И постигало иных такое забвенье событий
Прошлых, что сами себя узнать они были не в силах.
Много хотя на земле, землей не покрытых, валялось
Трупов на трупах тогда, но пернатых и хищников стаи
Всё же иль прядали прочь, убегая от острого смрада,
Или, отведав, тотчас в предсмертных мученьях томились.
Впрочем, в те страшные дни ни из птиц ни одна не решалась
1220 Вовсе туда прилетать, ни свирепые дикие звери
Не покидали лесов. Большинство, от болезни страдая,
Околевало тогда. И верная пёсья порода
Прежде всего издыхала на улицах в тяжких мученьях:
Жизнь исторгалась из тел смертоносною силою мора.
1226 Верных, пригодных для всех одинаково, средств не имелось,
То, что давало одним возможность живительный воздух
Полною грудью вдыхать и взирать на небесные выси,
Гибельно было другим и на верную смерть обрекало.
1230 Тут всего больше одно сокрушения было достойно
И тяжело — это то, что как только кто-нибудь видел,
Что он и сам захворал, то как на смерть уже обреченный,
Падая духом, лежал с глубоким унынием в сердце
И, ожидая конца, он на месте с душой расставался.
Правда, с одних на других, ни на миг не давая покоя,
Шла и валила людей ненасытной болезни зараза,
1245 Как густорунных овец и племя быков круторогих.
1237 Это и делало то, что росла за могилой могила.
Ибо и тот, кто бежал посещенья родных заболевших,
Вскоре платился и сам за свою непомерную жадность
1240 К жизни и смерти боязнь злополучной, позорною смертью.
Помощи всякой лишен, небрежением общим казнимый.
Тот же, кто помощь своим подавал, погибал от заразы
И от трудов, что нести заставляли и совесть и также
Голос умильный больных, прерываемый жалобным стоном,
1246 Эта кончина была уделом достойных и лучших.
1225 Наспех несли хоронить без проводов множество трупов
1225а И зарывали скорей, как попало, их бренные кости,
1225б Не соблюдая совсем благочестных обычаев предков:
1247 Наперебой торопясь с погребеньем родных, где придется
В изнеможеньи от слез и печали домой возвращались.
После же добрая часть не вставала с постели от горя.
1250 И не нашелся б никто в это страшное время, кого бы
Не поразила иль смерть, иль болезнь, иль печаль по умершим
Ни волопас, ни пастух уже стад не пасли, да и пахарь
Твердой рукой ни один не работал изогнутым плугом:
Занемогли и они. И, скучившись в хижинах тесных,
Обречены были все на смерть нищетой и болезнью.
На бездыханных сынах бездыханных родителей трупы
Видно бывало порой, а равно и лежащих на трупах
Их матерей и отцов — детей, расставшихся с жизнью.
Да и немало беды понаделало то, что скопилось
1260 В городе много селян, уходивших с полей, отовсюду
С разных сторон притекавших в него зараженной толпою.
Площади все и дома переполнены были, и, тесно
Скучившись вместе, народ погибал от повального мора.
Много на улице тел валялось: томимые жаждой,
Люди к фонтанам воды подползали и падали тут же,
Ибо дыханье у них ненасытная жажда спирала.
Да и по людным местам и дорогам ты мог бы увидеть
Многое множество тел изможденных людей, полумертвых;
Пакостью смрадною все и рубищем рваным покрыты,
1270 Гибли они от парши — не люди, а кожа да кости:
Гнусные язвы и грязь уже заживо их хоронили.
Капища все, наконец, святые богов бездыханной
Грудою тел переполнила смерть, и завалены всюду
Трупами доверху все небожителей храмы стояли
Там, где пришельцев толпу призревали служители храмов.
Ни почитанье богов, ни веления их в это время
Не соблюдались уже: отчаянье всё ниспровергло.
И позабыт был обряд похорон, по которому раньше
В городе этом народ совершал погребенья издревле.
1280 Все трепетали тогда в смятении полном, и каждый
В мрачном уныньи своих мертвецов хоронил как придется.
