В лице Проперция мы встречаемся с поэтом, писавшим в том же литературном жанре, что и Тибулл, но поэтом, совершенно отличным от поклонника Делии. Проперций наделен необычайно бурным темпераментом: он и страстен и порывист, может в своих чувствах сразу переходить от одной крайности к другой — от живого веселья к томной нежности, от лирических излияний к сатире, от серьезного тона к остроумной шутке, даже когда он раздражен (II, 21); и всегда он подкупает непосредственностью и искренностью своего яркого чувства. Надо, однако, признаться, что все это сложное и увлекательное существо Проперция часто заволакивается его мифологическою «ученостью», приводящей порой в совершенное недоумение читателя; наш автор — убежденный последователь александрийской поэзии и хочет пощеголять ученостью даже в тех случаях, когда она сильно ослабляет непосредственное впечатление от его на редкость яркого поэтического дарования. Но, стараясь показать себя ученым поэтом, Проперций, вместе с тем, иной раз мало следит как за единством формы своих элегий, так и за единством их содержания. Это не всегда выдержанное единство сказывается и в его языке, когда в изысканную риторическую речь вдруг врываются простонародные выражения или, насколько мы можем это определить, какие-то чуждые римскому литературному языку провинциализмы.
Поэзия Катулла, Тибулла и Проперция оказала большое влияние на творчество последующих поколений поэтов и не только римских, как, например, на Овидия, упоминающего как своих предшественников Тибулла и Проперция, или на Марциала, то подражавшего Катуллу, то пародировавшего его стихи, но и на поэтов средних веков и нового времени.
«Важные римляне, потомки суровых Кориоланов, — говорит Батюшков, — эротическую музу Катулла, Тибулла и Проперция не отвергали» («Речь о влиянии легкой поэзии на язык», 1816). Не отвергли ее и на нашей родине. Батюшков, говоря о жизни «некоторых стихотворцев, которых имена столь любезны сердцу нашему», и приводя в пример Горация, Катулла и Овидия, которые «так жили, как писали», особо останавливается на Ти-булле: «Тибулл не обманывал ни себя, ни других, говоря покровителю своему Мессале, что его не обрадуют ни триумфы, ни пышный Рим; но спокойствие полей, здоровый воздух лесов, мягкие луга, родимый ручеек и эта хижина с простым соломенным кровом — ветхая хижина, в которой Делия ожидает его с распущенными власами по высокой груди» («Нечто о поэте и поэзии»).
Тибулл очень привлекал Батюшкова, который сделал три вольных перевода элегий Тибуллова сборника (I, 3; I, 10 и III, 3), изменив в последней (Лигдамовой) элегии имя Неэра на Делия. Почитателем Тибулла был в юности и Пушкин.
В пещерах Геликона
Я некогда рожден;
Во имя Аполлона
Тибуллом окрещен, —
говорит он в послании Батюшкову 1815 года.
Но в более зрелых годах Пушкин больше увлекается Катуллом. Это видно и по письму к Дельвигу от 20 февраля 1826 года, в котором он пародирует стихи 120-121 LXI стихотворения Катулла:
«Мой друг барон, я на тебя не дулся и долгое твое молчание великодушно извинял твоим Гименеем
Io hymen Hymenaee io,
Io hymen Hymenaee! —
т. е. черт побери вашу свадьбу, свадьбу вашу черт побери», и по переводу 27-го стихотворения Катулла («Пьяной горечью Фалерна…»), и по заметке о шуточном стихотворении И. И. Дмитриева «Путешествие В. Л. П.» (1836):
«Для тех, которые любят Катулла, Грессета и Вольтера, для тех, которые любят поэзию не только в ее лирических порывах или в унылом вдохновении элегии, не только в обширных созданиях драмы и эпопеи, но и в игривости шутки, и в забавах ума, вдохновенных ясной веселостью, — искренность драгоценна в поэте. Нам приятно видеть поэта во всех состояниях, изменениях его живой и творческой души: и в печали, и в радости, и в парениях восторга, и в отдохновении чувств, и в Ювенальном негодовании, и в маленькой досаде на скучного соседа…»
А о Петронии в отрывке повести из римской жизни («Цезарь путешествовал…») сказано, что он «писал стихи не хуже Катулла».
Очаровательное подражание стихотворению Катулла на смерть воробья (III) есть и у Дельвига — «На смерть собаки Амики», — полное всяких античных реминисценций (здесь и «Амур и Грации», соответствующие Катулловым Veneres Cupidinesque, и Диана и поэт Бавий, который мучает всех «Семь уж люстров стихами жестокими») и кончающееся так:
Уж Амика ушла за Меркурием
За Коцит и за Лету печальную,
Невозвратно в обитель Аидову,
В те сады, где воробушек Лесбии
На руках у Катулла чиликает.
