3. Во-первых, бывало не раз, что речь заходила о подобных предметах, и вслед за тем кто-нибудь из присутствующих хвалил подобный заработок, трижды блаженными величая тех, кто не только имеет друзьями знатнейших из римлян, не только пирует на пышных пирах без всяких издержек, не только живет в красоте, не только выезжает, со всяческим удобством и приятностью, на белой упряжи, развалясь на подушках, но сверх того еще и плату получает немалую за дружбу и за все благополучие, которым пользуется, — проще говоря, без сева, без вспашки у этих людей рождаются всходы. Так вот, всякий раз, когда ты внимал таким и им подобным речам, я видел, с какой жадностью ты раскрывал рот и держал его широко открытым, готовясь проглотить приманку. Итак, со своей по крайней мере стороны, я хочу избежать обвинения, будто я видел, как ты проглатываешь вместе с наживкой огромный крючок, видел и не вмешался, не оттащил прочь прежде, чем крючок попал тебе в глотку, не предупредил, а преспокойно дождался, пока тебя потянут вверх и, когда крючок уже прочно засел, я продолжал стоять, смотря, как рыбак тащит тебя насильно, ведя на лесе, и проливаю бесполезные ныне слезы. Чтобы ты никогда не мог сказать мне таких слов, вполне справедливых, если они будут сказаны, слов, от которых никуда не уйти, так как, не предупредив тебя, я не буду иметь права и обижаться, — так вот, чтобы этого не случилось, прислушайся с самого начала ко всем моим наставлениям и заранее рассмотри и самую сеть, и верши, из которых нет выхода, — но спокойно, снаружи, a не тогда, когда очутишься внутри. Ощупай руками кривизну крючка и его в обратную сторону смотрящее острие и отточенность трех его зубьев. Надув щеки, испробуй на них крючок, и если он не окажется в ране чрезмерно острым, неустранимым, несносным, мучительно тянущим и неодолимо засевшим, — тогда записывай нас в число трусов, терпящих голод, а сам, призвав себя к бодрости, приступай, если хочешь, к охоте и, подобно чайке, глотай приманку целиком.
4. Все мое рассуждение главным образом будет относиться, конечно, к тебе, но, впрочем, речь пойдет в нем не только о тех из вас, кто занимается философией и вообще избрал себе в жизни более важные занятия, но также о грамматиках и риторах, о знатоках музыки — словом, о всех, кто, будучи человеком образованным, считает достойным себя составлять общество богачей и получать за это плату. Поскольку же по большей части общею оказывается и сходною судьба всех вас, постольку, очевидно, не в исключительное, но в одинаковое и тем более позорное положение попадают философы, когда наниматели расценивают их наравне с прочими и относятся к ним с ничуть не большим уважением. А потому, если самое рассуждение мое покажется кое в чем как бы нападением, вину за это по справедливости должны нести прежде всего сами те, кто совершает такие поступки, а затем также и попустители. Я же неповинен, если только не заслуживают наказания правдивость и откровенность. Впрочем, что до остальной толпы, разных скоморохов и льстецов, людей невежественных, низкого ума и тем самым ничтожных, то отвращать их не стоит от подобного рода сношений, — да и не послушались бы они, все равно, — ни упрекать их, конечно, не пристало за то, что они не расстаются со своими нанимателями, хотя бы терпели от них крайние оскорбления: ведь только на это такие люди и годятся. Они вполне заслуживают подобного обхождения; к тому же и нет у них ничего иного, к чему надлежало бы им обратиться и на что направить свою деятельность: если бы лишить их нынешнего занятия, тотчас оказались бы они ни к чему не приспособленными, праздными, лишними существами. Итак, ничего нет ужасного в том, чему они подвергаются, да и господа их, пожалуй, не должны считаться обидчиками за то, что в сосуд, именуемый ночным горшком, ходят до ветру. Ведь они с самого начала ходят в хоромы получать оскорбления богачей, и ремесло их состоит в том, чтобы сносить и терпеть все с ними происходящее. Но против тех образованных людей, о которых я говорил выше, стоит негодовать и стуит приложить все старания, чтобы отвести их прочь и вырвать на свободу.
5. Мне кажется, я поступил бы хорошо, если бы подвергнул предварительному исследованию те причины, которые приводят некоторых людей к обсуждаемому нами образу жизни, и показал бы, что не так уже эти причины властны и неизбежны: таким способом будет заранее отнята возможность защищаться и уничтожена основная предпосылка добровольного рабства. В самом деле, многие выставляют на вид свою бедность и нужду в самом необходимом и думают, что этим они накинули достаточный покров на свою перебежку в стан живущих позорной жизнью. По их мнению, достаточно сказать, что поступок заслуживает снисхождения, так как они стремятся избежать наитягчайшего в жизни — бедности. И тут сейчас же под руками у них оказывается Феогнид, в особенности его: "всякого мужа нужда укрощает", и разные другие ужасы, которые наговорили о бедности самые низменные из поэтов. Так вот, если бы я видел, что они в подобного рода отношениях действительно изыскивают какие-то пути, чтобы избежать бедности, я не стал бы надоедать мелочными разговорами о чересчур большой свободе. Но поскольку — пользуясь прекрасным сравнением оратора — они получают подобно скудной пище больного, — какие еще могут быть условия? Разве можно отрицать, что в этом случае они плохо рассчитали, если основа жизни остается у них все одна и та же: бедность без исхода, неизбежность получать подачки, никаких сбережений, никаких излишков про запас; напротив, все, что дано, — даже если оно будет целиком получено, — все без остатка расходуется, даже не покрывая потребностей. Хорошо было бы поэтому не такие придумывать средства, которые оберегают бедность, лишь мимоходом помогая ей, но такие, которые в корне ее уничтожат. И вот ради такого средства стоило бы, следуя твоему слову, Феогнид, броситься и в глубокую пучину; полную морских чудовищ, и с крутого утеса. Но когда человек, оставаясь всю жизнь бедняком, нищим, живя подачками, воображает, будто тем самым он избегает бедности, я не знаю, можно ли отрицать, что такой человек сам себя обманывает.
