Греция была овеяна духом музыки. Без лиры или флейты в течение нескольких веков не существовало лирической поэзии. Народная песня продолжала потаенно звучать в произведениях мелики, хотя и утратив с нею непосредственную связь.
Римский народ вообще не был музыкален. До нас не дошло ни единой древнеримской народной песни, хоть и есть указания, что какие-то песни пелись, — по-видимому, больше военные. Не было у римлян и своего Гомера. Римская поэзия развилась из подражания греческим предшественникам, но, и не питая своих корней источниками народного творчества, не имея законных предков, смогла достичь высоты, достойной великого народа.
Расцвет римской лирики приблизительно совпадает с правлением Августа. Этот период обычно называют «золотым веком» римской поэзии: именно в эти годы писали самые прославленные поэты — Вергилий, Гораций, Овидий. Но наше современное восприятие готово отдать предпочтение поэту, творившему еще только в преддверии «золотого века» — Каю Валерию Катуллу.
Катулл, живший в первой половине I столетия до н. э., был, как Цицерон, по слову Тютчева, «застигнут ночью Рима», то есть сменою республиканского строя единовластием. Когда Цезарь перешел Рубикон и подходил к Вечному городу, республиканец Катулл встретил его вызывающей эпиграммой:
Меньше всего я стремлюсь тебе понравиться, Цезарь, —
Даже и знать не хочу, черен ли ты или бел.
В этой эпиграмме и других стихах, гневно язвивших соратников Цезаря, — не только политическая позиция юного поэта, но и проявление его характера. Катулл привез с собою из северной Вероны простодушие и прямолинейность. Впоследствии выпады против Цезаря были милостиво ему прощены. Трудно решить, пренебрегал ли Цезарь колкостями поэта или опасался его едкого языка, но факт тот, что поэтические дерзости Катулла сошли ему с рук.
Обжившись в столичной атмосфере Рима, Катулл вскоре стал центром небольшого, но одаренного кружка сверстников. Стихи, обращенные к Лицинию Кальву и другим друзьям, невольно приводят на память отношение Пушкина к лицейским товарищам. Вообще в темпераменте и многих чертах лирики Катулла замечается сходство с нашим великим поэтом.
Молодые литераторы во главе с Катуллом были увлечены греческой поэзией эллинистической эпохи. Тогда старые ценители литературы недоверчиво называли их «новаторами». Таковыми они и были на самом деле. Сам Катулл переводил александрийца Каллимаха. Но он отдал дань и древнейшей лирике Эллады: перевел, как уже было сказано, мелический шедевр Сафо, применив впервые на латинском языке «сапфическую» строфу. Он ввел и другие, новые для римской поэзии, размеры: одиннадцатисложный стих Фалека и «хромой ямб» Гиппонакта. Греческая лирика была для Катулла вовсе не предметом слепого подражания — ему при его одаренности незачем было кому-либо «подражать», — но поэтической школой. В смысле выработки литературного языка и стихотворной техники у поэтов I века до н. э. были и свои отечественные предшественники: драматурги Плавт и особенно Теренций, в течение многих веков считавшийся образцом классической латыни. У сочленов кружка Катулла обязательным считалось превосходное знание стихосложения и стилистики. За Катуллом даже утвердился эпитет «doctus». Но нет ничего ошибочнее такого определения, если принимать его за основную характеристику. У Каллимаха основой поэзии была именно ученость. У Катулла — она лишь средство владения мастерством, а настоящая стихия его лирики — непосредственное чувство, отклик на все явления жизни, особенно личной. Это естественно, поскольку то было время, когда внимание стало пристально сосредоточиваться на индивидуальном, человеческом.
Все находило отражение в легких, остроумных, изящных, порою малопристойных, порою грубоватых, часто едко сатирических «безделках», как любил называть свои стихи их молодой автор. Приходится с грустью подчеркивать молодость поэта: как и многих гениальных людей, Катулла постигла ранняя смерть, — он умер от неизвестной нам причины, едва перейдя тридцатилетний возраст. Может быть, виновата была изнуряющая жизнь, которую вел Катулл, оказавшись в Риме, — вспомним, какой пример распущенности подавал в свои юные годы сам Цезарь. Но, может быть, причиной быстрого упадка сил была и несчастная, мучительная любовь. То была злосчастная страсть, но благодаря ей Катулл оказался в ряду самых выдающихся авторов любовной лирики.