Следует отметить в этом стихотворении и его одиннадцатисложный размер, которым Дельвиг хотел как можно ближе передать катулловский фалеков стих, вскоре после Дельвига точно передаваемый Каролиной Павловой и в настоящее время ставший привычным для нашего слуха.
Интересен отзыв о Катулле учителя Пушкина и Дельвига Н. Ф. Кошанского, бывшего в царскосельском лицее профессором русской и латинской словесности: «В лирических стихах его есть превосходные творения и весьма приятные, он отличается нежностию чувств и выражений; кои, однако ж, показывают уже следы испорченного вкуса: ибо часто в стихах своих оскорбляет благоприличие и скромность». Последняя часть этого отзыва, конечно, не могла смутить ни Пушкина, ни Дельвига!
Гораздо меньше успеха имел у наших поэтов Проперций, заинтересовавший, однако, Майкова, которому принадлежат два вольных подражания XI и XIV элегиям книги первой: «Цинтии» и «Туллу».
Ф. ПЕТРОВСКИЙ
I
Эту новую маленькую книгу,
Жесткой пемзою1 вытертую гладко,
Подарю я кому? — Тебе, Корнелий!2
Ты безделки мои считал за дело
5 В годы те, когда, первым среди римлян,
Судьбы мира всего вместить решился
В три объемистых и ученых тома.3
Получай же на память эту книжку,
Хороша ли, худа ль. И пусть богиня
10 Пережить не одно ей даст столетье.
II
Милый птенчик, любовь моей подружки!
На колени приняв, с тобой играет
И балует она и милый пальчик
Подставляет для яростных укусов.
5 Когда так моя прелесть, жизнь, отрада
Забавляется, бог весть как, смеется,
Чтоб найти утешеньице в заботах,
Чтобы страсть (знаю — страсть!) не так пылала.
Тут и я поиграть с тобой хотел бы,
10 Чтоб печаль отлегла и стихло сердце.
III
Плачь, Венера, и вы, Утехи, плачьте!
Плачьте все, кто имеет в сердце нежность!
Бедный птенчик погиб моей подружки.
Бедный птенчик, любовь моей подружки.
5 Милых глаз ее был он ей дороже.
Слаще меда он был и знал хозяйку,
Как родимую мать дочурка знает.
Он с колен не слетал хозяйки милой.
Для нее лишь одной чирикал сладко.
10 То сюда, то туда порхал, играя.
А теперь он идет тропой туманной
В край ужасный, откуда нет возврата.
Будь же проклята ты, обитель ночи,
Орк, прекрасное все губящий жадно!
15 Ты воробушка чудного похитил!
О, злодейство! Увы! Несчастный птенчик!
Ты виной, что от слез, соленых, горьких,
Покраснели и вспухли милой глазки.
IV
Кораблик этот (он пред вами, странники!)
Клянется, что быстрейшим из судов морских
Когда-то был он: веслами ли движимый,
Летя ли вдаль под полотняным парусом,
5 Все баржи обгонял он и будары все,
Тому свидетель — бурный берег Адрии,
И круговые острова Кикладские,
И гордый Родос, Пропонтида страшная,
И Понта неприветливые гавани.4
10 Не кораблем, кудрявым лесом был он там.
На гребне Китарийском зеленел лесок,
С ветрами перешептываясь шелестом.
Поросший буком Китор, Амастрийский холм,
Вы видели, вы слышали, вы знаете
15 (Так говорит кораблик). В дни далекие
На ваших склонах подрастало деревцо,
В затоны ваши впились весла легкие,
От ваших скал, через моря бурливые,
Повез корабль хозяина. То в правый борт,
20 То в левый билась буря. То подхватывал
Попутный ветер с силой оба паруса.
К береговым богам мольбы о помощи
Не обращал он. И на затишь озера
Прозрачного сменил пучины дальние.
25 Все было и минуло. В сонной праздности
Дряхлеет он отныне, посвятив себя
Вам, двое братьев, Кастор с братом Кастора.5
V
Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!
Пусть ворчат старики, — что нам их ропот?
За него не дадим монетки медной!
Пусть восходят и вновь заходят звезды, —
5 Помни: только лишь день погаснет краткий,
Бесконечную ночь нам спать придется.
Дай же тысячу сто мне поцелуев,