6. Иные же говорят, что сама по себе бедность, пожалуй, не устрашила бы и не потрясла бы их, если бы можно было, трудясь подобно прочим людям, добывать себе горсть муки, но, поскольку тело удручено старостью либо недугами, навстречу наилегчайшему заработку направили они стопы свои. Ну, что же! Посмотрим, справедливо ли они говорят и не обращаются ли для них эти подачки из наилегчайшего пути в труды великие и большие даже, нежели у других людей. В самом деле, несбыточной мечте подобна была бы жизнь: без хлопот, без забот собирать готовые денежки. Но об этом и говорить по-настоящему невозможно: столь много трудов и усталости приносит такое общение, что здесь-то, для этой работы, и потребно как раз большее, наикрепчайшее даже здоровье, ибо бесчисленные причины ежедневно разрушают тело и изнуряют его, доводя до крайнего отчаяния. Мы будем говорить о них в соответствующем месте, когда будем излагать и прочие тяготы такой жизни. Сейчас же достаточно было показать, что и те, кто в оправдание продажи собственной свободы на только что разработанный ссылаются предлог, не говорят правды.
7. Итак, остается одна действительно верная, но менее всего упоминаемая ими причина: ради наслаждения, питая многие и обширные надежды, кидаются они в хоромы богачей, так как поражены были множеством золота и серебра, познали блаженство в пире и прочей роскоши, прониклись надеждой нимало не медля большими глотками утолить свою жажду из золотого источника, причем никто не заткнет их широко раскрытых ртов. Вот что соблазняет таких людей и превращает из свободных в рабов — не нужда в необходимейшем, о которой упоминается раньше, но жажда того, в чем нет никакой необходимости, и устремленность к обилию и роскоши. Таким-то образом уподобляются они неудачливым и злополучным влюбленным, с которыми искусные и опытные любовники, крепко ими завладев, обходятся презрительно, чтобы те всю жизнь оставались влюбленными и прислуживали им. Они насладиться юношеской прелестью и даже краешком губ поцеловать не дозволяют, зная, что вместе с достижением желаемого наступит разрешение любовных уз, — потому-то смыкают они эти узы покрепче и ревниво их стерегут. В прочем же непрестанно поддерживают в любовнике надежду, опасаясь, как бы отчаянье не отвело его от чрезмерной страсти и не стал бы он к ним равнодушен. Потому они посылают влюбленным улыбки и обещают, что всегда пойдут им навстречу и обласкают и окружат заботливостью, не скупясь на издержки. А там, глядь, оба незаметно состарились, и обоим вышел срок: одному — любить, другому — дозволять любовь. И так-то всю жизнь дело ни разу не зашло у них дальше надежды.
8. Конечно, из-за наслаждений всячески переносить испытания — это, может быть, не слишком заслуживает упрека, и снисхождения достойно, когда человек любит наслаждение и всячески ему служит, чтобы получить в нем свою долю. Напротив, постыдно и рабу подобно поступает тот, кто ради наслаждения продает самого себя, ибо много слаще свободы доставляемое наслаждение. Однако и этих людей еще можно было бы извинить, лишь бы они достигали желаемого. Но ради одной только надежды на наслаждение подвергать себя многочисленным неприятностям, — это, полагаю я, смехотворно и бессмысленно, в особенности поскольку поступающие так видят, что труды — явны, очевидны и неизбежны, а питающее надежды наслаждение, в чем бы оно ни состояло, несмотря на столь долгий срок еще и не думало осуществляться и, вдобавок, никогда и не осуществится, если все как следует принять во внимание. Если, например, товарищи Одиссея, вкусив от сладкого лотоса, пренебрегли всем остальным и ради настоящего удовольствия презрели долг, то не вовсе бессмысленным было это забвение должного, поскольку душа их была захвачена сладостью настоящего. Но, если бы некто сдружившийся с голодом стоял подле человека, объедающегося лотосом и не дающего другому, единственно лишь с надеждой на то, что, может быть, и ему как-нибудь удастся отведать этого лотоса, — стоял, забыв о долге и справедливости, — Геракл, как смешно это было бы и поистине достойно кары вроде той, о которой повествует Гомер.
