Аристофан - Птицы

Идти вперед мне, что ли, прямо к дереву?

Чтоб ей пропасть! Моя вернуться требует.

Эй, долго ли еще бродить и странствовать?
Погибнем, взад-вперед блуждая попусту.

Ну не дурак ли я? Ворону слушался
И вот прошел, плутая, стадий тысячу.

Я не глупец ли? Галке я доверился.
И ноги в кровь истер, и ногти содраны.

Куда мы забрели теперь, не ведаю.

Нашел бы ты отсюда путь на родину?

Экзекестид и тот бы заплутался здесь.[1]

Вот горе!

К горю лучше без меня ступай!

Надул на рынке нас торговец птицами,
Надул нас подло Филократ помешанный.
Ворона с галкой, он сказал, укажут нам
К Терею путь,[2] к Удоду, – птицей сделался
Терей. И мы купили у обманщика
Ворону за обол, а галку – за девять.[3]
А птицы знай клюют нам руки до крови.

Что клюв разинула? Уж не по скалам ли
Вести нас хочешь? Никакой дороги ведь
Здесь нет.

И даже никакой тропиночки.

А что насчет пути ворона думает?

О Зевс, она по-новому закаркала.

А что ж насчет пути?

Одно понятно мне:
Она мне пальцы исклевать намерена.

Ну не досадно ль это? Приготовились,
Решили оба прочь убраться к воронам[4] –
И вот никак не можем путь найти туда.
А дело в том, что мы страдаем, зрители,
Болезнью, не похожею на Сакову:[5]
Тот силой лезет в граждане афинские,
А наш известен род, известна община!
Мы – граждане из граждан. Кто нас выгонит?
Мы сами улетели прочь из города.
Не то чтобы мы город ненавидели,
Нет, он большой, богатый, процветающий;
Налоги, штрафы всем платить дозволено.
Возьмем цикад – они не больше месяца
Иль двух звенят в садах, а вот афиняне
Всю жизнь галдят в суде, на заседаниях.
Вот отчего в дорогу мы отправились
С корзиною, горшком и веткой миртовой.
Блуждаем, ищем тихого убежища,
Где б мы осесть могли и жизнь спокойную
Начать. И вот теперь идем к Терею мы,
К Удоду и узнаем, не видал ли он
С небесной высоты такого города.

Эй, ты!

Что там?

Моя ворона каркает
Давно уже о чем-то.

Да и галка ведь
Клюв подняла, как будто вверх зовет меня.
Не может быть, чтоб здесь пернатых не было.
Сейчас узнаем. Пошуметь попробуем.

Ты вот что – стукни о скалу коленкою.

А ты башкой ударь для большей громкости.

Ну ладно, камнем стукни.

Вот пожалуйста!
Эй, дядя, го-го-го!

Удода дядею
Зовешь ты? «Удо-до» и «у-дя-дя» кричи!

Удо-дя-дя! Стучать придется снова нам?
Удо-дя-дя!

Эй, кто здесь звал хозяина?

О Феб спаситель! Что за клюв ужаснейший!

Здесь птицеловы! Горе мне, несчастному!

Что неприятней – внешность или речь его?

Чтоб вам пропасть!

Да мы ж не люди.

Кто же вы?

Я – трусоливка, птица я ливийская.

Болтаешь чепуху!

Взгляни, отлил уже!

А это что за птица, не ответишь ли?

Зовусь вонючкой, птица я колхидская.

А ты-то что за птица, знать нам хочется.

Я птица-раб.

Тебя побил, наверное,
Какой-нибудь петух?

Да нет. Как сделался
Удодом господин мой, помолился он,
Чтоб стал я птицей и ему прислуживал.

Неужто птицам слуги тоже надобны?

Да, тем из них, кто прежде человеком был.
Захочет вдруг фалерских он селедочек[6] –
Я за селедками бегу с тарелкою.
Похлебки пожелает – за горшочком я,
За черпаком бегу.

Ты – птица-бегалка.
Так вот что, турухтан. Ты нам хозяина
Сюда зови.

Свидетель Зевс, он только что
Уснул, поев комариков и ягодок.

Так разбуди его!

Всегда он сердится,
Когда бужу. Для вас уж, ладно, сделаю.

Чтоб ты пропал! До смерти напугал меня!

Ах, горе! Улетела галка глупая
Со страху.

Вот трусливое животное –
Ты в страхе галку выпустил!

И ты хорош:
Упал на землю и ворону выпустил.

Я ни при чем.

Ворона где ж?

Не знаю я.

Так ты не выпускал? Храбрец поистине!

Раздвинь кустарник! Я из дома шествую.