Исократ - Собрание речей

Я не могу привести подобного примера из истории нашего города, так как на его территорию никогда еще не вторгался враг, превосходящий нас силой[274], но существует много свидетельств тому в истории других государств, в особенности же Афин. Мы найдем, что они вызвали упреки со стороны эллинов из-за своей власти над другими государствами, но обрели добрую славу у всех людей, отразив наглых захватчиков.

Если бы я захотел остановиться на опасностях, которым они подвергались в древности в борьбе против амазонок, фракийцев или пелопоннесцев, которые вторгнулись на их землю под предводительством Эврисфея, то, пожалуй, показалось бы, что я говорю о слишком стародавнем и далеком от нынешних дел. Но кто же не знает, с какого несчастья они начали войну с персами, чтобы подняться затем до такого процветания? Ведь только они из всех эллинов, живущих за пределами Пелопоннеса, хоть и видели, что сила варваров непреодолима, не стали обсуждать их требований и тотчас предпочли разрушение своего города — рабству. Покинув страну и считая своим отечеством свободу, они разделили с нами опасности; после этого они испытали такую перемену судьбы, что, утратив на несколько дней свои владения, затем на долгое время установили свою власть над другими. Не только; на истории этого города можно показать, как отважное сопротивление врагам является источником великих благ. Тиран Дионисий, например, однажды оказался в окружении осаждавших его карфагенян; не было никакой надежды на спасение; когда же он, подавленный трудностями войны и враждебным отношением граждан к нему, решил спастись бегством, отплыв на корабле, один из его друзей решился сказать ему: "Прекрасный саван — единоличная власть"[275]. Пристыженный этими словами, Дионисий изменил свое намерение и, возобновив войну, уничтожил великое множество карфагенян, а над гражданами установил еще более твердую власть, приобретя могущество, значительно превосходящее первоначальное. Закончил он жизнь как единоличный правитель, передав сыну тот же сан и власть, которыми пользовался сам.

Подобным же образом поступил и македонский царь Аминта. Потерпев поражение в битве с живущими по соседству варварами, лишившись всей Македонии, он сперва задумал покинуть страну, чтобы спасти жизнь, но услышав, как кто-то восхвалял Дионисия за действия, о которых я рассказал, подобно ему изменил свое решение, захватив клочок земли и оттуда призвав помощь, он за три месяца овладел всей Македонией. Остальное время он царствовал и умер в глубокой старости[276];

Если бы мы захотели перечислить все подобные случаи, то утомились бы, вы — слушая, а я говоря об этом. Все же припомним еще событие, связанное с Фивами. То, что произошло в прошлом, могло бы огорчить нас, зато будущее внушает лучшие надежды. В самом деле, они имели смелость выдержать наши вторжения[277] и угрозы, а затем удача настолько изменила их положение, что они, находившиеся в прошлом под нашей властью, теперь считают себя вправе отдавать нам приказания.

Тот, кто, наблюдая подобные перемены обстоятельств, думает, что с нами это не произойдет, — совсем неразумен. Поэтому нам следует быть стойкими в настоящее время и с мужеством смотреть в будущее. Ведь мы знаем, что государства преодолевали подобные несчастья благодаря правильному государственному устройству и опыту в военном деле. Но никто не посмеет отрицать, что военным опытом мы превосходим других эллинов, государственный же строй только у нас именно таков, каким он должен быть. При таких предпосылках невозможно, чтобы мы не оказались в лучшем положении, чем те, кто не заботился ни о том, ни о другом.

Существуют же, однако, люди, которые осуждают войну и указывают на сопряженный с нею риск. Для подтверждения они приводят много различных примеров, в том числе из нашего собственного опыта. Они выражают удивление, как некоторые решают довериться столь трудному и рискованному средству. Я же знаю, что многие народы именно в результате войны достигли большего процветания, другие же в результате мира потеряли то, чем обладали прежде. Война и мир сами по себе — ни добро, ни зло, но результат того и другого неизбежно будет соответствовать тому, как повести себя при соответствующих условиях и обстоятельствах. Тот, кто преуспевает, должен жаждать мира, так как при мире возможно сохранить на наибольший срок свое благополучие, напротив, в несчастных обстоятельствах следует обратить свои помыслы к войне, ибо вследствие вытекающих из нее беспорядков и новшеств скорее всего случаются перемены. Я боюсь, однако ж, как бы не оказалось, что мы поступаем как раз наоборот: когда у нас была возможность жить в довольстве, мы вели больше войн, чем того требовала необходимость, когда же мы очутились перед неизбежностью риска, мы захотели покоя и рассуждаем об осторожности. Между тем народ, желающий быть свободным, должен остерегаться договоров, заключаемых по предписанию, так как они близки к рабскому подчинению. Он может идти на мир либо нанеся поражение врагу, либо уравняв с его силами свои силы. В соответствии с тем, как будет закончена война, будут находиться и условия мира.

