на то что он сверг правительство, он не собирался становиться премьер-министром. Он хотел доказать, что он выше Джавахарлала. Это было его единственным глубочайшим желанием: быть выше Джавахарлала. И он усадил в кресло премьер-министра Морарджи Десаи, просто чтобы заявить истории: «Некто пытался сделать меня премьером, но меня не интересует подобное премьерство, я сам могу создавать собственных премьеров». Все это был эгоизм.
Бывало, я проводил беседы в Патне, и, так как Джайпракаш жил там, его жена приходила посетить мои лекции. Я был в недоумении. Я спросил у своего хозяина:
— Жена приходит, но я никогда не видел Джайпракаша.
Он рассмеялся и сказал:
— Тот же вопрос я задавал Пракашвати, его жене. И вот что она ответила: «Он приходит, но сидит снаружи в машине и оттуда слушает. Ему не хватает мужества зайти вовнутрь и продемонстрировать людям, что он пришел послушать кого-то другого».
Эго так тонко и изворотливо. Политик болен из-за своего эго. И существует два пути: или ему удастся прикрыть свою рану, став президентом или премьер-министром. Он может прикрыть ее, но она продолжает существовать. Ты можешь обмануть весь мир, но разве ты сможешь обмануть себя? Тебе это известно. Рана здесь, ты просто замаскировал ее.
Мне вспомнилась странная история. Это случилось в Праяге, священном месте индусов, где встречаются три реки. Ты знаешь, в Индии вся страна используется как туалет; нет никаких ограничений: где можно справлять нужду, а где нет. Где ты нашел место, там и туалет.
Один брамин ранним утром собирался принять ванну, но перед этим отправился справить большую нужду. Возможно, он спешил или у него были проблемы с кишечником, но он просто забрался на гхат. Гхат — это такой настил, на котором люди оставляют одежду и идут принимать ванну. Это было недопустимо, — никто бы не остановил его, но традицией не допускается испражняться на настил, куда люди складывают свою одежду.
Но у этого человека, должно быть, были какие-то проблемы. Мне это понятно, я не сомневаюсь в его намерениях — я никогда не сомневаюсь ни в чьих намерениях. Он наложил там кучу и, когда уже заканчивал, увидел приближающихся людей. Поэтому он просто прикрыл дерьмо цветами, которые принес для обряда поклонения. Что еще оставалось сделать?
Люди подошли и спросили:
— Что это?
— Шивалинга, — ответил он, — я поклоняюсь.
И он начал совершать обряд поклонения, и так как брамин поклонялся, другие принялись посыпать шивалингу цветами! Кажется, это одно из величайших чудес в Индии — когда бы ни возникала статуя или когда бы ты ни захотел сотворить чудо, существует простейший способ. Люди начали петь мантры, но что сказать про того брамина?.. Он чувствовал себя так плохо. Не только потому что осквернил место, но и потому что соврал. Одна ложь порождает другую, и потом... Что теперь он делал? Он поклонялся этому, и другие поклонялись этому тоже!
Но как можно об этом забыть? Существует ли для этого человека способ забыть, что находится под этими цветами? Политик находится в той же ситуации: всего лишь гной, рана, неполноценность, ощущение никчемности.
Да, он продвигался все выше и выше, и с каждым шагом по этой лестнице появлялась надежда, что следующий шаг исцелит рану. Неполноценность создает амбиции, ведь амбиции означают просто попытку утвердить свое превосходство.
Амбиция не означает ничего, кроме попытки утвердить свое превосходство.
Но к чему прилагать усилия, чтобы утвердить свое превосходство, если ты все еще страдаешь от неполноценности?