Спешка и с ней нищета к делам побуждали ужасным:
Так, на чужие костры, для других возведенные трупов,
Единокровных своих возлагали с неистовым криком
И подносили огонь, готовые лучше погибнуть
В кровопролитной борьбе, чем с телами родными расстаться.199
Лукреций «О ПРИРОДЕ ВЕЩЕЙ»
Более двух тысяч лет люди читают поэму «О природе вещей», созданную человеком, сумевшим так много увидеть и понять в этом мире, так полно и вдохновенно высказать все самые трудные вопросы и самые бескомпромиссные ответы в извечном диалоге между индивидуальной человеческой личностью и всеобъемлющим мирозданием природы, но не сумевшим или не пожелавшим оставить в историческом предании память о себе самом, о своем происхождении и внешнем облике, об обстоятельствах своей жизни, о своих привязанностях, поступках, жизненно важных решениях. «Проживи незаметно!» — говорил восторженно прославленный в этой поэме греческий философ Эпикур. Если считать, что римский поэт всерьез последовал завету своего учителя, то остается только сожалеть о том, насколько он в этом преуспел. Даже имя поэта известно нам не вполне достоверно. Все, что мы знаем о нем, — это его поэма, но и она дошла до наших дней, как и другие произведения античной литературы, не в авторской рукописи и не в прижизненном издании, а в многократно переписывавшихся от руки копиях, за точность которых никто не может поручиться, что дало повод издателям эпохи книгопечатания, в свою очередь, вносить в текст многочисленные и разнообразные усовершенствования, призванные исправить предполагаемые недостатки манускриптов в соответствии со вкусом и разумением новейшей критики. И все-таки, несмотря на нечеткость контуров и неточность деталей, поэма представляет собой такой грандиозный массив единой в своем основании и всесторонне продуманной мысли, а также поэтическое произведение настолько внутренне цельное и по смыслу художественных приемов настолько адекватное отразившейся в концептуальном содержании поэмы эстетике мировосприятия, что и наука имеет право говорить об исторически достоверной личности Лукреция, поэта и философа, автора поэмы «О природе вещей», и любой читатель в непосредственном восприятии получает впечатление живого разговора с живой человеческой личностью, необычайно одаренной, искренней и страстной, вероятно, это ощущение и послужило источником легенд, которые как восполнение недостатка в исторических сведениях создавались вокруг имени Лукреция в древние и средние века, создаются и по сей день.
Поэма Лукреция сохранилась в очень добротных списках. Два из них, относящиеся к IX веку (которые среди филологов именуются «Продолговатый» и «Квадратный»), принадлежат к числу классических образцов рукописной книги, их прекрасные фотокопии в натуральную величину, имитирующие цвет и качество бумаги средневековых оригиналов, Лейденская библиотека прислала в дар Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина. Некоторые рукописи называют автора просто Лукреций, другие дают тройное римское имя Тит Лукреций Кар. Ученые-исследователи пришли к выводу, что безоговорочного доверия заслуживает только родовое имя Лукреций (его упоминают античные писатели), а собственное имя Тит и прозвище Кар приходится принимать условно, как дань традиции, исторически мало достоверной. Древняя фамилия Лукрециев хорошо известна из римских летописаний, однако к какой ветви этого рода принадлежал автор поэмы и был ли он свободнорожденным римским гражданином или отпущенным на волю рабом (по римским обычаям отпущенник получал фамилию господина), в настоящее время установить уже невозможно. Среди помпейских развалин был найден дом, принадлежавший некоему Лукрецию, украшенный степными росписями на гомеровские сюжеты. В научных журналах время от времени ставился вопрос, нельзя ли эту находку так или иначе связать о биографией великого поэта (известно, что по соседству в Неаполе была эпикурейская философская школа), но к положительному решению ученые пока не пришли. Античных сведений о биографии Лукреция практически не сохранилось. Биограф Вергилия сообщает, что будущий поэт достиг гражданского совершеннолетия в год смерти Лукреция и стал как бы прямым наследником его поэтической славы. В одном из христианских летописаний встречается краткая заметка о рождении поэта Лукреция, который прожил всего сорок четыре года, страдая периодическими помрачениями разума (причиной болезни называется любовный напиток), и кончил жизнь самоубийством, бросившись на меч. В светлые промежутки между припадками безумия он написал шесть книг своей поэмы о природе вещей, которая осталась незаконченной и увидела свет лишь благодаря попечению Цицерона, ставшего ее первым издателем и редактором. В последующих переработках, возможно, именно этой скупой биографии говорится о тесной и нежной дружбе, связывавшей Лукреция с Марком Цицероном, его братом Квинтом и ближайшим другом их и свойственником- Помпонием Аттиком, известным адресатом серии блестящих цицероновских писем, убежденным эпикурейцем. В одном из писем Цицерона к брату Квинту, действительно, мы находим такое замечание: «Поэтические создания Лукреция таковы, как ты пишешь, — в них много сверкающего дарования, много, однако, искусства; но об этом — когда приедешь» (К брату Квинту, II, 9, 3). Цицеронова немногословность в этом месте дала повод к неисчислимым толкованиям и предположениям. Кто видел здесь сдержанную критику, кто — восторженную похвалу, кто — свидетельство интимности отношений, кто — дипломатическое умолчание о не подлежащем огласке; в сопоставлении с вышеупомянутой биографической заметкой версии возникали самые фантастические.