Обдумав это, следует не связывать себя слишком поспешно постыдными соглашениями. Пусть не покажется, что судьбу отечества мы решаем более легкомысленно, чем другие вопросы. Вспомните: в прошлом, если один единственный лакедемонянин приходил на помощь какому-нибудь городу наших союзников, который подвергся осаде, то все соглашались, что именно ему город бывал обязан своим спасением. О большинстве подобных мужей можно услышать от стариков. О самых же знаменитых из них я сам хочу вам рассказать. Педарит[278], например, приплыв к Хиосу, спас город. Брасид же вступил в Амфиполь, отобрал небольшое число осажденных и в битве одержал победу над осаждавшими[279], несмотря на их многочисленность. Наконец, Гилипп, придя на помощь сиракузянам, не только их спас, но и захватил в плен те вооруженные силы, которые их теснили на суше и на море[280]. Так разве же не постыдно, что, между тем как в прошлом каждый из нас в отдельности был в состоянии защитить чужие города, в наше время мы все вместе не можем и даже не пытаемся спасти наш собственный город? И разве не постыдно, что, сражаясь в защиту других, мы наполнили Европу и Азию трофеями, а в защиту собственного отечества, столь открыто оскорбляемого, мы, как это все видят, не дали ни одного достойного упоминания сражения?[281] И, наконец, в то время как другие города[282] выдерживали крайности осады, отстаивая господство нашего государства, мы не хотим даже небольших страданий ради того, чтобы освободить себя от необходимости действовать вразрез со своим правом. Разве это не постыдно? И хотя всем известно, что мы и теперь еще выращиваем коней для ристаний, мы, тем не менее, готовы заключить мир, как люди, доведенные до крайней степени бедности и нуждающиеся в самом необходимом. Плачевнее же всего будет, если мы, слывущие самыми стойкими среди эллинов, проявим при обсуждении нашего положения больше малодушия, чем другие. Существует ли народ, достойный упоминания, который, потерпев поражение в одной единственной битве и испытав одно единственное вторжение[283] в свою страну, так трусливо согласился бы подчиниться всем предъявляемым требованиям? И мог ли бы подобный народ сохранить присутствие духа при длительных неудачах? Мессенцы в течение двадцати[284] лет подвергались осаде, борясь за эту землю, так разве не упрекнут нас все, если мы так скоро потеряем ее на основании договоров и не вспомним о предках, но, убежденные словами, откажемся от той земли, которую они приобрели великими трудами?

Но некоторых это обстоятельство ничуть не тревожит, и они, потеряв всякий стыд, дают нам советы, следуя которым город покрыл бы себя бесчестьем. Эти люди так ретиво побуждают нас отдать Мессению, что имеют дерзость подробно доказывать слабость нашего города и силу врагов. Они предлагают нам, своим политическим противникам, ответить, откуда же мы ожидаем помощи, призывая к войне? Я же полагаю, что самой сильной, самой верной союзницей является справедливость во всех поступках (так как благоволение богов, вероятно, на стороне справедливых, если можно судить о предстоящем на основании прошлого); далее, нашими союзниками являются хороший государственный строй и разумная умеренная жизнь, а также готовность до последней капли крови сражаться с врагами и убеждение, что больше всего следует опасаться дурной славы у сограждан. Все эти качества присущи нам в большей мере, чем другим людям. Эти качества я считал бы на войне более ценными союзниками, чем подкрепление тысячами воинов. Действительно, я ведь знаю, что и те, которые первыми из нашего народа пришли в эту страну, одержали верх над другими не благодаря своей численности, а благодаря тем доблестям, о которых я рассказал. Вот почему недостойно испытывать страх перед врагами из-за их многочисленности. Напротив, нам следует мужаться, видя, что мы так стойко перенесли несчастья, как еще никогда никто из эллинов, и сохранили верность издревле установленным законам и обычаям. А другие между тем, как мы видим, не в состоянии справиться даже со своей удачей и уже приведены в замешательство; одни захватывают города своих союзников, те оказывают им сопротивление, иные спорят со своими соседями о пограничных землях, иные более завидуют друг другу, чем воюют против нас. Так что я удивляюсь тем, кто ищет союзника более сильного, чем ошибки наших врагов.