Стихи, обращенные к Лесбии, отражают все перипетии его любви, о которой даже трудно сказать, была ли она взаимной, и если да, то долго ли. Имя «Лесбия» — поэтический псевдоним Клодии — напоминает нам о далекой мелике Лесбоса. Лесбия принадлежала к небезызвестной и обеспеченной семье, но сама постепенно скатывалась к неразборчивому разврату, и это доставляло глубокое страдание вольному в стихах, но по существу целомудренному поэту.
Цикл стихов, обращенных к Лесбии или относящихся к ней, вызвал впоследствии, особенно в эпоху Ренессанса, множество подражаний и отражений. Даже в искусственных ренессансовых имитациях лирические стихи Катулла не теряют своего изящества. Следует заметить, что тогда особенно ценились именно «изящные» произведения поэта, — его стихи, где тема любви принимает поистине драматические тона и достигает силы потрясающей, оставались в тени.
В стихах Катулла перед нами проходит, вернее, мелькает повседневность этого просвещенного кружка грекофильствующих «новаторов», беспечных юношей, ютящихся в многоэтажных домах с дешевыми квартирами, литераторов, у которых «одна паутина в кармане», которым, будучи приглашенными «откушать», лучше прийти с собственным обедом, приправленным смехом и остротами. Одна из забав — сочинение экспромтов, то, что мы назвали бы «буриме», если бы античность применяла рифму. Стихи Катулла так живы и точны, что чувствуешь себя как будто возлежащим за скудным столом этой веселой молодежи. Кружок Катулла — прообраз будущих литературных богем.
Целый ряд лирических произведений Катулла выходит за рамки любви к Лесбии, отношений с друзьями и ранних политических инвектив. Таковы «Эпиталамы», особенно посвященная бракосочетанию Винии и Манлия, где выступает характерная для римской поэзии черта: слияние греческой поэтики с реалиями италийской жизни, — в этой эпиталаме, вслед за традиционным призыванием бога Гименея, идет обширная вставка с «фесценнинскими шутками», весьма откровенными, составлявшими неотделимую часть римских свадеб.
Преждевременная смерть брата вызвала несравненную по чувству и нежности элегию поэта. Эта элегия показывает, насколько Катулл был достойным преемником греческих элегиков и не менее достойным предвестником элегиков римских.
В целом новшество лирики Катулла и вся деятельность «новаторов» была тем ферментом, который разрушал прежние, устаревшие эпико-драматические формы древнейшей поэзии Рима и обновлял ее новой, как бы весенней свежестью.
Катулл прожил в Риме всего пять-шесть лет. Кроме выезда на Восток в свите префекта, Катулл еще один раз оторвался от своей столичной жизни, чтобы посетить родную виллу на берегу озера Гарда. В двух стихотворениях, относящихся к этому посещению, запечатлелась мягкая, умевшая любить душа поэта.
Горацию было лет десять, когда скончался Катулл. Таким образом, творчество этих крупнейших поэтов-лириков разделено промежутком всего в каких-нибудь двадцать лет или даже того меньше. Между тем они могут по праву служить представителями двух сильно друг от друга отличных эпох, как политических, так и литературных. Ко времени, когда Гораций был облечен в тогу «мужа», республика фактически перестала существовать. Жизнь Горация прошла в кругу просвещенных людей века Августа, то есть того времени, когда народившийся абсолютизм создавал предпосылки к грядущим векам цезаризма с его мировым охватом, с его самовластием военных деятелей, со сменой ярких индивидуальностей, которые, будучи на императорском престоле, иногда возвышались единичными благородными фигурами, но чаще покрывали Рим позором и обливали кровью. Близость к окружению Августа наложила печать на содержание и общий тон его произведений.
Катулл мало заботился о личной славе и своем положении в обществе. Гораций, наоборот, отлично сознавал, какую роль призван он сыграть в истории римской поэзии, понимал, кому и чему служит. Если эпоха Катулла — время становления, исканий, радостной молодости искусства, то эпоха Горация — это уже зрелость со всеми ей присущими качествами. Язык, выработанный опытом ранних авторов и новаторами Катуллова кружка, достиг у Горация совершенной чистоты и ясности, мастерство стиха вышло из состояния первых достижений. В лирике Горация ощущается тот стиль, который с полным правом может называться «классическим», с преобладанием типического над характерным.
